Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Его преосвященство, наконец, согласился и велел послушникам убрать подарки.

Симэнь поднес чару настоятелю У. Слуги хозяина протянули настоятелю кусок золотого атласа и пять лянов серебра, а также десять лянов для вознаграждения монахов. Настоятель У принял только серебро для братии, от остального же отказался.

— Я обрекался отслужить панихиду и помочь душе усопшей вознестись на небо, — говорил настоятель У, — и исполнил обещание. Так что мне не следовало бы брать и вознаграждение для братии, тем более эти щедрые дары.

— Вы ошибаетесь, отец наставник, — заверял его Симэнь. — Сколько вы положили труда на приготовление торжественной службы и составление небесных посланий! Вы же заслужили награду. Уговоры подействовали. Настоятель У принял подарки и долго благодарил хозяина. Потом Симэнь угощал вином монахов. Ему помогали шурин У Старший и Ин Боцзюэ.

Шурин У держал в руках чарку, Боцзюэ — кувшин вина, Се Сида — закуску, поддетую на палочки. Они опустились на колени.

— Доброе дело сделал ты, брат, для невестки, — говорил Боцзюэ. — Благодаря усердию его преосвященства и отца наставника наша невестка получила наконец все необходимое. Со шпильками-фениксами в прическе, в белом одеянии, с отделанным пухом веером в руке, на белом журавле устремилась невестка наша в заоблачную высь. Надо благодарить за все его преосвященство. Но и ты, брат, своим усердием осчастливил невестку. И у меня на душе стало как-то легко и радостно.

Боцзюэ наполнил до краев чарку и поднес ее Симэню.

— Я вам очень обязан, господа, — говорил он. — Вам ведь тоже за эти дни досталось. Не знаю, как мне всех и благодарить.

Он осушил чарку.

— Если пить, так не одну, а пару, — наполняя чарку, приговаривал Боцзюэ.

Се Сида поспешно подал закуски. Симэнь поднес им в знак признательности по чарке, и все сели. Запели певцы. Повара подали горячие блюда. Друзья играли на пальцах и в другие застольные игры вплоть до второй ночной стражи. Когда Симэнь захмелел, друзья откланялись.

Симэнь наградил певцов тремя цянями серебра и пошел на ночлег в задние покои.

Да,

Пока живой, хлещи вино, когда захочешь.У девяти истоков горла на промочишь.Тому свидетельством стихи:Однажды жизни всей мечта сбыласьИ вдруг — как дым от ветра — унеслась.Златую брошку феникс обронил,Другой зерцало драгоценное разбил.Перерожденье — вздорная мечта,Тоска для человека — маета.За чаркой чарка только бы пилась,И грусть с тоской развеются тотчас.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава шестьдесят седьмая

Симэнь Цин любуется из кабинета выпавшим снегом. Ли Пинъэр, явившись во сне, поверяет свои откровенные думы

По тебе, ушедшая далеко,гложет неизбывная тоска,Надрывает плачущую душупение унылое рожка.Зеркала осколок мне напомнилтусклую ущербную луну,А остатки от твоих нарядов —редкие, как будто облака.На дрожащей ветке в зимний холодмерзнет одинокий воробей.Жалобно кричит усталый лебедь,что отстал от стаи лебедей…Мне заколка для волос попалась,повертел в руках — душа болит.Только облик твой себе представлю —некуда деваться от скорбей.

Итак, пошел Симэнь в задние покои и, совсем усталый, лег спать. Высоко взошло солнце, а он все еще лежал в постели. Явился Лайсин.

— Плотники пришли, — объявил он. — Спрашивают, можно ли ломать навесы.

— Опять надоедать заявился? — ворчал на него Симэнь. — Раз пришли, пусть ломают.

Плотники, разобрав навесы, сосновые доски, веревки, подстилки и циновки перенесли в дом напротив, где и сложили, но не о том пойдет речь.

— Ну и пасмурная стоит погода! — говорила вошедшая в спальню Юйсяо.

Симэнь велел горничной подать одежду.

— Ты вчера ведь утомился, — говорила Юэнян. — А на дворе снег. Кто тебя торопит? Поспи еще. И в управу нынче не ходи.

— Я в управу и не собираюсь, — отвечал Симэнь. — Посыльный от свата Чжая должен за письмом прийти. Надо ответ приготовить.

— Тогда вставай! — сразу согласилась Юэнян. — А я велю завтрак готовить.

Симэнь, не умываясь и не причесываясь, закутался в бархатный халат, повязал теплую повязку и направился через сад в грот Весны.

Надобно сказать, что с исчезновением Шутуна за садом по распоряжению хозяина стал присматривать Ван Цзин. У него же хранились ключи от обоих кабинетов — дальнего, в гроте, и парадного, у большой залы. Чуньхуну было поручено убирать передний кабинет.

В зимнее время Симэнь иногда заходил посидеть в дальний кабинет в гроте. Тут топилась печь-лежанка, на полу стояли медные жаровни с горящими угольями, были спущены массивные зимние занавеси, на шелку которых красовались вышитые купы зимних слив и луна в облаках. В гостиной алели цветы персика, обрамленные зеленой листвой, пестрели разных оттенков хризантемы, тянулись нежные зеленые ростки бамбука и отливали бирюзою застенчивые орхидеи. Во внутренней комнате рядом с тушечницами и писчими кистями лежали музыкальные инструменты и аккуратно сложенные книги. В вазах стояли цветущие ветки зимней сливы. На кане был постлан ярко-красный войлочный тюфяк, покрытый узорным парчовым одеялом с вышивкой серебром. На нем лежали подушки с изображением неразлучных уточек. Сверху спускался дорогой газовый полог.

Симэнь развалился на кане, а Ван Цзин тотчас же бросился к столу, достал из коробки слоновой кости ароматную «драконову слюну» и бросил ее в крапленную золотом курильницу.

— Ступай к Лайаню, — наказал Ван Цзину хозяин. — Пусть за батюшкой Ином сходит.

Ван Цзин пошел за Лайанем, но его остановил Пинъань.

— Цирюльник Чжоу ждет у ворот, — сказал он.

Ван Цзин вернулся и доложил хозяину. Симэнь велел пустить. Появился цирюльник и отвесил земной поклон.

— Кстати пришел! — воскликнул Симэнь. — Мне волосы пора привести в порядок и тело помассажировать. Да! Что ж ты до сих пор не показывался?

— У вас ведь матушка Шестая скончалась, — говорил цирюльник. — Неловко было беспокоить.

Симэнь уселся в глубокое кресло и обнажил голову. Только цирюльник начал расчесывать ему волосы, появился Лайань.

— Батюшка Ин пожаловали, — объявил он.

Вошел Боцзюэ и отвесил поклон. Был он в войлочной шляпе и зеленом суконном кафтане. На поношенные черные сапоги были натянуты пальмовые лапти-грязевики.

— Будет уже тебе раскланиваться-то — обратился к нему Симэнь.

— Присаживайся!

Боцзюэ подвинул стул к самой жаровне и сел.

— Чего это ты так вырядился, а? — спросил Симэнь.

— А как же! — оправдывался Боцзюэ. — Вон на дворе какой холод! Снег валит. А ведь я, брат, вчера уж с петухами домой добрался. Спасибо, слуга с фонарем провожал, а то мы бы и шагу не ступили. Гляжу, все заволокло, тьма кромешная. Пришлось шурина сперва проводить. Так что если б не Лайань, я б ни за что не встал. А ты, брат, молодец! Вон в какую рань поднялся. Нет, я так не могу.

— А ты как думаешь! — говорил Симэнь. — Я ведь человек деловой! То похороны, то прием главнокомандующего Лу Хуана, то панихида… Только успевай. Хозяйка нынче и то говорит: устал, мол, отдохнул бы как следует. Но я помню: от свата Чжая посыльный за ответом придет, навесы ломать будут, а двадцать четвертого Ханя с приказчиками в путь снаряжать. Пора, стало быть, вещи паковать, серебро готовить, рекомендательные письма писать. А сколько хлопот с похоронами! Ладно — свои и друзья не взыщут, а знатные господа? За участие и соболезнование надо же их отблагодарить, как ты думаешь?

— Да, брат, господ, наверно, придется, — поддержал Боцзюэ. — Но, по-моему, только самых знатных и влиятельных. А остальных, с кем дружбу водишь, можно поблагодарить и при встрече. Все же знают, как ты занят. Поймут.

Пока они беседовали, Ван Цзин отдернул занавеску и в комнату вошел Хуатун. В руках он держал покрытую узорным лаком квадратную коробку, в которой стояли две лакированные с позолотой чашки, наполненные жирным коровьим молоком с сахаром. Боцзюэ взял одну. Чашка казалась наполненной растопленным лебяжьим салом, поверх которого плавали блестки жира.

— Какая прелесть! — воскликнул Боцзюэ. — И прямо с жару.

Когда он пригубил чашку, из нее так и пахнуло ароматом. Боцзюэ не сдержался и глоток за глотком выпил содержимое.

— Брат, выпил бы чашку-то, — говорил Боцзюэ. — Как бы не остыло. Да, такого утром выпить — сразу силы прибавит.

— Нет, я не буду, — отвечал Симэнь. — Пей! А я обожду. Мне сейчас рисовую кашу подадут.

Боцзюэ, ни слова не говоря, поспешно выпил вторую чашку, и Хуатун убрал посуду.