Таня Гроттер и колодец Посейдона - Дмитрий Емец

Пипа играла на пару с Клоппиком, а Гробыня с Тузиковым. Карты были черномагические, из личной коллекции профессора Клоппа. Если король убивал даму, то делал это совсем даже не условно. С физиономией, перекошенной, как у ревнивого мавра, он прыгал на соседнюю карту и душил даму подушкой. Точно так же неусловно козырная шестерка коварно всаживала кинжал в спину важного пикового туза в парике и судейской мантии.

Играла эта четверка, видно, уже давно и потому без особенного рвения. Даже карты приканчивали друг друга все с меньшей охотой. Нередко случалось, что валет, вместо того, чтобы разрубать девятку саблей, как это полагалось по карточной магии, просто сгонял ее пинком.

– Бульон, возьми у Пажа шляпу с плюмажем! Я хочу посмотреть, на кого ты будешь похож! Только не коснись шпаги. Проткнет насквозь – Склеп ее заговорил! – сказала Пипа.

– Пипенция, сколько раз напоминать: не говори обо мне в мужском роде. Еще одна такая оговорка, и я буду говорить о тебе в среднем: Пипо приехало, Пипо сказало… – процедила Гробыня.

Пипа хмыкнула.

– Начинай прямо сейчас. Тогда уж так: «Я хамило, хамило, а Пипо не дало мне рыться в чемоданах со своими шмотками!»

– Ты этим Гроттершу пугай. У нее один приличный свитер, и тот я когда-то явно на Ягуне видела… И вообще, Пипенция: твоя маман уже неделю ничего стоящего не присылала. Никак не пойму: либо это наглость, либо кризис жанра! – сказала Склепова.

Пипа кивнула.

– Я в курсе. Я сегодня маме никак не могла дозвониться. Все каналы зудильника точно насморком забило. Даже Лысую Гору не ловит.

Убедившись, что никто не собирается отбиваться от его парных восьмерок и вообще не следит за игрой, малютка Клоппик сурово собрал карты.

– Посли, Тузиков, сиклопов поисем и их обзулим! С этими девсенками каси не свалис! – сказал он и гордо удалился.

Кузя, с недавних пор тоже ставший заядлым картежником, затрусил за ним мелкой рысцой.

– Залко Рзевского не видно! Вот кто зулик! – донесся из коридора голос Клоппика.

Сообразив, что остался один в женском обществе, Генка Бульонов помялся и тоже бочком выскользнул из комнаты, сделав вид, что хочет сказать что-то Тузикову и Клоппику.

– Это он от застенчивости! Сам по себе никак не научится в гости приходить. Обязательно притащит с собой какого-нибудь глупого и болтливого приятеля, на которого мне уже через три минуты хочется сбросить ядерную бомбу, – с досадой сказала Пипа.

Гробыня пожала плечами. Она повернулась и уставилась на Таньку. Гроттер вытащила из футляра контрабас и внимательно разглядывала гриф при свете лампы, проверяя, нет ли где скрытых трещин.

– Хаю хай, Гротти! Ну и где была? – спросила она.

– Воздухом дышала.

– Да-а-а? Ну и что твой Бейбарсов? Много барсов убил? – ехидно поинтересовалась Склепова.

– Бейбарсов не мой. Он свой собственный, – проворчала Таня, удивляясь осведомленности Гробыни.

– И о чем вы беседовали с Бейсусликовым? Небось Колотибарсов рассказывал тебе что-нибудь душещипательное про свое бедолажное детство у злой бяки-ведьмы? – проницательно взглянув на нее, спросила Гробыня.

– Откуда ты все знаешь, Склепова? Прослушивающее заклинание на контрабас поставила? – не выдержала Таня.

– Стану я время терять! Достаточно сходить на дюжину свиданий, чтобы узнать о мужчинах все. Их приемы подкатов стары как мир. И никакой Пинайхомячков меня не разубедит! Так и передай своему Лягайлошадкину!

– Склепова, кончай! У него на самом деле было такое детство! – сказала Таня, обижаясь за Бейбарсова.

Гробыня презрительно скривила губы.

– Да уж, да уж! Больше верь мужикам – вместо волос лапша будет расти! Одного послушаешь, так он крут до чрезвычайности. Типа завтра продам золотые прииски, из копилки денег добавлю и куплю себе убитый мопед! Другой – талантив до жути, просто гений. Коробочки лучше всех склеивает, а никто его, бедного, не понимает. Третий – несчастный-разнесчастный. Прям сиротка в квадрате! Пригреешь его, а он завоняется, как протухшая рыба, и права начнет качать… А что в результате?.. С кем на Лысую Гору ни полети – каждый закажет себе пива, а тебе какие-нибудь недосушенные суши и немедленно откроет свой заводик по производству лапши для ушей.

– Глеб не такой… И Ванька не такой, – спохватившись, добавила Таня.

– Да уж, да уж… А ты как думаешь, Пипенция? – спросила Склепова.

Пипа не слышала. Она стояла у окна и трясла зудильник, в сотый раз пытаясь связаться с Москвой. Пипа была так занята, что ухитрялась астрально отсутствовать в комнате, присутствуя в ней физически.

Отчаявшись получить ответ, Гробыня легла животом на кровать и посмотрела на Таню правым наивным глазом. Левый, хитрый и асимметричный глаз, утонул в подушке.

– Гроттерша, кончай злиться! Не хватало только, чтобы мы из-за Давитараканова поссорились! Ложись рядом, потрепемся! – пригласила Склепова.

Таня, уступив, легла на придвинутую кровать Пипы. Ее собственная кровать была завалена всяким барахлом, которое Пипа и Гробыня свалили на нее, разгребая комнату перед тем, как играть в карты.

– Давно хотела спросить: ты своего Ваньку-то и вправду любишь? – промурлыкала в подушку Гробыня.

Тане подобное сомнение показалось кощунственным. От возмущения она даже села на кровати.

– Я не люблю Валялкина?

– Зайдем с другого бока, – примирительно сказала Склепова. – Любишь и люби. А почему ты его любишь?

– Он мне жизнь сколько раз спасал! В Дубодам из-за меня попал.

– В Дубодам он, положим, попал из-за Пуппера. А что жизнь тебе спас… Получается, что ты ему обязана и любишь его по обязанности. Он тебя своим великодушием мертвой хваткой держит. Ты его даже бросить не можешь, – заметила Склепова.

Таня слушала и удивлялась, зачем вообще слушает.

– Вот тупой пример, – продолжала Гробыня. – Вообрази, завтра на тебя нападет спятивший циклоп. А Душимышкин твой окажется рядом и спасет тебя, но циклоп его ранит. Не смертельно, но тяжело. Слезы, кровь ручьем. По твоей логике, тебе придется немедленно влюбляться в Дубасьжирафова? Из благодарности… Сидеть рядом с его кроватью, протирать тряпочкой потный лобик…

– Чушь! – сказала Таня, невольно ловя себя на том, что рука ее тянется смачивать тряпку и опускать ее на лоб Глеба. Будь оно неладно, это слишком живое воображение!

Гробыня тоже все заметила и, расхохотавшись, бросила в Таньку подушкой.

– А, замечталась! Знаю, что замечталась! Вот он, ключик к сердцу любой Гроттерши!.. Дай только посострадать, помучиться и чего-нибудь за кого-нибудь додумать! – воскликнула она, очень довольная.

Таня закрыла глаза. Голос Склеповой, продолжавшей что-то доказывать, мотонно гудел, постепенно отдаляясь. Вскоре Тане казалось, что это шумит океан. Чешется волнами о гальку, как лохматый пес о дерево.

Подбрасывая зудильник, подошла Пипа.

– Эй! Ты видела? Она нагло дрыхнет на моей кровати!

Склепова недоверчиво повернулась к Таньке.

– Ну да, спит!.. А я-то умиляюсь, что Гроттерша в кои веки не перебивает, когда я на нее бочки качу. Пипенция! Давай кровать поближе к окну переставим! Пускай Черные Шторы сны Гроттерши подзеркалят!.. Охота мне посмотреть, как Пуппер с Ванькой в ладушки играют и Бейбарсов бамбуковой тростью кильку ловит. А где-то за заднем плане Ург тащит украденный контрабас.

* * *

Гробыня смотрела на Черные Шторы, нетерпеливо покусывая длинные ногти. Она караулила уже второй час, а Таньке упорно не снилось ничего интересного. На Шторах мелькали какие-то крылатые собачки, карта созвездий, высокие ботинки, ораторствующий Сарданапал, с усами, которые, как стрелки, показывают полдвенадцатого. Никакого компромата. Здесь и Фрейду не к чему было бы прицепиться.

Пипа, некоторое время из любопытства торчавшая рядом с Гробыней, недавно уснула, растянувшись на животе поперек кровати. Ее ноги свешивались на пол. Черные Шторы немедленно бросили подзеркаливать Гроттершу с ее заурядными снами и занялись Пипой.

Пипе снился Генка Бульонов в очочках, как у Пуппера, в его модном плащике и с метлой. Образы Пуппера и Бульонова смешивались, перетекали, и невозможно было определить, где заканчивается Пуппер и где начинается Бульонов. Мечты о Пуппере плавно переходили в бытовые думы о Бульонове.

– Опс! А Пипенции тоже не чужды фантазии! – прокомментировала Гробыня.

Внезапно дверь, которую они с вечера так и не заговорили, распахнулась, и в комнату влетел малютка Клоппик. За Клоппиком мчался Кузя Тузиков. На заднем плане, как башенный кран, маячил Бульонов.

– Вы еще ничего не знаете? – задыхаясь, крикнул Тузиков.

– Преподы… все… – выдохнул Бульонов и замолчал, изумленно разглядывая свое отражение на Шторах. – Ой, а чего это там такое?

– Отвлекись от Штор, дружок! Там нет ничего интересного! Обычная выставка дураков в женских снах. Что «преподы все»? Финала жажду! – с терпением психиатра сказала Склепова.