Королев: факты и мифы - Ярослав Голованов

9.03. Заря: Во время запуска можете мне не отвечать. Ответьте, как у вас появится возможность, потому что я буду транслировать подробности.

Кедр: Вас понял.

Заря: Ключ на старт! Дается продувка.

(Это не команда. Королев не командует, а лишь повторяет команды Кириллова. – Я. Г.)

Кедр: Понял вас.

9.04. Заря: Ключ поставлен на дренаж.

Кедр: Понял вас.

9.05. Заря: У нас все нормально: дренажные клапаны закрылись.

Кедр: Понял вас. Настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.

Заря: Отлично.

9.06. Заря (Королев): Идут наддувы, отошла кабель-мачта, все нормально.

Кедр: Понял вас, почувствовал: слышу работу клапанов.

Заря: Понял вас, хорошо.

В эти секунды медики засекли: пульс Гагарина достиг высшей точки – 157 ударов в минуту, но голос его был совершенно спокоен.

9.07. Заря: Дается зажигание, Кедр.

Кедр: Понял: дается зажигание.

Заря: Предварительная ступень... Промежуточная... Главная... Подъем!

Кедр: Поехали! Шум в кабине слабо слышен. Все проходит нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, все нормально.

Заря: Мы все желаем вам доброго полета, все нормально.

Кедр: До свидания, до скорой встречи, дорогие друзья!

Гагарин стартовал в 9 часов 07 минут по московскому времени. Потом мне доводилось слышать, что эти семь минут, якобы, задержка, «бобик». Это неверно. Время старта, обозначенное в карточке «стреляющего» было именно 9 часов 07 минут. Оно вычислялось из условий наилучшего освещения Солнцем датчиков системы ориентации, которая должна была сработать перед включением тормозного двигателя, где-то над Африкой. Так что старт – точно в срок и без замечаний.

И история, и мифы писались потом.

Гагаринские «летописцы» из редакции газеты «Правда» Николай Денисов и Сергей Борзенко, когда со слов Юрия Алексеевича писали книжку «Дорога в космос», присочинили немало разных красивостей, которые должны были, по их мнению, еще более влюбить читателей в первого космонавта. Красивости эти вызывали действие обратное, поскольку часто были безвкусны («Меня охватил небывалый подъем всех душевных сил. Всем существом своим слышал я музыку природы...»), не говоря уже о том, что искажали историю, ибо все, что связано с гагаринским полетом в космос, по моему глубокому убеждению, именно ей и принадлежит. В книжке сказано, что перед тем, как подняться на лифте к вершине ракеты, Гагарин «сделал заявление для печати и радио». Заявления этого, которое многократно транслировалось по радио и было опубликовано во всех газетах, Гагарин тогда не делал. Все эти высокопарные и местами не совсем скромные слова Юрия заставили прочитать перед микрофоном еще в Москве, где их и записали на пленку. Ивановский рассказывал, что существовали дубли этого заявления, прочитанные Германом Титовым и Григорием Нелюбовым. А тогда, право же, было не до заявлений...

Широко известные кинокадры, на которых запечатлен Королев, сидящий за круглым, покрытым скатертью столом у лампы с абажуром и переговаривающийся с Гагариным, документальны относительно. Это действительно Королев, и говорит он действительно точно те слова, которые он говорил Гагарину перед стартом. Но кадры эти сняты позже, не 12 апреля. Королева в бункере в то утро никто, к сожалению, не снимал. Да он и не разрешил бы никогда, чтобы кто-то отвлекал его треском кинокамеры и яркими лампами подсветок.

Легенда окружала долгое время и образ «стреляющего». Кириллов, якобы, и нажимал кнопку «Пуск». Анатолий Семенович был человек веселый, общительный. Помню, как он смеялся, когда я спросил его:

– А вы не боитесь, что после смерти ваш палец отрежут, заспиртуют и отправят в Институт мозга?

Кнопку «Пуск» нажимал оператор Борис Семенович Чекунов, тот самый, который три с половиной года назад нажимал ту же кнопку во время старта первого спутника. Вот он действительно обладатель «исторического пальца». Кроме людей, которых я перечислял в пультовой, в командном бункере, состоящем из нескольких подземных комнат, находилось довольно много других специалистов – штатских и военных. Будущий космонавт Феоктистов вспоминает, как монотонный голос телеметриста из динамика громкой связи, повторявшего: «Пять...пять...пять...» – что означало «все в порядке», вдруг сменился: «Три...три...три...» Королев стремительно выбежал из пультовой: «Что случилось?!»

Голос в динамике умолк, через несколько секунд (всем, наверное, показалось – минут) снова зазвучало: «Пять...пять...пять...пять...» Потом разобрались: был сбой в передаче данных. Интересно, какой пульс был у Королева в эти несколько секунд?..

Рассказывали, что министр обороны Родион Яковлевич Малиновский замешкался с подписанием приказа о внеочередном звании, которое присвоено было Гагарину: из старших лейтенантов он сразу стал майором. Такой «перескок» допустим только приказом министра обороны, и именно нерасторопность маршала, согласно этому «мифу», как раз и задержала Сообщение ТАСС, которое с большим подъемом прочитал Юрий Левитан лишь через пятьдесят минут после старта. На космодроме все истомились, ожидая это сообщение, никто не понимал, что происходит: Гагарин скоро будет садиться, а радио молчит! Самое удивительное, но тассовцы потом невероятно гордились своей оперативностью, а гордиться было нечем: передачу коротенького сообщения телетайпы ТАСС закончили через один час шесть минут после того, как Гагарин крикнул: «Поехали!» Через двенадцать минут после того, как отстучали телетайпы, он уже пошел на посадку. Не только нечем гордиться, – напротив, главная информационная служба страны продемонстрировала очевидную неуклюжесть и нерасторопность.

Задолго до сообщения ТАСС американская радарная станция Шамия на Алеутских островах запеленговала радиосигналы Гагарина. Через пять минут шифровка ушла в Пентагон. Ночной дежурный – было 1 час 30 минут по вашингтонскому времени – сразу позвонил домой доктору Джерому Вейзнеру – главному научному советнику президента Кеннеди. Прошло 23 минуты с момента старта в Тюратаме, когда Вейзнер позвонил президенту. Для Кеннеди поздний звонок не был неожиданностью – он ждал этой новости; радиотехническая разведка информировала президента о подготовке нового старта русских, и Белый дом даже заготовил приветственное послание Хрущеву...

Да какое вся эта чепуха имеет теперь значение?! Кто там какую кнопку нажимал, дали Гагарину майора или не дали, и когда объявили по радио – тоже не столь уж важно. Важно, что он летает в космосе! Важно, что он жив!

...Королев отодвинул микрофон, вытер платком лицо. Кто-то протянул сигареты. Он давно бросил курить, но сейчас затянулся с жадностью. Выходя из пультовой, расцеловал Кириллова. Обнял Воскресенского, Феоктистова. Спросил добродушно:

– Что, брат Константин, досталось тебе от меня за эти годы? Обернулся ко всем, кто стоял сейчас в пультовой:

– Спасибо вам, большое спасибо!..

Спазм перехватил горло.

Юрий Гагарин выступает на заседании Государственной комиссии

10 апреля 1961 г.

Домик космонавтов. Рисунок В. Пескова

Дорога на старт

Анатолий Семенович Кириллов

Карточка стреляющего

66

Надо сберечь этот день. Сохранить его на будущее таким, каким он был. Надо сохранить в сейфах записи радостных воэгласов и песен, раздававшихся на улицах городов, киноленты стихийных демонстраций, тексты интервью с людьми всех профессий, высказывания всех газет обоих полушарий...

Ведь этот день – один из величайших в истории человечества.

Борис Агапов

Гагарин крикнул «Поехали!» самопроизвольно, ни о каком «историческом» восклицании он не задумывался, – просто вырвалось. Волновался? Да, конечно! И очень! Но страха, в вульгарном, обывательском значении этого слова, не было. Он напрягся, весь подобрался, как кот, готовый к прыжку. Рев двигателей, раздирающий небо, когда смотришь на стартующую ракету с НП, оказался здесь, в корабле, совсем не громким. Где-то внизу глухо рокотало, но он ясно слышал голос Королева в шлемофоне, и Королев, как он понял, слышал его, в то время как на НП разговаривать в секунды старта было невозможно. Волны какой-то дрожи прошли по телу ракеты, и в следующее мгновение Гагарин почувствовал, что перегрузка с мягкой властностью начала вдавливать его в кресло. Она нарастала быстро, но нестрашно, – Гагарин знал, что до ужасной давиловки, которую ему устраивали на центрифуге, дело не дойдет. Он был готов и к тряске, – было впечатление, будто лежишь в телеге, которая катится по булыжнику.

– Семьдесят секунд полета, – прохрипело в шлемофоне.