Таня Гроттер и колодец Посейдона - Дмитрий Емец

Дурнев нетерпеливо смахнул Грызианку с экрана и вновь стал нашаривать Пипу. Однако вместо Пипы нашарился мрачный женоподобный ведьмак, красивший ногти на ногах малярной кистью.

– Нюта?! – спросил он капризно. – Это Нюта?

– Алло! Вас слушают! Говорите громче! – важно, с правительственной ноткой в голосе, отвечал Дурнев.

– Нюта, тут какой-то хмырь… – пожаловался ведьмак.

– Это Буян?

– Сами вы буян, противный хам! Это Фердыщинские топи!

– А ну повесь сейчас же зудильник! – вспылил Дурнев.

– Сам повесься, вампир! – парировал ведьмак и сгинул с экрана облачком дыма.

Дурнев сплюнул.

– Тьфу ты! Нелепость какая! Нинель, сделай что-нибудь, умоляю! Я не могу связаться с Пипой!

Они пытались раз за разом, однако Пипа упорно не отвечала… И не только она. Все тибидохские зудильники молчали. Под конец дядя Герман отважился даже позвонить Сарданапалу. Однако результат был тем же. Никто не отвечал. Грозовые тучи сгустились над Буяном.

* * *

Вечером над Тибидохсом запылал такой яркий, свежий и красивый закат, что Таня, чуткая к таким вещам, долго не могла отойти от окна. Она видела, как плоское солнце медленно погружается в океанские пучины. Океан был освещен так, что привычное восприятие пространства исчезло. Казалось, он существовал полосами и пластами – полоса воды, полоса неба. Горизонт дробился и отодвигался, сливаясь с океаном. И вот, не достигнув горизонта, солнечный блин вдруг надломился пополам и мягко растаял в рыхлом облаке. На небе акварелью прорисовалась тонкая и изящная луна.

В комнате Таня была одна. Она забралась на подоконник и, свесив ноги вниз, стала смотреть на луну. Вечер был так хорош, что Тане внезапно захотелось раствориться в нем без остатка, чтобы потом медленно, с глубоким вдохом шагнуть в ночь, получив всю ее силу.

«Ну я, прямо как Мефодий Буслаев, вбираю все энергии подряд!» – подумала она, вспоминая смутные слухи, ходившие об этой личности в Тибидохсе. Подумала и тотчас забыла и о Мефодии, и о лопухоидном мире. Мысли были неотчетливые. Они перетекали друг в друга, терялись и меняли форму так же, как ночные облака, быстро проносящиеся над Большой Башней. Едва ты успевал подумать, что облако похоже на корабль, как в следующий миг оно становилось лошадью или жирафом, а потом исчезало, сливаясь с соседними облаками.

Кто-то постучал в дверь. Таня подумала, что это Ванька, и ужасно обрадовалась, что он пришел. Такой вечер обязательно нужно было разделить с кем-то.

– Сезаммо распахнулло! – не оглядываясь, крикнула Таня.

Она услышала, как Ванька вошел, приблизился к окну и остановился сразу за ней, у подоконника. Решив использовать Ваньку в полезных и мирных целях – не вечно же с ним ссориться! – Таня откинулась назад и, уперевшись лопатками о его грудь, положила затылок ему на плечо. Валялкин был теплым и стоял как влитой, не отходя от окна. Чем не спинка для экспромтом сочиненного кресла?

– Держи меня крепче! Я, может, засну. Не удержишь – пролечу пару десятков метров и воткнусь в камни, – промурлыкала Таня, медленно отпуская подоконник.

Это был не блеф. Таня была уверена, что Ванька начнет ворчать, рассуждая, что опасно, а что неопасно, но нет… Видно, и правильный Валялкин порой становился человеком и начинал понимать полутона.

Ванька обхватил ее за пояс. Таня почувствовала себя надежно, и, отбросив опасения, благодарно закрыла глаза. Ванька держал ее так крепко и уверенно, что она готова была поручиться: скорее Тибидохс рухнет, чем он отпустит ее.

– А у тебя руки вроде сильнее стали. Вот так, отлично… А теперь я буду спать! – заявила она, шагая в облако блаженства.

Время остановилось. Да и существовало ли оно когда-то? Возможно, время придумали те, кому было что терять, и хотелось притормозить ускользающие мгновения. Таня так никогда и не поняла, уснула ли она и как долго провела с откинутой головой на его плече.

– Надеюсь, Пипа и Склепова не припрутся в комнату! – сказала она с закрытыми глазами.

– Не припрутся. Я наложил на дверь снаружи магию древесной смерти. Любому, кто остановится рядом, – станет жутко, и он уйдет, – ответили ей.

– Древесной смерти? Разве мы такое проходили? – удивилась Таня.

Да и голос Ваньки показался ей странным. Она отстранилась, резко обернулась и едва не выпала в окно. За ней стоял Глеб Бейбарсов.

– Откуда ты тут взялся? Да отпусти меня! Давно ты тут? А куда делся Ванька?

Она перекинула ноги через подоконник и спрыгнула в комнату, быстро просчитывая варианты. Предположим, она действительно уснула. Тут был Ванька, потом заглянул Бейбарсов. Ваньке надо было куда-то отлучиться, и он попросил Бейбарсова ее подержать. Вот свинья!.. Нет, что-то тут не сходится.

– Это был ты? Все время? – спросила она подозрительно.

– Да.

– А почему ты не сказал, что это ты?

– Потому что меня никто не спрашивал. И потом, не мог же я допустить, чтобы ты вывалилась в окно?

– Так приличные люди не поступают! Они хотя бы предупреждают, когда их принимают за кого-то другого, – ворчливо проговорила Таня.

Глеб пожал плечами. Он был спокоен, как степной божок. Непоколебимо спокоен.

– А кто тебе сказал, что я приличный? Я даже не светлый. Я некромаг, – заметил он резонно.

Таня отвернулась. Она сообразила, что все, что она теперь скажет, заведомо будет выглядеть нелепо. Может, сменить тему и не зацикливаться на досадной ошибке? А если повернуть ситуацию? Если бы это была не она, а, скажем, Склепова? Гробыня наверняка не стала бы заморачиваться. Ну, полежал ее затылок минут пять на чужом плече – и что? «Пусть теперь не моет плечо до конца жизни!» – сказала бы Гробыня.

– Зачем ты вообще приходил? Просто по-соседски попросить спички? – недовольно спросила она.

Бейбарсов поднял палец и лениво, не применяя никакой видимой магии и не произнося заклинания, выпустил из ногтя короткую синеватую струйку огня.

– Зачем тогда?

Глеб подул на палец.

– Я хотел попросить тебя показать мне остров. Полетать со мной.

– Почему именно меня? У меня на лбу написано, что я экскурсовод-любитель? – подозрительно спросила Таня.

Бейбарсов улыбнулся.

– Мне почему-то показалось, что ты любишь летать. Впрочем, я, скорее всего, ошибся. Многие девчонки побаиваются ночных полетов… Если хочешь, мы полетим медленно на Пилотус камикадзис . Я обещаю тебя не обгонять.

– В самом деле? Вот спасибо!.. Без этого обещания я ни за что бы не полетела!

Уже выдвигая из-под кровати футляр с контрабасом, Таня запоздало сообразила, что ее элементарно подловили. Уязвив самолюбие, умело сыграли на ее любви к полетам.

«Ну и пусть, – подумала она. – Пожалуй, будет неплохо, если мы пролетим перед окном у Валялкина. Это вправит ему мозги насчет магспирантуры. А тебе, мальчик-вуду, я продемонстрирую разницу между ступой и контрабасом. Ты узнаешь, что такое тибидохская ведьма!»

* * *

Вскоре они стояли на крыше Большой Башни, там, где старинный знак Леопольда Гроттера указывал направление на Лысую Гору. Таня провела ладонью по камню, который помнил ее отца.

«Пап, я тут! Пап, я уже старше, чем ты был, когда сбегал ночами из Тибидохса на Лысую Гору», – подумала она с нежностью.

Таня села на контрабас и, указав смычком направление, произнесла Торопыгус угорелус . Влажный ночной ветер упруго толкнул ее в лицо. Если бы не ветер, Таня могла бы решить, что не летит, а зависла над землей. Темнота съедала звуки, скрадывала расстояние. Она съедала даже направление полета, и если бы не темная черепаха Тибидохса внизу и не золотая монетка луны над головой, Таня затруднилась бы сказать, где земля, а где небо.

На несколько минут она забыла о Глебе и удивилась, поняв, что он продолжает держаться рядом. Причем даже опережает ее на несколько метров.

«Ничего себе дела!» – удивилась Таня. Когда они стояли на крыше, она, признаться, подумала о старой ступе с иронией и даже сравнила ее про себя с пустой кадушкой из-под капусты. Одновременно Таня отметила, что Глеб, даже со старомодной ступой, ухитряется выглядеть естественнее, чем тот же Горьянов или Семь-Пень-Дыр на новеньких пылесосах.

Лица Глеба в темноте было не разглядеть. Таня только увидела, что он поднимает руку и подает ей знак. Пока Таня соображала, что это может означать, Глеб заложил умопомрачительный вираж и исчез.

Таня сразу прочувствовала преимущества ступы при выполнении внезапных перестроений и вертикальных маневров. Ступа управлялась короткой видавшей виды метелкой. Когда надо было резко набрать высоту, Глеб вскидывал руку с метелкой. Ступа мгновенно останавливалась и, точно штопор, ввинчивалась в небо. Достигнув нужной высоты, Глеб вновь придавал метелке горизонтальное положение.

Метелка выглядела смешной и растрепанной. В избе у алтайской ведьмы она наверняка валялась где-нибудь за печкой, и ею же под горячую руку колотили домашнюю нежить. Как разительно отличалась она от длинной, с золотыми буквами на рукояти метлы Гурия Пуппера, которой кощунственно было даже коснуться мусора и которая после каждого состязания уносилась особым джинном, и тот, в тишине, расправлял у метлы каждый прутик. Джинн был лично аттестован самой доброй тетей на благонадежность и имел соответствующий диплом об уходе за метлами.