Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

от смеха – как красивый человек, оказавшийся в неприглядной позе, но все равно уверенный в том, что хорош собой. Завороженно глядя на него, Розмари вдруг представила себя таким вот каштаном, весело рассмеялась, и вмиг все снова стало прекрасно.

XIX

Гаврский поезд уходил с вокзала Сен-Лазар в одиннадцать часов утра. Эйб стоял один под закопченным стеклянным дебаркадером, реликтом семидесятых – эры Хрустального дворца. Руки того землистого оттенка, который придает коже только долгий беспробудный кутеж, он держал в карманах, чтобы скрыть дрожь в пальцах. Было видно, что волосы на его непокрытой голове зачесаны назад только сверху, нижние торчали как попало. Не прошло и двух недель, а в нем уже трудно было узнать атлета-пловца с пляжа отеля Госса.

Он пришел рано и смотрел по сторонам, поводя лишь глазами; любое иное движение потребовало бы напряжения нервов, которые ему сейчас явно не повиновались. Мимо провезли багаж в новомодных чемоданах, за ним проследовали его хозяева и, вероятно, будущие попутчики Эйба – низкорослые смуглые человечки, перекликавшиеся пронзительными гортанными голосами.

В тот момент, когда Эйб, нащупав в кармане влажный комок смятых тысячефранковых бумажек, размышлял, успеет ли он выпить напоследок в вокзальном буфете, на периферии его блуждающего взгляда возникла Николь, стоявшая на верхней площадке лестницы. Она выглядела сейчас такой, каким человек зачастую предстает перед еще не замеченным им наблюдателем: ее мимика выдавала нечто, обычно тщательно скрываемое. Она хмурилась, думая о детях, – не столько с умилением, сколько просто по-животному: как кошка, которая лапой сгребает в кучку своих котят.

Едва заметив Эйба, она сменила выражение лица; в унылом тусклом утреннем свете Эйб являл собой весьма печальное зрелище: угрюмая фигура с нездоровыми тенями вокруг глаз, проступавшими даже из-под его медного загара. Они сели на скамейку.

– Я пришла, потому что вы попросили меня об этом, – как бы в оправдание себе сказала Николь.

Эйб, похоже, уже забыл, зачем просил ее прийти, и Николь, довольная этим обстоятельством, принялась разглядывать идущих мимо пассажиров.

– Должно быть, это будет первая красавица вашего пароходного общества – вон та, которую провожает толпа мужчин. Вы понимаете, почему она купила это платье? – Речь Николь становилась все оживленней. – Понимаете, почему никто не купил бы его, кроме первой красотки океанского круиза? Понимаете? Нет? Эй, очнитесь же! Это платье со смыслом. Такая шикарная ткань несет в себе некую историю, и на пароходе наверняка найдется какой-нибудь одинокий путешественник, который захочет ее выслушать.

Она резко оборвала свой монолог, поняв, что говорит непривычно много, и приняла серьезный вид – Эйбу даже трудно было поверить, что она вообще о чем-то только что говорила. Он не без труда выпрямился и, по-прежнему сидя, постарался придать себе вид с достоинством стоя́щего человека.

– В день, когда вы возили меня на тот безумный бал – ну, помните, в День святой Женевьевы… – начал он.

– Помню. Было весело, правда?

– Мне – ничуть. Мне вообще невесело с вами на этот раз. Я устал от вас обоих, но это незаметно, потому что вы еще больше устали от меня – понимаете, что я имею в виду? Будь у меня побольше энтузиазма, я бы нашел себе новую компанию.

Бархатные перчатки Николь оказались вовсе не такими уж мягкими, когда она шлепнула ими по его руке.

– Эйб, очень глупо строить из себя грубияна. В любом случае вы на самом деле так не думаете. Не понимаю, почему вы вдруг на все махнули рукой?

Эйб обдумывал ответ, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не кашлять и не шмыгать носом.

– Полагаю, мне просто все надоело, и кроме того, пришлось слишком долго брести назад, чтобы попасть хоть куда-нибудь.

Мужчина зачастую умело разыгрывает перед женщиной беспомощное дитя, но роль почти никогда не удается, если он действительно чувствует себя беспомощным ребенком.

– Это не оправдание, – сухо ответила Николь.

С каждой минутой Эйбу становилось все хуже – ничего, кроме резких, нервозных замечаний, не приходило в голову. Николь решила, что с ее стороны самой правильной реакцией будет просто сидеть, уставившись перед собой и сложив руки на коленях. Какое-то время они так и сидели: каждый сам по себе, постепенно отдаляясь друг от друга, стараясь дышать только в том свободном пространстве, которое простиралось впереди, под тем клочком неба, который не был виден другому. В отличие от любовников они не имели общего прошлого; в отличие от супругов – общего будущего, тем не менее до сегодняшнего утра Эйб нравился Николь больше, чем кто бы то ни было, кроме Дика, а Эйб тяжко, с каким-то животным страхом многие годы любил ее.

– Я устал существовать в женских мирках, – произнес он неожиданно.

– Тогда почему бы вам не создать свой собственный мир?

– Устал от друзей, – продолжал он. – Окружать себя нужно только льстецами.

Николь мысленно поторапливала минутную стрелку вокзальных часов, но его вопрос все же настиг ее:

– Вы согласны со мной?

– Я – женщина, мое дело – соединять и скреплять.

– А мое – рвать и разбрасывать.

– Когда напиваетесь, вы рвете и разбрасываете только себя самого, – сказала она, на этот раз холодно, но с испугом и неуверенностью.

Вокзал наполнялся людьми, однако ни одного знакомого среди них не было. Минуту спустя ее взгляд упал на высокую девушку с соломенными волосами, уложенными шлемом, девушка опускала письма в почтовый ящик.

– Я должна поговорить вон с той девушкой. Эйб, да очнитесь же вы! Вот дурачок!

Эйб проводил ее безучастным взглядом. Обернувшись, девушка с некоторой опаской поздоровалась с Николь, и он припомнил, что встречал ее где-то в Париже. Воспользовавшись отсутствием Николь, он дал себе волю и тяжело закашлялся, отхаркиваясь в платок, потом громко высморкался. Становилось все жарче, и нижнее белье на нем взмокло от пота. У него так сильно дрожали руки, что прикурить он смог только с пятого раза; ему было совершенно необходимо пойти в буфет и выпить, но в этот момент вернулась Николь.

– Вот уж не ожидала, – сказала она с иронией. – Эта дама так зазывала меня в гости – и вдруг откровенно щелкнула по носу. Она смотрела на меня, как на прокаженную. – Нервный смешок Николь прозвучал как фортепьянная трель в верхнем регистре. – Вот и оказывай после этого любезность людям.

Справившись наконец с кашлем, Эйб заметил:

– Беда в том, что, когда ты трезв, тебе никого не хочется видеть, а когда пьян – никто не хочет видеть тебя.

– Это вы обо мне? – Николь снова рассмеялась; почему-то встреча с девушкой развеселила ее.

– Нет,