Домой не возвращайся! - Алексей Витаков

Банщик уже ждал Альберта Гусейновича. Для каждого клиента свой день и час. Но этот – особый фрукт. Минут через пятнадцать подъедут две или три проститутки, но этим в наше время удивить трудно. А вот то, что они прямо в машине переодеваются в туники, стилизованные под античность, и выпархивают с латынью на устах, не с матерком, не с сигаретами, – право, диво. Сколько же они стоят, интересно?

– Проходите, дорогой Альберт Гусейнович. Заждались уже. Все готово. Парилочка на взводе. Бассейнчик чистый и прохладный, как вы любите. Девушки, как обычно, попозже прибудут?

– Привет тебе, Кирилл. Как обычно, чуть позже. И, как всегда, чуть раньше уедут.

– Я все никак их имена запомнить не могу. Редкие какие-то.

– Цессиллия и Поппония.

– Где ж вы таких находите?

– Места знать надо. Помоги-ка лучше, братец, коробочку с продуктами донести. Да накрой поляночку, чтоб как у Цезаря.

– Это какой-то римский президент?

– Вроде того. Основатель знаменитой династии. Только не президент, а принцепс, неграмотная твоя голова. А насчет девчонок все просто: найди лишних полторы штуки зелененьких и ко мне обратись. Найду самых лучших.

Кирилл Петрович так и присвистнул. Он любил играть роль этакого простафили с тремя классами образования. На самом же деле отработал в средней школе сорок лет. Преподавал географию. Но и в истории лопухом не был. Вот и сейчас так и хотелось поправить пижонистого капитана, что, дескать, основателем династии считается Август, приемный сын Гая Цезаря. Банщик подхватил коробку с продуктами и, кряхтя от тяжести, направился в трапезную. Сноровисто и быстро расставил деликатесы, откупорил бутылки и, включив классическую музыку, крикнул:

– Поляна для вакханалии готова. Прошу к столу.

– Спасибо, Петрович. Встретишь куртизанок и можешь быть свободен.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

В положенное время к стеклянным дверям спорткомплекса бесшумно подкатил светло-зеленый «Ниссан». Брызнул под фонарем отраженным светом кузова, осветил фарами площадку, одаривая духом благородной экзотики. Сквозь глухие тонированные стекла донесся беспечный смех. И вот: одновременно с двух сторон распахнулись двери. Вспышка фейерверка. Две девушки в ярких туниках: одна – в оранжевой, другая – в голубой.

Высокий каблук. Змейки ремней на щиколотках. Аппетитные выпуклости грудей. И блестки, блестки. На высоких лакированных прическах, на обнаженных плечах, на одежде. Даже у немолодого Петровича внизу живота томно заныло. Он засуетился, широко распахивая стеклянные двери:

– Проходите, высокодостойные леди и миледи. Термы готовы. Повелитель ждет.

Девушки прыснули. Та, что в оранжевой тунике, сказала:

– Эй, старик, хочешь, чтоб я obscenac corporis ostendunt?

– Да, – подумал Кирилл Петрович, – она буквально сказала: «Эй, старик, хочешь, чтоб я обнажить интимные части?» Такие, пожалуй, и ста баксов не стоят. Уж больно построение предложения похоже на разговор рыночных торговцев с юга. – Но вида бывший учитель не подал:

– Прошу пардона у знатных дам за рабскую необразованность. Куда нам сирым да убогим язык господ наших понимать. Он для того и создан, чтобы равные общались, – произнес вслух.

Когда девицы, хохоча во все горло, скрылись в бане, Петрович процедил сквозь зубы:

– Sublata veste (Задрать подол платья) да выпороть, как следует. – Старик, сплюнув, пошел в свою маленькую каптерку, чтобы часа на три спокойно заснуть.

Натан Лазаревич заглушил свой жигуленок и выключил фары метрах в двадцати. Место выбрал темное, недосягаемое для фонарного света. То, что происходило у стеклянных дверей бани, а также внутри, в холле, смотрелось, как на ладони. Итак, что мы имеем? По пятницам, после тяжелой трудовой недели, капитан Садыков расслабляется в бане с проститутками, которые используют terribilis riktus (устрашающий смех зарождения, невидимого для самцов). Подлипкину вдруг захотелось тряхнуть стариной, вспомнить молодость и поговорить на латыни. Окунуться в беспечность, пуститься в загул. Такие экземпляры и все какому-то Садыкову. Ну, куда же деться одряхлевшему Наташе от невинной слабости древней крови. У одних народов страсть к выпивке, у других – к размножению. Содом и Гоморра живут глубоко в генах. Наверняка, это еще одна из причин: почему евреи отторгают христианство. Просто, вслух об этом никто не говорит. Но у тебя разве есть anasurma priapa (член, поднимающий тунику). То-то. Стрючок у тебя бесполезный. Так что, занимайся делом. Служи России, благо в отличие от многих соплеменников, ты ее любишь. Эх, Подлипкин, Подлипкин. Может тебе принять это русское православие? А вдруг, и правда, в рай попадешь. А кому хочется ждать мессию, пусть ждет. Что такое жизнь? Короткий сон. Вот она уже кончается. Христос распахнул врата в рай для порядочных и честных людей. Все остальные – в ад пожалуйте. Ветхозаветники же считают, что все попадают в ад, по определению. Мессии же нет. Христос таковым, по их мнению, не является.

Для них рай наглухо заперт. Получается, как ни живи, какие поступки ни совершай, один хрен, попадешь в преисподнюю. Остается только одно: как можно больше урвать от жизни на земле. Все равно ведь черти со сковородками ждут. Не хочу так думать. Я всю жизнь пахал, как папа Карло. Сотни жизней спас. И, все равно, в ад. Нет уж, дудки. Да и друзья, в основном, русские офицеры. Как я без них на том свете? Поговорить и то не с кем будет.

Два с половиной часа пролетели незаметно. Когда жизнь подходит к краю, то есть о чем подумать. Да и вообще, благородному мужу всегда есть, о чем подумать.

Цессилия и Поппония появились в холле. Вид уже был не такой презентабельный. Без макияжа лица выглядели простовато и беззащитно. Самые обычные рязанские клуши с чалмами из полотенец на голове. Девицы потоптались, наверно, ища Петровича, и, махнув рукой, дескать, пусть дальше спит, выбежали на улицу к машине. Интересно, как их по-настоящему зовут? «Ниссан» протяжно заурчал и, взвизгнув шинами, рванул прочь. Минут через сорок показался Садыков. Шел, явно, на нетвердых ногах. Ему что! Хозяин жизни. Разве кто-нибудь осмелится тормознуть и спросить: почему это вы, товарищ капитан, в нетрезвом виде за руль садитесь? Так ответит, что в кошмарном сне трудно представить. Или заставит до дома подвезти. Всего-то капитан, а, видать, силен в связях и делах карьерных. Мерс нехотя поплыл по грязи, выпучив глаза в порыве патрицианского гнева на плохую погоду и недостойные его величества дороги. Петрович так и не встал проводить клиента. Это было не принято. Бывший преподаватель географии сладко храпел в своей каптерке после трехсотграммовой дозы армянского коньяка. Подарок с барского плеча.

Натан Лазаревич тронул с места, мягко давя на педаль газа. Его боевой железный конь не привык к резким движениям, предпочитая сначала хорошенько прогреться, поворчать двигателем, повысить количество эндорфинов до необходимого уровня. Тем более, что торопиться было некуда. Задание партии выполнено. Логово врага обнаружено. Теперь дело за спецназом: пусть работают.

ГЛАВА 19

– Нет, Вяч, с нами ты не пойдешь! – Белоцерковский ходил по комнате, щелкая пальцами: – Тебе нужно оставаться в общаге.

– Неужели вы думаете, что так необходимо алиби? Омаров давным-давно догадался о наших совместных планах, – насупленно говорил Бальзамов.

– Он может догадываться, сколько угодно. Но нам нужно его еще больше запутать. Что если он за тобой установил слежку? Пойдет по пятам и, как только увидит конечный пункт визита, моментально поймет, куда и зачем мы путь держали.

– Но не исключено, что за вами он тоже следит!

– Если с нами что-нибудь случится, остаешься ты. Тебя беспричинно, как мы говорили, трогать ему не резон.

– Жаль: водитель джипа выскользнул.

– Да, хоть и на тот свет, а жаль. Могло быть много хуже. Представить жутко, что Горелый мог уступить в единоборстве.

– Молодец, все-таки, Глеб Сергеевич.

– Благодаря его стараниям мы получили ответы на некоторые вопросы. Теперь точно известно, что журналист отравлен водкой Омарова. Это раз. Сам великий Саид-эфенди занимается продажей человеческих органов. Это два.

– Капитан Садыков. Это три. Но почему Омаров не уберет капитана.

– Потому что не знает о наших планах. И, может, не ведает о том, что нам известно о связи его и Садыкова.

– Но ведь этот мент при мне разговаривал в тюрьме по телефону, обращаясь по имени-отчеству.

– Да, но откуда знать Омарову, что ты сидел в тот момент рядом и все слышал.

– Так, спросить же нетрудно.

– Ну, знаешь, такой вопрос даже мне бы в голову не пришел. Об этом сам капитан должен был рассказать. Но он – не дурак.

– Марат Гаврилович, я давно хотел спросить о вашей организации «Честь имею». Кого вы к себе принимаете? Как образовались? Много ли вас?

– Начну с последнего вопроса. Троих ты уже знаешь: меня, Глеба и Натана. Придет время – узнаешь остальных. Образовались давно, еще в восьмидесятых, накануне вывода войск. Почему-то сразу стало понятно, что никто, никакое государство думать о нас, воевавших, не будет. В начале девяностых пришлось уйти в подполье. Такое понятие, как патриотизм, стало почти ругательным. Любой журналист, если помнишь, мог сделать себе имя, в первую очередь на ругани в адрес патриотов. Они тогда, как ярые псы рыскали, вынюхивали. Слава любой ценой. Оболгали армию в своих газетенках под рукоплескания либерально-демократических лож. Да что я заводиться начал опять. Безногие, безрукие инвалиды локальных войн оказались на паперти. Но даже милостыню свою они вынуждены были бандюкам отдавать в обмен на жизнь в каком-нибудь вагончике и водку.