Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло

Когда вступаешь в схватку с подобными вещами, все остальное в твоей жизни перестает казаться важным.

Я бежал мимо лиц. Мимо тех, кого застрелил, кого задушил, кого отправил к праотцам с помощью самодельных взрывных устройств, гранат, бомб в конвертах и газа. Мимо тех, кто смотрел на меня, когда я поднимал пистолет и жал на спусковой крючок, и тех, кто не знал, что их ждет, — к ним понимание приходило слишком поздно, когда пуля уже с силой ударяла в грудь. И мимо тех, которые не успевали понять, что произошло, когда пуля попадала им в лоб, и они падали на землю, как мешок с картошкой.

Иногда поздно ночью или рано утром, когда темно и холодно, услышав чьи-то шаги, не понимаешь, приснилось тебе это или нет, и сердце замирает от страха. Ты гадаешь, не вернулся ли один из них за тобой.

Я бежал мимо них всех, потом просто шел. Я не был настолько наивен, чтобы предполагать, что убегаю от чего-то, или что то, от чего я бегу, это я сам. Глупости! Это было бы такой ханжеской, своекорыстной, узколобой, жалкой глупостью. Нет, я не был настолько глуп. На один очень краткий миг мне показалось, что я бегу к чему-то. Я не знал, что это. Милосердие, прощение, отпущение грехов. Мир? Но потом я отбросил этот вариант, ведь движение к чему-то одновременно означает движение от чего-то. Логическое следствие. Нельзя двигаться от пустоты. Кэтрин рассмеялась бы и сказала, что человек с таким поверхностным мышлением не способен на подобную глубину. Кухонная философия не нашла места во мне — ни в моем сердце, ни в моей жизни. Люди вроде нас не могли позволить себе роскошь философствования. Мы делали правильное дело. Мы это знали. Мы знали это так хорошо, что не было нужды подвергать сомнению природу нашей правоты.

Я бежал мимо людей, которых мы засовывали в мешки, нумеровали и складывали рядами. Мы спрыскивали их лавандой, пытаясь заглушить смрад, пока они разлагались у нас на глазах. Этот смрад проникал в тебя, коварный и непрощающий. Я все еще ношу этот смрад в своих порах, волосах, нервах и жилах, синапсах и мышцах — смрад, который стал частью моих ноздрей. Я буду ощущать его вечно. В конце концов этот смрад стал альфой и омегой.

Я знаю, что кто-нибудь обнаружит меня через три дня после моей смерти, и я буду смердеть точно так же.

Я вырываюсь из прошлого в нынешний день, и мертвые следуют за мной. Я видел их лица и слышал их голоса, и я понимаю, что буду нести этот груз до конца жизни. И если Кэтрин была права, я пронесу его в свою следующую жизнь, и еще в одну, и так далее…

Нас одурачили, как простофиль, которыми мы и были.

Мы так сильно верили во все это, что даже готовы были ради этого убивать.

Этим мы и занимались. Когда война закончилась, мы верили, что все это прекратится: оружие, наркотики, убийства, неуемная жадность, растление, коварная ложь, достойная Макиавелли. Но этого не произошло. Ничто не остановилось. Мы покинули Никарагуа, а оно приехало с нами.

И что она мне сказала? Кэтрин Шеридан сказала:

— Я не могу больше жить в мире, который слеп и темен. Который не видит, что мы натворили. Апатия — это не то решение, которое меня устраивает, Джон. Понимаешь? Ты согласен со мной, верно?

Так мы привезли священное чудовище домой, и оно было достаточно велико, чтобы сожрать нас всех.

Глава 45

— Давайте прогуляемся, — сказал Роби. Он стоял на тротуаре и смотрел на Миллера.

— Куда? — спросил Миллер.

— Туда, — ответил Роби и повернулся к Миллеру спиной.

Они пошли по Нью-Джерси-авеню. Роби шел быстро, и Миллеру пришлось постараться, чтобы не отстать.

— Куда мы идем? — спросил он, понимая, что на этот вопрос ему не ответят.

— Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Роберт Макнамара?

— Макнамара? — спросил Миллер. — Нет. А должен был?

Роби пожал плечами и сунул руки в карманы пальто.

— Сначала он работал в Управлении национальной безопасности, потом стал первым директором компании «Форд Моторз», который не был членом семьи Фордов. Министр обороны с шестьдесят первого по шестьдесят восьмой год. Он знал очень много о тайных операциях и военных действиях во время войны во Вьетнаме. Работал с Кеннеди до шестьдесят третьего года, потом с Джонсоном до шестьдесят восьмого. — Роби посмотрел на Миллера, который по-прежнему пытался от него не отставать. — Вы знаете, какой урок вынес Макнамара из тех лет?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Миллер покачал головой.

— Он понял, что нельзя контролировать другое государство с помощью оружия.

Миллер промолчал.

— И знаете, куда он подался, когда к власти пришел Никсон?

— Понятия не имею.

— Стал президентом Мирового банка. Занялся программой, которая предполагала контроль финансов максимального количества стран третьего мира. Выдал займов в первые пять лет президентства Никсона на сумму семьсот восемьдесят миллионов долларов. Он доказал Никсону, а потом Форду и Картеру, что в этом есть своя логика и последовательность…

— В чем? О чем вы говорите?

— В контроле нации, детектив Миллер, в контроле нации. Не с помощью оружия. Не с помощью войны, пока война не становится последним доводом. Начинаете с экономического контроля, а если экономический контроль не удается, прибегаете к ресурсам, доступным с помощью разведки.

Они прошли Кью-стрит и повернули на Нил-плейс.

— Вы организовываете секретные операции, политические убийства, как было в Эквадоре и Чили. Вы расшатываете работу действующего правительства, внедряете своих людей и только потом, если эти действия не дают вам контроля над нацией, начинаете войну. Если вы видите, что Соединенные Штаты начинают войну против какого-то государства, имейте в виду, что этому предшествовал год, может два, напряженной деятельности по захвату контроля над этим государством, которая не увенчалась успехом.

— Вы снова говорите о Никарагуа? — спросил Миллер.

— Никарагуа, Гватемала, Куба, Конго, Камбоджа, Гренада, Ливия, Сальвадор, Афганистан, Югославия… Черт, список бесконечен! И это только те, о которых вы знаете.

И снова Роби улыбнулся, словно выдал весьма забавную шутку. Он улыбался, потому что Миллер не понял, в чем ее соль. Он не был уверен, что Миллер когда-либо сможет ее понять.

Оставив слева Морган-стрит, они направились в сторону перекрестка на Нью-Иорк-авеню.

Миллер подумал, что они направляются к рабочему месту Роби.

— Колледж? — начал он.

— Подождите и увидите.

В конце Нью-Йорк-авеню стоял гул послеобеденных дорожных пробок, которые образовались на Массачусетс-стрит, Кей-стрит и Седьмой улице.

Миллер совсем выбился из сил. Он остановился, чтобы перевести дух, и на секунду отвернулся. Когда он повернулся к Роби, того уже не было. Профессор переходил улицу, ловко уворачиваясь и лавируя между автомобилями. Ему сигналили со всех сторон, а какой-то таксист даже высунулся из окна и прокричал ему вслед ругательство.

— Боже! — воскликнул Миллер и зажмурился, когда темно-синий «понтиак» чуть не сбил Роби.

Но Роби двигался быстро и ловко. Миллер наблюдал за ним, и ему казалось, что профессор совершенно не нервничает, словно идет по спокойной пешеходной дорожке.

Прошла минута, прежде чем поток транспорта уменьшился, и Миллер решился бегом пересечь дорогу. Очутившись на другой стороне, он продолжил бежать, чтобы догнать Роби. Перед площадью Маунт-Вернон Роби повернул у парка направо.

И только тогда Миллер понял, куда Роби привел его.

Перед ними возвышался фасад библиотеки Карнеги.

Миллер посмотрел направо и налево, обернулся назад, посмотрел на другую сторону улицы, на церковь на углу Массачусетс-авеню и почтамт на углу Ай-стрит и Седьмой.

Роби пропал. И не потому, что Миллер его не догнал. Не потому, что Миллер позволил ему уйти. Роби никогда не ставил под сомнение свою способность исчезать и буквально растворился в воздухе.