Широкий Дол - Филиппа Грегори

– А как насчет зерна? – послышался чей-то одинокий голос, и его поддержал неразборчивый страшный хор голосов, исполненных ненависти:

– Что в Широком Доле выросло, то здесь и продавать следует! И молоть! Здешнее зерно и кормить должно здешних людей! – гремели их голоса. В дверях кухни я заметила мельника Грина и прочла в его холодных глазах то же гневное послание.

Гарри колебался; казалось, он надеется перекричать этот нестройный хор, заставить людей замолчать, но я дернула его за камзол и быстро сказала: «Иди сюда, Гарри!», и он послушался. Втащил внутрь ступеньки, захлопнул дверцу, и карета качнулась, когда он тяжело плюхнулся на свое место напротив меня. Селия хватала ртом воздух, словно выброшенный на берег лосось; лицо ее в полутьме казалось пепельным.

– Нет, мне больше этого не вынести, – снова сказала она, повернувшись ко мне.

– Чего именно? – сухо осведомилась я.

– Я больше не могу так жить! – воскликнула она и, схватив мою руку, так сильно ее стиснула, что мне стало больно. Глаза ее горели. – И больше так жить не стану. Люди в деревне умирают от голода. Их дети все время просят есть, у них ручки и ножки как палочки. Я не могу садиться за стол у нас в усадьбе и спокойно есть, когда в деревне царит настоящий голод!

Карета уже разворачивалась; скоро мы должны были оказаться далеко от мельницы. Снова ярко сверкнула молния, осветив этот пир смерти так, что стала видна каждая мельчайшая деталь. Люди все еще сидели за столами, но с подносов все было подчищено до последней крошки. В углу двора выворачивало наизнанку какого-то ребенка; похоже, он захлебнулся этим праздничным обедом – первым своим обедом за последние полгода. Мать поддерживала его маленькое, содрогающееся в конвульсиях тельце, и по ее лицу ручьем текли слезы. Молодые девушки в грязной, оборванной одежде и не думали флиртовать с парнями. Одни устало положили грязные нечесаные головы на стол, другие просто сидели, тупо глядя в пространство; им не было никакого дела до ухаживаний и любви; они испытывали только голод, сосущее чувство голода под ложечкой и страх перед еще большим голодом.

Менее года хватило, чтобы превратить цветущую, веселую, шумную, влюбляющуюся, заключающую браки, рожающую себе на радость детей деревню в кладбище, в сборище ходячих мертвецов с пустыми глазами и печальными лицами. Теперь они были готовы отправиться хоть в работный дом, хоть в богадельню. Да, теперь они вполне годились для работных домов, ведь там ценят не силу и ум, а ловкие руки и покорную решимость прожить хотя бы этот день и заработать достаточно медяков, чтобы купить краюшку хлеба и наперсток джина, который поможет протянуть до следующего утра.

Таковы были теперь эти люди, ходячие мертвецы из «великого будущего», нарисованного Гарри. Я давно знала, что примерно так все и будет. И это я их всех убила.

Карета двинулась к дому, но очередная вспышка молнии и оглушительный треск грома напугали лошадей, они встали, и крестьяне успели увидеть мое белое лицо, выглядывающее из окна кареты, и заплывшую жиром физиономию Гарри. Они успели увидеть в моих глазах только ужас и ни капли жалости. Краем глаза я заметила, как в воздух взметнулась чья-то рука, и инстинктивно отпрянула от окна, в которое тут же угодил камень. Стекло разлетелось вдребезги, и осколки мелкими льдинками рассыпались по всей карете. Наши с Селией шелковые платья были буквально усеяны битым стеклом; осколки хрустели и на полу под башмаками Джона и Гарри.

Один из осколков вонзился мне в тыльную сторону ладони; порез моментально набух кровью, и я замотала руку лентой, чувствуя, что стекло по-прежнему сидит глубоко в ране. Но боли не было.

Ни боли, ни возмущения. А кучер Бен все погонял испуганных лошадей. Гарри неистовствовал в приступе гнева. Селия безутешно плакала, спрятав лицо в ладонях. Карета, раскачиваясь, мчалась по дороге, и казалось, что лошади вот-вот понесут. Все сильней гремел гром, все яростней ветер клонил к земле деревья. Даже бешеный грохот колес не мог заглушить раскатов грома, начинавшихся где-то на холмах и разносившихся по всей округе. Из разбитого окна, где еще торчали неровные острые осколки стекла, дул горячий ветер, и я задыхалась от этого удушающего жара.

– Хорошо бы поскорей пошел дождь! – невольно вырвалось у меня.

– Да, дождь! – выкрикнула вдруг Селия неожиданно хриплым и грубым голосом. – Дождь, ливень! И пусть этот ливень переполнит реки, и наводнение смоет с лица земли всю нашу жестокую страну и Широкий Дол вместе с нею!

– Селия, послушай, – предпринял слабую попытку остановить ее Гарри, – ты просто расстроена, и ничего удивительного! Нет, ну какие все-таки негодяи! Да я эту деревню в порошок сотру! Я ни одного из них на своей земле больше не потерплю!

Селия резко повернулась к нему, глаза ее сверкали.

– Это мы негодяи, а не они! – сказала она, слегка заикаясь от гнева. – Как ты мог, как ты мог, Гарри, допустить, что люди будут вести такую жизнь? На твоей земле! Мы обращаемся со своими крестьянами хуже, чем какой-нибудь угольный барон с севера обращается со своими работягами-шахтерами! Да мы лошадей на конюшне кормим лучше, чем в крестьянских семьях маленьких детей кормят! Это нас солдаты должны преследовать по лесам и вешать на площадях. Это мы должны были бы ходить голодными, потому что мы, мы четверо, впустили в Широкий Дол эту чуму, эти бесконечные несчастья. Я и Джон виноваты не меньше, чем вы, потому что мы, живя рядом с вами, ничего толком не сделали, кроме глупых и жалких попыток накормить умирающих. Но более всего, конечно, виноваты вы оба, потому что именно вы решили вести хозяйство так, что из-за этого стали погибать люди. Вы запахиваете в землю Широкого Дола жизни живых людей, а не зерно! И эти посевы означают наше падение, а не грядущий богатый урожай! И я больше не желаю это терпеть!

Наконец карета остановилась у крыльца дома, и Селия, оттолкнув меня, распахнула дверцу и выпрыгнула наружу; осколки с ее платья со звоном посыпались на землю. Я хотела схватить Гарри за руку и кое о чем предупредить, но не успела: Джон опередил меня и стремительно поволок его следом за Селией. Разговор, естественно, продолжился в гостиной.

– Мы ведем хозяйство тем единственным способом, который только и способен дать действительно хорошую прибыль, – талдычил, пытаясь защититься, Гарри, стоя перед пустым камином, а снаружи, заглушая его слова, грохотал гром, и казалось, что все это происходит в каком-то страшном сне.

– Значит, мы должны удовлетвориться меньшей прибылью! – отрезала Селия. Она все еще неслась на волне своего гнева и по-прежнему чувствовала свое моральное превосходство, основанное на уверенности в собственной правоте. Селия никогда не позволяла себе «военных хитростей»; она высказывала свое мнение только тогда, когда ее строгая, неколебимая совесть подсказывала, что она должна это сделать.