Том 5. Драмы - Михаил Лермонтов

Юрий (всплеснув руками). Всемогущий боже! — ты видел, что я старался всегда прекратить эти распри… зачем же всё это рушится на голову мою. Я здесь как добыча, раздираемая двумя победителями, и каждый хочет обладать ею… Дядюшка, оставьте меня, прошу вас, я измучен…

Вас<илий> Мих<алыч>. Нет… ты должен решиться в чью-нибудь пользу.

Юрий. На что?.. к чему я должен? Кто приказал?

Вас<илий> М<ихалыч>. Честь.

Юрий. Честь? — кто вам внушил это слово?.. О! адская хитрость… как ничтожно это слово, а как много власти имеет оно надо мной… мой долг, долг природы и благодарность: в какой вы ужасной борьбе между собой… дядюшка! зачем вы произнесли это слово: я решился…

Васил<ий> М<ихалыч>. Для кого, друг мой?

Юрий. Отец обладает моею жизнью… но знайте, что если бабушка будет укорять в неблагодарности, если она станет показывать глазам моим все свои попечения о моей юности, все свои благодеяния, всё, чем я ей обязан, если она будет проклинать меня за то, что я отравил ее старость, сжег огнем терзаний седые ее волосы, за то, что я оставил ее без причины, если наконец я сам иссохну от раскаяния, если я буду отвергнут за это преступление небом и землею, если тогда я прокляну вас отчаянным языком моим… если… о, берегитесь, берегитесь… вся свинцовая тягость греха сего погрязнет на вас… Откажитесь от вашего свидетельства, оно ложно, спасите свою душу, оно ложно, говорю вам… признайтесь, что вы солгали…

Вас<илий> М<ихалыч>. Нет, я не откажусь. Когда я сам видел и слышал, что нас с братом выгоняют из дому.

Юрий. Итак, всё кончено. Вот мое слово.

Вас<илий> Мих<алыч>. Ну, слава богу, наконец ты решился… я пойду к отцу твоему и объявлю, что ты решился не оставлять его; как он будет рад, и я уверен, что тебя больше прежнего полюбит.

Юрий. Радоваться? кто радоваться?.. мой отец!.. не дай бог, чтоб это была большая радость в его жизни… что он будет думать, обнимая неблагодарного (ударяя себя в лоб и ломая руки), но мое честное слово!..

Вас<илий> Мих<алыч>. Неблагодарного? Как это, ты сделаешься неблагодарным? против кого? да, ты бы сделался неблагодарным и преступником, если бы оставил Н<иколая> Мих<алыча>, который дышит одним тобою… а эта бабушка, она, поверь пожалуйста, больше сделала тебе зла, нежели добра. Я мои слова готов повторить при самом императоре…

Юрий. По крайней мере, она желала делать добро.

Вас<илий> Мих<алыч> (с коварной улыбкой). Мы знаем желания этой злодейки.

Юрий. Еще пытка… скоро ль вы насытитесь… Но говорите, пускай удар будет ужасен, но вдруг, пускай вся мера зла, яда подземного прольется в мою грудь… но только вдруг. Это всё легче, нежели с нестерпимой едкой болью, день за днем отщипывать кусок моего сердца… говорите! я тверд! не бойтесь, видите… (дико) видите… ха! ха! ха!.. видите, как я весел, равнодушен, холоден, точно как вы… (С сильным движением хватая его за руку) Только чур, говорить правду…

Вас<илий> Мих<алыч>. Вот тебе Христос (крестится), я начну рассказывать с начала всего дела, чтоб совершенно изобличить хитрую старуху и ее помощников, этих сестриц и братцев и служанок…

За месяц перед смертью твоей матери (еще тебе было 3 года), когда она сделалась очень больна, то начала подоз<ре>вать* Марфу Ивановну в коварстве и умоляла ее перед богом дать ей обещание любить Ник<олая> Мих<алыча>, как родного сына, она говорила ей: «Маменька! он меня любил, как только муж может любить свою супругу, замените ему меня… я чувствую, что умираю». Тут слова ее пересекались, она смотрела на тебя, молчаливый, живой взгляд показывал, что она хочет что-то сказать насчет тебя… но речь снова прерывалась на устах покойницы. Наконец она вытребовала обещание старухи… и скоро уснула вечным сном… Твоя бабушка была огорчена ужасно, так же как и отец твой, весь дом был в смущении и слезах. Приехал брат старухи, Павел Иванович, и многие другие родственники усопшей.

Вот Павел Иваныч и повел твоего отца для рассеяния погулять, и говорит ему, что Марф<а> Ив<ановна> желает воспитать тебя до тех пор, пока тебе нужна матушка, что она умоляет его всем священным в свете сделать эту жертву. Отец твой согласился оставить тебя у больной бабушки, и, будучи в расстроенных обстоятельствах, уехал со мною. Вот как всё это началось…

Чрез 3 месяца Николай Мих<алыч> приезжает сюда, чтоб тебя видеть — приезжает — и слышит ответы робкие, двусмысленные от слуг, спрашивает тебя — говорят — нет… он вообразил, что ты умер, ибо как вообразить, что тебя увезли на то время в другую деревню. Брат сделался болен, душа его терзалась худым предчувствием. Ты с бабушкой приезжаешь наконец… и что же? — она охладела совсем к нему. Имение, которое Марфа Ивановна ему поЮрийла при жизни дочери и для которого он не хотел сделать акта, полагаясь на честное слово, казано совсем уже не в его распоряжении! Он уезжает и через полгода снова здесь является.

Юрий. Я предчувствую ужасную историю, стыд всему человечеству… Но буду слушать неподвижно, дядюшка… только… помните уговор…

Вас<илий> Мих<алыч>. Помилуй!.. да будь я анафема проклят, если хоть слово солгу! Слушай дальше: когда должно твоему отцу приехать — здешние подлые соседки, которые получили посредством ханжества доверенность Марфы Ивановны, сказали ей, что он приехал отнять тебя у нее… и она поверила… Доходят же люди до такого сумасшествия!..

Юрий. Отец… хотел отнять сына… отнять… разве он не имеет полного права надо мной, разве я не его собственность… Но нет, я вам снова говорю, вы смеетесь надо мною…

Вас<илий> Мих<алыч>. Доказательство в истине моего рассказа есть то, что бабушка твоя тотчас послала курьера к Павлу Иванычу, и он на другой день приезда брата прискакал… Николай Михалыч стал ему говорить, что слово не сдержано, что его отчуждают от имения, что он здесь насчет сына как посторонний, что это ни на что не похоже… но это езуит, снова уговорил его легко, потому что отец твой благородный человек, и судит всех по доброте души своей.

И перед отъездом брат согласился оставить тебя у бабушки до 16 лет, с тем, чтобы насчет твоего воспитания относились к нему во всем. Но второе обещание так же дурно сдержано было как первое.

Юрий. И это всё! не правда ли?..

Вас<илий> Мих<алыч>. Нет, это еще половина.

Юрий. Ах! зачем не всё? Пощади меня, пощади, царь… небесный…

Вас<илий> Мих<алыч>. Марфа Ивановна то же лето поехала в губернский город и сделала акт, какой акт?.. сам ад вдохнул в нее эту мысль, она уничтожила честное слово, почла отца — отца твоего за ничто и вот короткое содержанье: «Если я умру, то брат П<авел> И<ваныч> опекуном именью, если сей умрет, то другой брат, а если сей умрет, то свекору препоручаю это. — Если же Ник<олай> Мих<алыч> возьмет сына своего к себе, то я лишаю его наследства навсегда»… Вот почему ты здесь живешь; благородный отец твой не хотел делать историй, писать государю и лишить тебя состояния… но он надеялся, что ты ему заплотишь за эту жертву…

Юрий (после минуты молчания, когда он стоял как убитый громом)… Чтобы ей подавиться ненавистным именьем!.. о!.. теперь всё ясно… Люди, люди… люди. Зачем я не могу любить вас как бывало… я узнал тебя, ненависть, жажда мщения… мщения… Ха! ха! ха!.. как это сладко, какой нектар земной!..

Вас<илий> Мих<алыч>. А неприятности, последовавшие, очень натуральны… к тому ж, старуха любит, чтобы ей никто не противуречил, и эти окружающие… эта поверенная Дарья преопасная змея…

Юрий. …Довольно, прошу вас не продолжайте, — остальное мне всё известно…

Вас<илий> Мих<алыч>. Нет, мой друг, еще… еще…

Юрий. Я больше не желаю знать… вы рассказали так прекрасно, как приятна ваша повесть… (Впадает в задумчивость.)

Вас<илий> Мих<алыч> (в сторону, с улыбкой). Мое дело кончено, и всё пришло в порядок… я не буду сказывать обо всем брату… он такой… он не любит подобных штук… (Смеется.) Как он горячился, бедненький…

Юрий (между тем взглянув на <Василия Михалыча>). Вам смешно мое страданье… не правда ли!..

Вас<илий> Мих<алыч>. Нет… помилуй… что ты.

Юрий (в сторону). Нет… нет… какое ледяное слово… он, это видно, он из любви мне открыл злодейство… так всегда со мною делали… из привязанности я был обманут когда-то дружбой… о, тщетные уверенья… нынче… (К дяде) Оставьте меня, прошу вас: мне надо побыть одному… я весь в огне, мне надо отдохнуть…