Стены Иерихона - Тадеуш Бреза

- Так что же, - у нее просыпается желание попроказить, - вы по телефону обещали столько любопытного. Как же там все было?

Ельский каменеет, лицо его приобретает похоронное выражение. Так он выглядел и во время того незабываемого телефонного звонка из президиума правительства, который так напугал его отставкой. Это вечная его беда, профессиональный комплекс, досаждающий ему, неизлечимый, выводящий из себя, ибо, рассуждая здраво, Ельский знает, что мало кто среди сослуживцев может быть столь спокоен за свое место. Да что поделаешь! С нервами не сладишь! Ельский выкручивается, говорит, что расскажет вечером.

- Я думала, тут какая-то тайна. - Дух противоречия берет в Кристине верх независимо от ее воли.

Она враждебно взглянула на Ельского, словно он ее обокрал.

- Может, заехать за вами? - спросил он.

Она пробурчала:

- Я еду с отцом, - и сразу же: - Что вы от меня утаиваете?

Что бы для нее такое выдумать? Что он любит ее? Это было бы правдой. Но в ответ она расхохочется ему в лицо: "Тоже мне новость!" Что он беспокоится за нее? Значительно тише и с тревогой в голосе, очень серьезно, словно впервые, Ельский начал:

- Я знаю о ваших планах, - зашептал он. - Об одной задуманной акции. Вы хотели бы тут, в одном местечке под Варшавой, взяться за евреев. Умоляю вас...

Кристина прикусила губу. Он заметил, что рассердил ее.

- Ситуация не из легких, - он театральным жестом ударил себя в грдь, моя вина, что вообще дойдет до этого, раз я знаю, но не препятствую. Но все это касается куда более сложной политики. В конце концов наше правительство тогда может разрешить себе антисемитизм, когда к тому принуждает его общественное мнение. Дело уже решенное, сейчас по некоторым соображшиям оно позволит принудить себя. Но бога ради, вы-то держитесь в стороне. Вы же обещали, что у вас будет только салон.

Крис 1 и на все шире раскрывала глаза. А он распалялся.

- Од' ако ежели в этом салоне будут приниматься решения о погромах, если вы салон этот превратите в притон, если из этого салона по ночам вы будете ускользать на какие-нибудь акции...

Она рассмеялась, но неискренне:

- С бомбой в муфте!

Ельский оскорбленно:

- Это вовсе не так смешно. Вам иногда следовало бы подумать и о родителях.

Она изобразила удивление.

- О ком? А им-то что до того?

Он поднял вверх палец и проговорил тоном не то няньки, не то проповедника:

- До поры до времени. Не забывайте о тюрьмах.

Кристина весело расхохоталась.

- Кто об этом будет помнить? Это профессиональный риск!

Ельский вернул ее на землю.

- Какая же это для вас профессия. Мне хотелось бы, - он перешел теперь на заботливый тон, - чтобы вы все продумали и установили бы для себя какую-то границу. Ученые, художники, церковники, аристократия должны заниматься политикой, разумеется, но не доводить дело до тюрьмы. Не далее, чем до ее порога.

Точно так же и женщины, в особенности такие, как вы. Партия многим обязана вам за то, что вы с нею, княжна Медекша! Зачем же становиться рядовым, самой заурядной ее работницей.

Тогда и интерес к вам у партии упадет. Неужто же вы этого не понимаете?

- Откуда вы знаете об Отвоцке! - спросила она, злясь, что он докопался, и смягчаясь, тронутая его заботой.

Стало быть, в Отвоцке! Этого-то он как раз и не знал. Именно Кристина и придала кое-каким намекам Чатковского и других определенность, географическую точность. Но открытие Ельского не обрадовало. Этого еще не хватало-устроить погром в местечке, где полно евреев. Политически выбор верен, но со стратегической точки зрения он может обернуться провалом. Ни капельки тут смысла! И зачем это все Кристине! Он хотел протянуть к ней руки. но потом скрестил их. Он все глубже погружался в печаль, которую рождало ощущение безнадежности и сознание того, что уже поздно! Что надо тотчас же уходить-и опять во вред делам! Ельский гак ясно понимал свою личную правоту, что с минуты на минуту в нем росла неприязнь к Кристине, словно все рассыпалось в sipax из-за того, что она не желает взглянуть на план, который и ей в конце концов показался бы бесспорным. Какой это, собственно, план? Жизни, поведения!

Солидный и предусмотрительный, выработанный холодным умом, на сытую душу, которую не нужно ублажать насилием. Ему хотелось, чтобы она приняла его. И он успокоился бы. Но он ведь вился вокруг Кристины как раз потому, что она была совершенно другой. И именно такой он и восхищался. Правда, не деятельностью, не поступками и не ее вмешательством в жизнь. Ей, стало быть, надо бы и перемениться, и оставаться такой, какой она была до сих пор, вести себя иначе, сохраняя в то же самое время верность своей натуре. Это было недостижимо. Согласиться с этим он не мог, хотя все лучше и лучше отдавал себе в том отчет.

Хотя бы позволила искренне поговорить с ней. Неужто же и пустяка какого-нибудь не удастся в ней поправить. Неужто все в ней надо признавать необходимым. Неужто же она и впрямь не могла бы по-прежнему вести свою бурную жизнь, если бы хоть чуть больше берегла ее? Она призналась Ельскому, что на Свентокшиской улице в последний раз два окна разбила она.

Если бы правду знала она одна. Увы, были и свидетели. Вот из этого-то и складывается ее жизнь. От подобных штучек она ни за что не откажется. И просить не стоит. В лучшем случае сделает и не признается. Если бы! По крайней мере никто хоть не знал бы.

Но разве она утерпит. Костер не успеет потухнуть, а она уж болтает. Теперь-то даже и впрок. Уже трезвонит об этом Отвоцке. Боже милостивый! Себя он жалел или их? Останется у нее еще на минутку. Может, это у него пройдет.

- Великолепную получите пищу, - сказал он. - Я как раз проезжал по Брамуре. Это колоссально! Совершеннейшая Азия, какая дикость. И сколько же этого! Поезд продирался и продирался через чащу. Пешком, наверное, за день не пройдешь из конца в конец. И вот там, где-то на полпути, промелькнул какой-то огромный белый дворец.

Сердце Кристины бешено колотилось, будто в любви ей объяснился король. Но она была настолько горда, что никогда не выказывала своих истинных чувств.

И потому язвительно iaxoxoiii-'ia:

- Обычная деревенская хибара!

Сегодня вдруг ему пришло в голову, что лучше бы ей не противоречить. Усадьба, титул, старина для нее что красная тряпка. Кристина никогда не пропускала случая поиздеваться над такими нещами. Но он не станет сегодня ловить ее на том, что она непоследователы.а и кощунствует. Ельскому хотелось, чтобы мысли се заблудились в пуще на Брамуре. Судясь с государством, Мсдскщи, казалось, имели все козыри на руках. Правительство ставило лишь на го, чтобы вернуть пущу как можно позже. В конце концов леса эти достанутся ей. Зачем? Чтобы в случае чего было 1де прятаться от полиции! Он и сказал ей об этом.

- Так чего же они не отдают? - огрызнулась она тоном куда менее равнодушным, чем ей хотелось бы то показать.

А если бы отдали, подумал Ельский. Разве он сидел бы у нее вот так, один на один, разве размахивал бы руками, которым она порой позволяла прикасаться к себе. Ельский отдавал себе отчет в том. что Кристина живет как бы на окраине. Большой свет не очснь-io ею интересуется. Но коли бы были у нее эти леса, разве люди ее круга не прискакали бы к ней тотчас же. А она, верно, продолжала бы на них поплевывать. Неужели она и тогда насмехалась бы над своим положением. Ельский очень сомневался в этом. Слова, может, и остались бы те же самые. О своем дворце она по-прежнему твердила бы, что это хибара. Но в то же самое время она по нескольку месяцев в году не высовывала бы из нее носа. И Ельский содрогался при мысли о том, каким огромным событием была бы для них обоих победа, одержанная на судебном процессе. Он страстно желал и страшился этого. И потому, хотя и был в состоянии помочь, не пошевелил и пальцем, порой изнывая от вожделения напортить. Потому-то он старательно умалчивал о том, что в министерстве сельского хозяйства был у него закадычный друг, референт, занимавшийся проблемами имущества повстанцев. Но разве не через Брамуру пролегала дорога, которая могла бы увести Кристину от движения? В его западнях, при ее-то неосторожности и страсти к приключениям, разве дело для нее могло кончится чем-либо другим, как не арестом? И разве в таком случае это сближало бы ее с ним как с единственным спасителем. Иллюзий Ельский не питал. Что с того, что он мог бы помочь ей, что с того, что после возможного провала, кто знает, не стал ли бы он, чиновник достаточно высокопоставленный, неплохой партией для нее. Но тогда она со своим упрямством и мстительностью тем более выскользнула бы у него из рук. Ожесточившаяся в ненависти, пышущая презрением к баловням режима и господствующему порядку вещей, который окончательно опротивел ей, раз осмелился затронуть лично ее. Ельский помнил блеск глаз Кристины, когда однажды он уже пугал ее тюрьмой. Тюрьма могла бы отучить ее от партийной работы, могла бы привести к тому, что она оставила бы в покое Папару, но тюрьма никогда не усмирила бы ее. И Ельский опасался, что Кристина, осознав свою немощь противостоять режиму, перестала бы наскакивать на него, но, бедняжка, собрав в кулак остатки своей злобы, принялась бы тогда атаковать только таких, как он. Разве она уже не говорила ему, что правительство покупает его? Все скверно. Ведь либо все по-прежнему-и тогда рано или поздно полиция ее сцапает, и ярость Кристины обратится против него, Ельского. ЛибоБрамура! Чем тогда он станет для нее? Ельский вытер пот со лба.