Блуждающая в Пустоте - Аарон Дембски-Боуден

— Этот корабль размером с маленький город, — сказал он, обратившись к братьям. — Если черви Генезиса доберутся до нижних палуб, мы рискуем никогда не выкурить их оттуда. Мы едва сумели вычистить самую скверную дрянь, оставшуюся от ублюдков Корсаров.

— Ты слышал, что нашли на тридцатой палубе? — спросил Меркуциан.

Сайрион покачал головой.

— Ну-ка, просвети меня.

— За несколько ночей до прибытия к Тсагуальсе Кровоточащие Глаза сообщили, что там, внизу, стены — живые. У металла есть вены, пульс, и он истекает кровью, когда его режут.

Сайрион повернулся к Вариелю, скрывая свою недобрую насмешку за злобно оскалившимся шлемом.

— Что вы, нечестивые придурки, проделывали с кораблем, пока мы не угнали его?

Апотекарий продолжал идти. Раздавались грохот и шипение сервомоторов его аугметической ноги, подражавших устройству живых суставов.

— Я видел корабли Повелителей Ночи, подвергшиеся разложению куда больше, чем вы можете себе представить. Едва ли я из числа преданных, Сайрион. Я никогда не выражал почтения Силам Власть Предержащим. Варп извращает все, чего касается, не стану отрицать этого. Но неужели вы полагаете, что на вашем драгоценном «Завете крови» ни одна палуба не подверглась заражению?

— Не было ничего подобного.

— Да ты что?! Или ты попросту держался малообитаемых палуб, где прикосновения Тайных Богов были наименее заметны? Ты ходил среди тысяч рабов, трудящихся в недрах инженерных палуб? И они были также чисты, как ты утверждаешь, после десятилетий, проведенных в Великом Оке?

Сайрион отвернулся, покачав головой, но Вариель не позволил ему солгать.

— А больше всего я не выношу лицемерия, Сайрион с Нострамо!

— Помолчи минутку и избавь меня от своего нытья. Я никогда не пойму, почему Талос спас тебя на Фриге, как не пойму и того, почему он позволил тебе пойти с нами, когда мы удирали из Зеницы Ада.

Вариель не нашелся что ответить. Он не был любителем длительных полемик и не горел желанием оставлять в них последнее слово за собой. Подобные вещи мало что значили для него.

Когда они спустились на другую палубу, первым подал голос Меркуциан. Его речь сопровождала их громыхающую поступь. Рабы — жалкие оборванцы — продолжали разбегаться в стороны при их приближении.

— Он с нами, потому что он — один из нас, — сказал Меркуциан.

— Как скажешь, — ответил Сайрион.

— Ты считаешь, что он не один из нас только потому, что солнечный свет не режет ему глаза?

Сайрион покачал головой.

— Я не желаю спорить, брат.

— Я абсолютно искренен в своих словах, — настаивал Меркуциан. — Талос тоже так считает. Принадлежать к Восьмому Легиону означает быть бесстрастным, сконцентрированным, хладнокровным — то, чего не понять нашим собратьям. Не нужно происходить из мира без солнца, чтобы быть одним из нас. Нужно всего лишь понимать страх. Причинять его и наслаждаться этим. Получать удовольствие от его соленого запаха, срывающегося с кожи смертных. Нужно думать как мы: у Вариеля это получается.

Он склонил голову в сторону апотекария. Сайрион бросил взгляд через плечо, пока они шли дальше. Нарисованные на шлеме косые слезы-молнии придавали ему торжествующее выражение.

— Он не нострамец.

Меркуциан, никогда не позволявший себе смеяться, все-таки улыбнулся.

— Почти половина избранных примарха были терранцами, Сайрион. Помнишь, когда пал Первый Капитан Севатар? Помнишь, Атраментары распались на разрозненные отряды, потому что отказались подчиняться Сахаалу. Вот тебе пример. Подумай над этим.

— Мне нравился Сахаал, — прозвучал из ниоткуда голос Узаса.

— Как и мне, — добавил Меркуциан. — Я не испытывал к нему особой привязанности, но я уважал его. И даже когда Атраментары распались после смерти Севатара, мы знали, что их сопротивление Сахаалу берет начало от чего-то большего, нежели простое предубеждение. Многие из Первой Роты были терранцами, самыми древними воинами в легионе. Даже Малек был терранцем. Значение имело здесь нечто большее, нежели мир, из которого происходил Сахаал. Терранец ли, нострамец, или выходец с какого-либо другого мира — для большинства из нас это никогда не имело значения. Генное семя одинаково чернит наши глаза, независимо от того, где мы родились. Мы разделяемся, потому что примархи мертвы, и такая судьба ждет каждый легион с течением времени. Мы — боевые банды с общим наследием и идеологией, следующие к одной цели.

— Все не так просто, — упирался Сайрион. — Глаза Вариеля не черные. Он носит в себе генное семя Корсаров.

Меркуциан тряхнул головой.

— Я удивлен, что ты цепляешься за древние предрассудки, брат. Как пожелаешь, но с меня довольно этой дискуссии.

Но Сайрион считал иначе. Оттолкнувшись от перил, он пролетел десять метров и приземлился на нижнюю платформу. Братья стаей последовали за ним.

— Ответь мне на один вопрос, — произнес он. Теперь в его голосе звучало меньше колкости. — Почему Первая Рота отказалась следовать за Сахаалом?

Меркуциан выдохнул сквозь зубы.

— Мне редко удавалось поговорить с кем-либо из них. Похоже, дело не в том, что Сахаал был хуже Севатара, а в том, что никто бы не смог достичь высот истинного капитана Первой. Никто бы не смог жить по его принципам. Атраментары не стали бы служить другому предводителю после того, как умер Севатар. Он сделал их теми, кем они были — братством, которое ничто не могло бы разрушить. Также как и легион не стал бы служить ни одному капитану после смерти примарха. Это не наш путь. И я сомневаюсь, что сейчас мы бы последовали за примархом. Минуло десять тысяч лет перемен, войн, хаоса, боли и выживания.

Узас чиркнул деактивированным лезвием цепного топора по железной стене, со скрежещущим визгом металла о металл.

— Севатар? — произнес он. — И Севатар умер?

Братья обменялись усмешками, и потрепанные остатки Первого Когтя пошли дальше, углубляясь в наполнявшую их дом темноту.

Талос смотрел, как луна разваливалась на куски. В былые времена он мог бы подивиться подвластной ему мощи. Сейчас он наблюдал в тишине, пытаясь не накладывать вид разрушающейся луны на воспоминание о Нострамо, погибшей похожим образом.

Циклонных торпед класса «Рубикон» не хватило бы, чтобы уничтожить целый мир, но они пожирали небольшую луну проворно и жадно.

— Я хочу услышать Вопль, — произнес он, не отрываясь от созерцания.

— Да, господин, — мастер вокса настроила динамики мостика для трансляции звукового аспекта подавляющего поля Дельтриана. Воспроизводимый звук, безусловно, соответствовал названию. Воздух наполнился завывающими криками ультразвукового резонанса, полного ненависти и каким-то образом живого. За криками, за стенаниями ярости и боли, разносящимися по воксу, стоял голос одного-единственного человека. Техноадепт испытывал утонченную гордость за создание проектора помех, и Талос был ему за это признателен. Вопль в разы упрощал охоту, когда ослепленные и лишенные сканеров вражеские суда шли наугад сквозь холодную пустоту. Однако расход мощности был колоссальный. Вопль скрывал их, ослепляя жертву, но высасывал мощность из каждого корабельного генератора. Они не могли стрелять из энергетического оружия. Они не могли ползти быстрее, чем с половинной скоростью. И в дополнение ко всему они не могли поднять пустотные щиты — отражающие экраны функционировали на той же частоте, что и Вопль и выкачивали энергию из тех же источников.

Талос гадал, что происходило тем временем на вражеском мостике, после того, как их системы обласкал Вопль. Скрывшись в тени луны, поддались ли слуги ордена панике, когда связь с их хозяевами в абордажных командах вдруг оборвалась? Может быть, может быть, но едва ли на судне Адептус Астартес несли службу слабые духом. Эти офицеры и служащие были апофеозом возможностей неаугментированного человека. Они проходили обучение в военных академиях вроде тех, которыми славятся миры Ультрамара.

Вся операция была безупречно выстроена в соответствии с положениями их жалкого Кодекса Астартес: от точности нанесения первого удара и последовавшей за ним педантичной жестокой борьбы за каждую палубу, до отступления боевого крейсера, чтобы выиграть время для своих воинов.

Победить было возможно, лишь изменив характер игры — Талос знал это и, не колеблясь, прибегнул к обману. Некоторые циклонные снаряды воспламеняли атмосферу планеты, если применялись параллельно с другими средствами орбитальной бомбардировки. У этой луны не было атмосферы и в помине, не было населения, которое можно было бы испепелить, и поэтому такое оружие было бесполезно, даже если бы имелось на бору «Эха проклятия».

Другие циклонные снаряды несли мелта— или плазмы-заряды к ядру мира, провоцируя термоядерную реакцию и катастрофическую тектоническую активность, или же взрывались с силой небольшого солнца в самом сердце планеты. В любом случае, ни один мир не переживет такого. Большинство погибали в течение нескольких минут, забирая население с собой в небытие.