Весь Генри Хаггард в одном томе - Генри Райдер Хаггард

Если мой баас Макумазан придет в твою страну, как его там встретят?

— Большинство моих сородичей обрадуются, разозлятся только жрецы Хоу-Хоу, если подумают, что он явился чинить зло их божеству. И конечно, будет зол волосатый народ, обитающий в лесу, те, кого называют детьми Хоу-Хоу. С ними господину Макумазану предстоит сразиться, однако пророчество гласит, что в конце концов он всех победит.

— В достатке ли еды в ваших краях, растет ли там табак и найдется ли питье покрепче воды, о высокий баас?

— Всего этого у нас в изобилии. Мы располагаем немалыми сокровищами, о мудрый советник белого господина, и все они к вашим услугам, хотя, — здесь Иссикор многозначительно усмехнулся, — тем, кому предстоит иметь дело со жрецами Хоу-Хоу и с волосатым народом, лучше пить воду, иначе они крепко заснут и их застанут врасплох.

— А такое оружие у вас есть? — Ханс ткнул пальцем в мое ружье.

— Нет, мы воюем мечами и копьями. А волосатый народ стреляет из луков с деревьев.

Ханс завершил свои расспросы и зевнул, как если бы утомился и захотел спать. Потом посмотрел на небо, где кружили в вышине стервятники.

— Баас видит птиц? — спросил он. — Сколько их там, семь или восемь? Сам я не считал, но сдается мне, что семь.

— Нет, Ханс, их восемь. Одна птица, самая крупная, скрылась в облаке.

— Ты уверен, что стервятников восемь, баас?

— Разумеется, уверен, — раздраженно ответил я. — Зачем ты задаешь эти глупые вопросы? Не веришь, так посчитай сам.

Ханс снова зевнул и произнес:

— Тогда мы отправимся с этим длинноносым баасом в земли Хоу-Хоу. Выбор сделан!

— Что за вздор ты несешь, Ханс? Какое отношение имеет число стервятников к нашему путешествию?

— Самое прямое. Бремя, которое баас на меня возложил, оказалось слишком тяжелым для моих плеч, так что я возвел глаза к небу и помолился достопочтенному отцу бааса, попросив его помочь мне, — и увидел этих птиц. И тогда я словно бы услышал голос предиканта, вещавший с небес: «Если стервятников будет четное число, Ханс, тогда отправляйся в путь, а если нечетное — оставайтесь там, где есть. Но не вздумай сам их считать, Ханс. Пусть это сделает твой баас Аллан. Иначе мой сын примется ворчать на тебя, когда дела примут скверный оборот — неважно, пойдете вы или останетесь, — и будет говорить, что ты, верно, ошибся в подсчетах». Ладно, баас, с меня достаточно! Пойду-ка я в лагерь, проверю наших новых волов.

Я воззрился на Ханса, лишившись от негодования дара речи. Дав слабину, я оставил окончательное решение за готтентотом, положившись на его житейскую хитрость и опыт, подбросив, так сказать, монетку. И что же учинил этот маленький негодяй? Состряпал очередную байку, умудрившись приплести сюда моего покойного отца, и тоже сделал выбор наугад, по числу стервятников в небе, да еще предварительно заставил меня самого их сосчитать! Я настолько разозлился, что даже приподнял ногу, примеряясь, как бы половчее дать ему пинка, но Ханс, явно ожидавший от меня чего-то подобного, шустро отпрыгнул в сторону и убежал. Больше я его не видел до тех самых пор, пока не вернулся в лагерь.

— Хо-хо! — рассмеялся Зикали. — Хо-хо-хо!

Утонченный Иссикор наблюдал за происходящим с легким удивлением.

Я повернулся к колдуну и сказал:

— Мошенником я звал тебя раньше и назову так снова, за твои выходки с летучими мышами, за рассказы о чудесном исполнении пророчества, которыми ты потчевал этого бедолагу, и за все остальное. На самом деле был посланец, который доставил тебе весточку — или видение, или сон, назови, как угодно, — и все это время он стоял прямо передо мной! — Я гневно указал на Иссикора. — А теперь меня обманом вынудили согласиться на дурацкое приключение, и я, будучи человеком слова, не могу отказаться, не уронив своей чести!

— Да неужели, Макумазан? — с невинным видом осведомился Зикали. — Ты говорил со Светочем во мраке по-голландски, а ни я, ни Иссикор этого языка не понимаем. Потому нам неведомо, о чем вы беседовали. Но ты сам, будучи честен душой, сообщил нам суть разговора, а мы знаем, как и все окрест: слово Макумазана, когда оно произнесено, крепче и надежнее любых записей белых, так что теперь лишь смерть или тяжелая болезнь способны помешать тебе сопроводить Иссикора обратно в его земли. Хо-хо! Все вышло так, как я и рассчитывал, по причинам, излагать которые я сейчас не стану, Макумазан, чтобы не злить тебя еще сильнее.

Тут я понял, что меня одурачили, причем не единожды, а дважды: из одного ствола, образно выражаясь, пальнул Ханс, а из другого — старый карлик Зикали. Сказать по правде, я совершенно запамятовал, что старик не понимает по-голландски, и вспомнил об этом, лишь когда заговорил с Хансом; следовательно, мою беседу с готтентотом он подслушать не мог. Но пускай колдун и не был сведущ в голландском — насчет чего, к слову, у меня имелись сомнения, — зато он хорошо знал человеческую природу и умел, как я уже говорил, читать в сердцах.

— Успокойся, Макумазан, — продолжал Зикали. — Что ты бурлишь, словно котел, накрытый крышкой? Эка невидаль, что твоя ловкая нога соскользнула и ты невольно выдал на одном языке то, о чем тайно рассуждал на другом, и тем самым дал обещание нам обоим! Знай, Макумазан, главное то, что клятва дана, и твое благородное белое сердце не позволит тебе отказаться от нее, пусть даже мы с Иссикором и не разобрали ни слова на чужом языке. Ведь если ты попробуешь отступиться, то твое большое белое сердце встанет комом у тебя в горле и лишит тебя возможности говорить. А посему выброси горящие сучья из-под котла своего гнева, пусть вода уже перестанет кипеть. Лучше исполни свое обещание, дабы узреть неведомое, совершить великие подвиги и спасти невинных от происков злых людей или злых богов.

— Ну да, и заодно обжечь себе пальцы, загребая для тебя жар, Зикали, — прибавил я язвительно.