Царство (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

Вот только когда фон Грюнинген, рассерженный вынужденным бездействием, отсутствием вестей от направленного в Новгород посольства и разложением войска (а также пропажей нескольких отрядов крестоносцев, рыскающих по округе в поисках еды), отправил брата Германа за русами-посланниками (последней каплей стало то, что враг напал на ближний дозор!), никто не явился на его зов. А второй, уже более сильный конвой, обнаружил лишь тела вероломно убитых рыцаря и посланных с ним сержантов… И это стало еще одним подтверждением того, что дело явно нечисто!

Впрочем, послы могли просто испугаться за свои жизни – учитывая то, как складываются обстоятельства, страх их был вполне обоснован – и натворить глупостей, желая спасти себя…

Впрочем, все это уже и не столь важно, в конце-то концов! Скоро начнется бой, который и решит, войдет ли Новгород в лоно католической церкви или нет. А заодно и прославиться ли в веках имя Дитриха фон Грюнингена, как самого молодого триумфатора Тевтонского ордена?

Или же оно будет предано насмешкам и забвению?!

- Брат мой – не стоит ли нам начать атаку, пока русы еще не готовы к бою?

К восседающему на нервно перебирающем копытами жеребце ландмейстеру (животному передалось настроение хозяина) приблизился Рижский комтур, Андреас фон Вельвен. И был встречен ледяным взглядом Дитриха – последний все чаще винил в неудаче под Псковом именно комтура! Хотя ведь сам дал добро на штурм Изборска, коли представиться удобная возможность… Переборов раздражение, фон Грюнинген все же излишне горячо воскликнул:

- Нет! Разобьем тех, кто уже явился на битву – и остальные бегут от нас лесными тропами в Новгород, запрутся в крепости и изготовятся к долгой осаде! Нет, пусть враг явят всю свою силу – а рыцарского тарана русы все равно не переживут!

Фон Грюнинген говорил убежденно, с крепкой верой в свои слова. И эта вера основывалась не на пустом месте – ибо перед его глазами предстало не виданное ранее на севере войско крестоносцев, построившееся гигантским клином!

На самом его острие встали три сотни всадников под командование опытнейшего и храбрейшего Рудольфа фон Касселя, комтура замка Венден. Тяжелые рыцари и их оруженосцы, порой не уступающие братьям в бронировании и выучке, а также сержанты – настоящие «псы войны», ветераны, закаленных во множестве схваток! Ударная сила павшего ордена Меченосцев, весь цвет его рыцарства – сотня из ста двадцати уцелевших покорителей Ливонии, жаждущих расплаты за разгром при Эмбахе-Омовже!

Вот кто первыми протаранит ряды русов-схизматиков!

На правом крыле же клина крестоносцев заняли свое место угрюмые тевтонцы, закаленные схватками под палящим солнцем Святой земли. Возглавить их и поручили фон Вельвену – здесь встали пять из шести десятков пришлых рыцарей и три с половиной сотни конных сержантов в составе «копий». Привычные к боям с сарацинами, они не подведут и в схватке против схизматиков…

Левое же крыло подчинено епископу Дерпта, Герману фон Буксгевдену. Три десятков добровольцев-феодалов, явившихся этим летом из земель Священной Римской империи – наследники обедневших родов с огнем фанатизма истинных крестоносцев в глазах! Правда, их было значительно больше… Но, увы, рыцари из пополнения, чьи глаза горели от алчности, уже давно покинули лагерь ливонцев – а кто-то и вовсе успел найти свой конец на новгородской земле!

Германцы разбавлены оставшимися полубратьями ливонцев – тремя сотнями сержантов – да сотней немецких оруженосцев и просто конных вояк. Также Дерптскому епископу переданы двести всадников-ополченцев из числа латгалов, вооруженных дротиками и луками, а также топорами и булавами для ближнего боя.

А между всадниками, внутри клина крестоносцев, плотно стиснуты три тысячи воинов балтского ополчения – так никто из них не сможет бежать! Увы, пусть даже и крещенные, эсты, ливы и латгалы крайне ненадежны – не считая потерь при штурме Изборска, едва ли не половина их рассеялась по окрестным землям в поисках добычи! С ними, к слову, ушло и большинство германских добровольцев… И пусть в лагере остались самые верные и стойкие – но никаких чрезмерных ожиданий и сомнений в их боевых качествах нет и быть не может! Балты проявят себя лишь тогда, когда настанет час преследовать и добивать опрокинутых рыцарским тараном русов, и никак не ранее…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Особняком, в тылу клина ливонцев держатся все семь сотен орденских сержантов-арбалетчиков и наемных стрелков, а также рижские и дерптские кнехты, вооруженные длинными копьями и умеющие сбиваться в плотный строй. Их еще около пяти сотен… Немалая сила, служащая возможным резервом в будущей схватке! Однако Рижский комтур, серьезно обеспокоенный тем, что едва ли не третья часть всего крестового воинства успела покинуть лагерь в поисках наживы еще задолго до битвы, все же позволил себе выразить свои сомнения:

- Однако, если в пылу схватки ворота Пскова откроется и дружина русичей ударит нам в спину…

Завершать мысль фон Вельвен не стал, подразумевая, что итог крестоносцев при подобных обстоятельствах очевиден и горек. Однако его опасения вызвали на лице ландмейстера лишь снисходительную улыбку, а в голосе его послышалось откровенное презрение:

- Не стоит бояться их, Андреас, вряд ли русам хватит смелости покинуть крепость и дать нам честный бой! А впрочем… Я хотел оставить защиту вала на конунга Ярослава – но раз ты сам этим обеспокоился, брат мой, то тебе и принимать под свое начало арбалетчиков и кнехтов! А командование тевтонцами передай кому-либо из их славных комтуров…. И можешь не беспокоиться: тебе вполне хватит сил остановить удар псковичей, пока мы добываем победу в честном бою!

Фон Вельвен так не считал. Кроме того, его заметно оскорбило понижение перед самой битвой – а слова ландмейстера про «славных комтуров» можно было смело трактовать как «более славных, чем ты». Но и перечить Дитриху он не стал, не желая окончательно портить с ним отношения… Тем более, что внутренняя чуйка бывалого рыцаря буквально вопила об опасности, удерживая Андеараса от участия в предстоящей атаке! Нет, уж лучше действительно остаться в тылу. Вполне может быть, что псковичи, разглядев арбалетчиков и кнехтов на укрепленном надолбами валу, протянувшемуся через земляной перешеек от берега до берега, не решатся на вылазку…

Глава 12

Русичи, спешно строящиеся на лесной опушке, сполна воспользовались «благородством» чересчур самоуверенного ландмейстера. Но когда рать их окончательно замерла на месте, фон Грюнинген припомнил предложение Рижского комтура, чувствуя, как горько стало во рту его от сильного волнения…

Всеволодовичи действительно привели на поле боя царскую рать!

Правое крыло русского воинства заняла личная дружина новоиспеченного базилевса – пять сотен закованных в дощатые брони отборных гридей и три сотни конных лучников с тугими составными луками. До Переяславльской сечи дружинников было много больше – но и без учета потерь в битве с Субэдэем, значительную часть опытных ратников пришлось оставить на юге, для отражения очередного татарского натиска. Да ведь и всадники-стрелки немало воев потеряли, покуда изгоном шли впереди царской рати, истребляя всех встреченных по пути «крестоносцев»! «Крестоносцев», погрязших в грабежах и насилии, и несущих русичам смерть вместо проповеди и света «истинной» веры…

Левое крыло, в свою очередь, заняла дружина Ярослава Всеволодовича. Она, правда, также заметно уменьшилась после того, как князь отправил лучших гридей в Ладогу, на помощь сыну. Но к тремстам его ближников добавилось равное число тяжелых новгородских всадников «вечевого» тысячного полка! Новгородская или «вечевая» тысяча – это, быть может, единственный на всю Русь столь мощный городской полк, вооруженный и оснащенный на средства богатых купцов. И вои его не уступают ни в выучке, ни в храбрости лучшим княжеским дружинникам, порой даже превосходя их прочными бронями да лучшим оружием – новгородскими харалужными клинками! Наконец, еще две сотни всадников привели новгородские бояре. Последние были вынуждены усмирить свою гордость при вести о вторжении крестоносцев – и присягнуть на верность базилевсу Юрию вместе со своим князем, напоказ скрипящему зубами от негодования, но посмеивающемуся над боярами в душе…