Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Боцзюэ, ни слова не говоря, поспешно выпил вторую чашку, и Хуатун убрал посуду.

Симэнь велел Чжоу размять его деревянным вальком и приступить к массажу и дыхательным упражнениям.

— Массаж, наверно, хорошо взбадривает, а? — спросил Боцзюэ.

— У меня, по правде сказать, по вечерам в поясницу вступает и спина болит, — объяснял Симэнь. — Так что я без массажа никуда.

— Да ты вон какой здоровый и питаешься — лучше не придумать, — говорил Боцзюэ. — Прыть в тебе, должно быть, так и играет.

— Какое там! — возражал Симэнь. — Доктор Жэнь Хоуси мне не раз говаривал: вы, говорит, сударь, только с виду здоровый, а в действительности сильно истощены. Даже целую коробку пилюль мне прислал, велел по утрам с женским молоком принимать. Ободряют, говорит, и продлевают жизнь. А пилюли эти Его высокопреосвещенство истинносущий Линь[1161] самому государю императору составлял. Но я с делами и про пилюли забыл. Ты, небось, думаешь: жен, мол, у меня много, значит я все дни ими и занят, так ведь? А я тебе прямо скажу: со смертью Ли я этого и в уме не держу, да и желание всякое пропало.

Появился Хань Даого и, поклонившись, сел.

— Со всеми видался, — начал он. — Корабль зафрахтован. Двадцать четвертого отчаливаем.

Симэнь наказал приказчику Гань Чушэню составить счета и приготовить серебро.

— Много в обеих лавках наторговали? — спросил хозяин.

— Больше шести тысяч лянов, — отвечал Хань Даого.

— Две тысячи упакуете отдельно, — распорядился Симэнь. — С ними я пошлю в Хучжоу за шелком Цуй Бэня. А вы с Лайбао закупите в Сунцзяне полотна на четыре тысячи и после Нового года с первым же кораблем вернетесь домой. А сейчас берите по пять лянов и ступайте собирать вещи в дорогу.

— У меня к вам дело есть, батюшка, — начал Хань Даого. — Как мне быть? Я ведь обязан лично отбывать барщину у Юньского князя, а денежный оброк они не принимают.

— Как так не принимают? — удивился Симэнь. — А Лайбао? Он ведь тоже Юньскому князю принадлежит, а вносит оброку по три цяня в месяц — и дело с концом.

— Это он благодаря грамоте его превосходительства императорского наставника был в оброчные переведен, — разъяснял Хань Даого. — Его теперь не смеют трогать. А мы испокон веку барщинники. Так что нам спину гнуть положено.

— Тогда письмо пиши, — посоветовал Симэнь. — А я доктора Жэня попрошу, пусть он насчет тебя с князем поговорит. Отменят барщину, будешь оброк вносить. А то из домашних кого пошлешь барщину отработать.

Хань Даого сложил руки на груди и благодарил хозяина.

— Если, брат, ты такую милость окажешь, он со спокойной душой в путь отправится, — вставил Боцзюэ.

После массажа Симэнь пошел в другую комнату причесываться, а цирюльника велел покормить. Немного погодя он вышел в белой суконной шапке чиновника и суконном халате. Наградив цирюльника Чжоу тремя цянями серебра, Симэнь послал Ван Цзина за учителем Вэнем. Вскоре явился сюцай Вэнь. На нем была высокая шапка и широкий пояс. После взаимных приветствий накрыли стол.

На столе появились четыре блюда с закусками, блюдо вареных свиных ножек, блюдо жареной с пореем ослятины, блюдо куриных пельменей, блюдо вареной голубятины, четыре чашки мягко разваренного риса и четыре пары палочек.

Боцзюэ и сюцай Вэнь расположились на почетных местах, Симэнь занял место хозяина, а Хань Даого присел сбоку.

— Ступай зятя позови, — наказал Лайаню хозяин, — да подай еще чашку риса и палочки.

Появился Чэнь Цзинцзи. На нем была траурная повязка, отделанный перьями аиста белый атласный халат, какие носят даосские монахи, тростниковые сандалии и холщовые чулки. Цзинцзи поклонился и сел рядом с Хань Даого.

После завтрака посуду убрали, и Хань Даого ушел. В кабинете остались Боцзюэ и сюцай Вэнь.

— Письмо готово? — спросил сюцая Симэнь.

— Черновой набросок, — отвечал сюцай, доставая из рукава письмо. — С вашего одобрения перепишу начисто.

Он протянул бумагу Симэню.

Письмо гласило:

«От свата Симэнь Цина из Цинхэ с нижайшим поклоном и искренним почтением ответное письмо

Всемилостивейшему и досточтимому свату, оплоту Отечества господину Юньфэну.

С той счастливой, но короткой встречи в столице вот уже полгода как Вы не дарили меня своим лучезарным присутствием. Меня утешили великодушные пожертвования Ваши по случаю постигшего меня горя — кончины жены, а равно и мудрые наставления и советы, которые Вы изволили дать мне издалека, свидетельствующие о нашей взаимной привязанности и искренних симпатиях. Глубоко тронутый Вашим любезным посланием, я считаю себя всецело обязанным Вашей милости.

Одно меня волнует. Может быть, я не оправдал того высокого доверия, какое Вы мне оказали назначением на службу, быть может, проявил в чем нерадивость и оплошность, но я все же смею надеяться, что Вы замолвите за меня доброе словцо перед его высокопревосходительством. Дорогой сват, до гробовой доски не забыть мне Ваших щедрых благодеяний.

Пользуясь сим счастливым случаем, позволю себе пожелать Вам всяческих благ и заверить в моем совершенном почтении.

Облагодетельствованный Вами и пр.

Прошу покорно принять скромные знаки внимания: десяток газовых платков янчжоуской выработки, десяток шелковых платков, два десятка зубочисток в золотой оправе и десяток золоченых чарок».

Симэнь прочитал письмо и велел Чэнь Цзинцзи приготовить подарки, а сюцаю Вэню переписать послание на узорной бумаге. Они запечатали письмо и скрепили печатью. Пять лянов было дано посыльному Ван Юю, но не о том пойдет речь.

А снег все валил. Симэнь оставил в кабинете сюцая Вэня полюбоваться зимним видом. Только на вновь накрытом столе появилось вино, из-за дверной занавески показалась голова.

— Кто там? — спросил Симэнь.

— Чжэн Чунь пришел, — объявил Ван Цзин.

Симэнь велел пустить певца. Чжэн Чунь с высоко поднятыми коробками в руках опустился перед Симэнем на колени. Сверху блестела золотом небольшая квадратная коробка.

— Это что такое? — спросил Симэнь.

— Это моя сестра Айюэ прислала вам, батюшка, — объяснял Чжэн Чунь. — Устали вы, говорит, справляя заупокойные службы, вот и прислала вам сладостей к чаю.

В одной коробке были украшенные кремом пирожки с фруктовой начинкой, в другой — обжаренные в коровьем масле витые крендельки.

— Сестра Айюэ сама готовила, — пояснял Чжэн Чунь. — Батюшка, говорит, их любит, вот и прислала в знак почтения.

— Я ведь вас только что за чай благодарил, а теперь, выходит, Айюэ в расходы ввожу, — говорил Симэнь.

— Какая прелесть! — воскликнул Боцзюэ. — А ну-ка, дай попробовать. Одной мастерицы по кренделькам лишился, а тут, оказывается, другая появилась.

И, засунув в рот крендельки, он протянул другой сюцаю Вэню.

— Отведай, почтеннейший! — приговаривал Боцзюэ. — Зубы новые вырастут, обновится нутро. Увидать такие редкости — что десять лет на свете прожить.

Сюцай взял кренделек. Он так и таял во рту.

— Как есть из Западных краев! Райские яства! — расхваливал Вэнь. — А какой аромат! Ну так и тает, по сердцу растекается. Лучше не придумаешь.

— А что тут? — спросил Симэнь.

Чжэн Чунь медленно опустился перед ним на колени и открыл расписанную золотом квадратную коробочку.

— А это Айюэ просила передать лично вам, батюшка, — пояснил певец.

Симэнь поставил коробку на колени и только хотел заглянуть во внутрь, как Боцзюэ выхватил ее у него прямо из рук. В коробке лежал красный шелковый платок с кистями и двойной узорной каймой, на котором похожие на пару продетых друг в друга старинных монет красовались навек соединенные сердца. В платок были завернуты орехи, которые нагрызла для Симэня сама Айюэ. Боцзюэ схватил пригоршню орехов и поспешно отправил в рот. Когда Симэню удалось отнять у него коробку, в платке оставалось всего несколько орешков.

— Есть у тебя, сукин сын, совесть, а? — ругался Симэнь. — Набросился, как голодный, даже взглянуть не дал, проклятый.

— Это мне дочка прислала, — оправдывался Боцзюэ. — А кого ей и почтить, как не отца своего? Ты, сынок, и без того лакомствами сыт по горло.

— Сказал бы я тебе, не будь почтенного Вэня, — продолжал ворчать Симэнь. — Ты, сукин сын, шути, да знай меру.

Симэнь спрятал платок в рукав, а Ван Цзину наказал убрать коробки.

На столе появились закуски и приборы. Подали вино, и все сели пировать.

— Ли Чжи с Хуаном Четвертым долг принесли, — объявил вдруг Дайань.

— Сколько же? — спросил Симэнь.

— Пока тысячу лянов, — отвечал слуга. — Остальное, говорят, вернем немного погодя.

— Чтоб им ни дна ни покрышки, проклятым! — ругался Боцзюэ. — Скрыли, даже мне ни гу-гу. То-то я смотрю, они и на панихиду не приходили. А они, оказывается, за серебром в Дунпин ездили. Забери, брат, серебро и больше ни гроша не давай этим бродягам. Они и так кругом назанимали предостаточно. Гляди, как бы не остаться на бобах. Вон придворный смотритель Сюй с Северной окраины грозился сам ехать в Дунпин за своим же серебром. Смотри, брат, не увели бы они и твои денежки.