Взрослые люди (сборник) - Денис Драгунский

Ну, хорошо. Ну, допустим. А потом она будет ходить по дому в старых колготках и с голым верхом, в одном пуховом платке без лифчика – сексапил номер сорок восемь! – гасить окурок в яблочный огрызок, и требовать, и подхамливать, и слишком громко смеяться.

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», – подумал начитанный Шувалов.

– Не злись, – сказала Лёля. – Приходи вечером. Но не раньше девяти.

– Да, да, конечно, – неопределенно сказал он. – Пока, до встречи.

Подхватил сумку и побежал к выходу.

Слава богу, тут же подошел трамвай.

Жена сказала, что сегодня придет домой рано. Самое позднее в три.

Надо было успеть разложить всё по местам до ее прихода.

магазин горящих путевок

Занзибар

Сначала все было хорошо.

Они обменялись эсэмэсками, уточняя час встречи, потом Наташа написала, что опаздывает и пусть Дима не ждет ее у метро.

Хотя она всегда настаивала, чтоб он ее встречал и чтоб обязательно на машине, хотя идти от метро было десять минут. Она быстро садилась в машину, прикрывая лицо – капюшоном дубленки, воротником плаща или зонтиком.

А вот теперь решила прийти сама. Пешим ходом.

Была зима. Дима помог ей снять сапоги, поцеловал коленки, и они, как это всегда у них бывало, сразу бросились в постель. Кофе и разговоры – потом.

Потом Дима встал, пошел на кухню, зажег огонь под заранее заряженной кофеваркой, сел на табурет и стал дожидаться бульканья и хлюпанья готового кофе. Обычно на это уходило минут пять. А Наташа тем временем успевала сбегать в душ.

Но на этот раз он не услышал, как щелкает задвижка и шипит душ – о, привычная за годы череда звуков! – а напротив, услышал звук новый и тревожный. Как будто кофе готовится не здесь, а там, за стеной.

Он встал, прошел в комнату.

Наташа сидела на кровати, согнувшись и уткнув лицо в край одеяла, и горько плакала. У нее дрожали плечи, она всхлипывала, старалась унять слезы, но у нее не получалось, она рыдала всё сильнее.

Дима сам чуть не заплакал. Он очень любил Наташу.

– Что с тобой? – он бросился к ней, обнял, прижал ее мокрое лицо к своей груди, стал целовать ее макушку, затылок. – Скажи, что? Не молчи!

Наташа всхлипнула и подняла голову.

– Что? – еще раз спросил Дима. – Милая, родная, что?

– Он мне изменил, – сказала Наташа. – С этой сучкой Полянской. Сам признался сегодня утром. У них, оказывается, давно… – и снова залилась слезами.

– Кто?

– Кто, кто. А то ты сам не понял, кто! – сказала она. – Вот так живешь, а потом вся жизнь пополам.

– Муж, что ли? – Дима разжал объятия.

– Да, – снова заплакала Наташа. – Дерьмо такое. Да что бы он без меня делал? Да кем бы он стал? Тьфу!

– Погоди, – сказал Дима. – А вот ты меня любишь?

– Конечно, – сказала она. – Очень.

– Погоди, – снова сказал Дима. – А как ты думаешь, ты у меня одна? Ты думаешь, что у тебя муж и я, а у меня – только ты?

– Да брось ты, – сквозь слезы засмеялась Наташа. – Я же знаю, что ты бабник.

– Погоди, – опять сказал Дима. – Кофе готов. Принести?

– Давай, – сказала Наташа.

У нее почти высохли слезы.

– Ничего, – сказала она, выпив кофе и съев квадратик шоколада. – Но я терпеть не стану. Не прощу. Слово даю.

– Уйдешь от него ко мне? – спросил Дима.

– Не бойся, – сказала Наташа и засмеялась.

– Я не боюсь. Переезжай.

– Ладно, буду иметь в виду, – сказала она. – Хотя вряд ли.

– А ты его любишь?

– Ненавижу, – сказала она. – Как Россию. Я ненавижу свою сраную родину, но больше нигде жить не могу, не хочу и не буду. А ты… – она задумалась.

– Занзибар? – спросил Дима.

– За что я тебя люблю, что ты очень умный, – сказала она и поцеловала его.

Они обнялись и снова легли в постель.

нас мало, избранных, счастливцев праздных

Театр одного драматурга

Это было самое начало 1980-х.

Я сидел в кабинете завлита одного московского театра.

Он говорил мне:

– Напишите нам пьесу! Мы задыхаемся без новых пьес! Нам нечего ставить! Сплошная классика по пятому кругу. И какие-нибудь «Сталевары» или «Забойщики». Напишите! Кто, если не вы?

– А как же Арбузов, Розов, Володин? – польщенно отбивался я.

– Старичье, – вздохнул завлит. – Старые проблемы, старые взгляды, нафталинная драматургия! Режиссеры ставят и зевают, актеры играют и зевают, зрители смотрят и зевают! Ну, голубчик, ну, пожалуйста. Напишите!

Казалось, он сейчас расплачется.

Зазвонил телефон.

– Да, – сказал он. – Что? Вы с проходной звоните? Так, так… – он помолчал, слушая голос в трубке, и резко ответил: – Нет, нет, нет. У меня нет ни секунды времени! Что? Нет, оставлять не надо! Не надо оставлять на проходной, повторяю. Никто вашу пьесу читать все равно не будет, говорю вам откровенно. Видите ли, мы обеспечены пьесами по две тысячи пятый год включительно. Наш портфель не просто полон, он переполнен прекрасными современными пьесами!

Мне вдруг стало жалко человека, который написал пьесу, принес ее в театр, а с ним не только говорить не хотят – ему даже не разрешают оставить пьесу на проходной.

Тем более что завлит только что, минуту назад, говорил мне, что они задыхаются без новых пьес.

Я вскочил с дивана, выскочил в коридор, сбежал по лестнице.

Этот человек еще не ушел. Он стоял и рассматривал афишу с репертуаром.

– Это вы сейчас звонили в литчасть? – спросил я.

Он обернулся.

– А в чем дело? – он посмотрел на меня поверх очков.

– Видите ли, я завлит одного небольшого театра, – соврал я.

– Какого? – тут же спросил он.

– Читинского областного, – как можно убедительнее ответил я. – Вот приехал в Москву за пьесами. Ищем что-то новое, интересное.

Он надменно усмехнулся.

– Может быть, дадите почитать? – я потянулся к голубой папке с тесемками, которую он держал под мышкой.

– Исключено! – сказал он и спрятал папку за спину.

Я вернулся в кабинет завлита.

– Зачем вы с ним так сурово? – спросил я.

– Потому что он сказал: «Я тут накарябал пьеску». Такое не прощается.

– А вдруг пьеса хорошая?

– Исключено, – покачал головой завлит.

к предыдущему

Физиология творчества

Я имел счастье знать Марию Владимировну Миронову и ее мужа и эстрадного партнера Александра Семеновича Менакера. Это были не только великолепные артисты. Но и милые, веселые, приятные люди.

Мария Владимировна была очень умная, образованная и, в общем-то, добрая женщина. Но ее не надо было злить.

Вот какая однажды случилась история.

Некий молодой человек – тоже из эстрадных кругов – как-то написал несколько сатирических сценок. И решил показать их Мироновой и Менакеру. Ему, конечно, хотелось, чтоб они сыграли эти сценки.

Нет бы ему сказать просто и вежливо:

«Дорогая Мария Владимировна! Я написал несколько скетчей. Мне кажется, это в вашем вкусе. Пожалуйста, почитайте. Если же вам не понравится, я буду очень рад услышать ваши замечания».

И все было бы прекрасно.

Но нет!

Ему такой подход почему-то претил.

Ему хотелось быть очень лихим и независимым.

Поэтому он, встретив Миронову в каком-то театральном фойе, подошел к ней, достал листки бумаги (со своими скетчами) и этак небрежно сказал:

– Марь Владимна, я тут в последнее время немного пописываю…

Она посмотрела на него и громко сказала:

– Наверное, не только пописываете, но и покакиваете?

И поглядела на бумажки, которые он держал в руке.

Конечно, жестоко и отчасти грубовато.

Но поделом.

этнография и антропология

Счастье

– Говорят, нет в жизни счастья, – сказал Иван Иванович. – Или, говорят, есть, но редко и мало. Ерунда. В жизни счастья довольно много. Не так, конечно, чтобы все время без перерыва, но есть.

Вот, к примеру, вечером ложишься спать, кладешь голову на подушку, на ухо натаскиваешь кончик одеяла и начинаешь постепенно засыпать… Что-то мелькает, уносит, понимаете ли, в сон, мягко так, а главное – ничего нет, что было днем. Ни шума-гама, ни разговоров пустых и тяжелых, ни этих мерзких рож… Все исчезло. Тихо так, спокойно… Это ли не счастье?

А еще бывает утром – я вообще-то встаю в семь часов, но бывает, проснешься под утро: в боку заколет или по малому делу надо. Прошлепаешь босиком в туалет, по дороге на кухню заглянешь, там часы стенные – свет зажжешь на минутку – батюшки, а времени-то всего без чего-то пять! Значит, еще можно два часа спать, какое счастье!

В выходные мне жена говорит: «Я встаю, а ты, Ванечка, поваляйся еще, поспи!» Как хорошо! В субботу, например, хожу гулять. В магазин зайду, куплю чего-нибудь вкусненького. Маша обед сготовила. Она суп варить мастерица! Хоть щи, хоть борщ. Вот говорю, а у самого слюнки текут. Ну, пообедали. Маша говорит: «Кофейку?» – а я: «Нет, я, пожалуй, подремлю на диванчике». Она мне: «Поспи, Ванечка, поспи», – и еще плед принесет. Накроешься пледом, глаза прикроешь, солнце из-за занавесок на стене узоры рисует, ветки, тень от люстры на потолке… и сразу теряешь нить, улетаешь куда-то. Блаженство. Счастье, я же говорю.