Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра - Кальман Миксат

— Нет, сударь, хотя мы искали ее и днем и ночью. Охотились за ней, как за зверем.

— Но куда же она делась?

— Одному богу известно…

— А жаль, хотел бы я знать, куда ее увез этот прощелыга Бехенци.

— Мы разыщем их, достанем хоть из-под земли.

— А до тех пор, если я правильно вас понял, это дитя останется у меня в качестве заложницы?

Ленгефи лихорадочно силился припомнить пригодный для ответа отрывок из какой-нибудь пьесы, но не нашел ничего подходящего и ограничился смиренным кивком головы.

— Ну что ж, хорошо, — отозвался Иштван Понграц. — На этот раз я дарую вашему городу пощаду и увожу свои войска обратно, хотя оскорбление, которое вы нанесли мне своим недопустимым обращением с моим посланием, заслуживает примерного наказания.

С этими словами он медленно, торжественно вложил саблю в ножны и сошел с коня, чтобы принять знаки покорности города Бестерце.

Протянув руку к кувшину, граф отведал находившейся в нем воды. Вода была несвежая, затхлая, и граф лишь слегка смочил ею губы, остальную вылил на землю. Ленгефи с ужасом взглянул на него: как бы великому полководцу не вздумалось захватить с собой «серебряный» сосуд в качестве трофея! При этой мысли у него волосы встали дыбом. Боже мой! И, как назло, во всей мировой литературе нет ни одной подходящей цитаты для предупреждения такой опасности! Но победитель великодушно вернул ему кувшин, а взамен взял с подноса пучок травы и протянул ее на ладони своему боевому коню. Ватерлоо, захватив траву губами, стал с аппетитом похрустывать ею, помахивая при этом хвостом. Затем дошел черед и до бестерецкой земли, которую полководец бросил себе под ноги и, в знак победы над городом, растоптал сапогом. В этот момент поодаль, у моста, рявкнули три пушки, а лапушнянские оркестранты принялись что было сил дуть в свои трубы.

Но вот граф подошел к заложнице. Девочка затрепетала всем телом, словно лилия на ветру, увидав, что к ней приближается полководец в сверкающем одеянии, закрыла свои красивые печальные глаза и, кажется, украдкой начала тихонько шептать молитву, решив, что наступил последний миг ее жизни: вот сейчас полководец, к которому она попала, сама не зная почему и как (все происходящее вокруг было ей непонятно), велит, наверное, отрубить ей голову. Однако странный воитель не только не обидел ее, а, наоборот, ласково погладил по голове.

— Как тебя звать? — спросил он.

Девушка открыла глаза, удивляясь тому, что еще жива, украдкой взглянула на полководца и увидела, что он совсем не страшный — такой же человек, как все остальные. Окинув задумчивым взглядом окружавшие ее живописные группы людей, вооруженных алебардами солдат в пестрых военных костюмах, она решила, что вокруг нее множество королей, а она — Золушка, и все происходящее с нею — сказка. Тут она вспомнила, что от нее ждут ответа.

— Аполлонией, — проговорила девушка, потупив взгляд, словно стесняясь, что ее так зовут и, подобно старцам, поклонилась.

Поклон ее был так же глубок, но получился куда красивее и грациознее. А когда она опустилась на левое колено, какими пленительными складками легла ее собранная в талии юбка, обрисовывая контуры скрытой под нею стройной ножки!

— Красивое у тебя имя, милое дитя, — заметил граф Иштван. — Не бойся, я не сержусь на тебя. Ты приносишь себя в жертву за свой родной город, а посему в моем замке тебя ждут должный почет и уважение.

Снова повернувшись к послам, которые все еще неподвижно стояли полукругом с пустой посудой в руках, Иштван Понграц сделал рукой царственный жест и торжественно произнес:

— Идите и принесите мир и мое благоволение пославшим вас!

Пажи Понграца подали в этот миг бокалы, наполненные белым вином, и графу и бестерецким послам, поскольку согласно выработанной программе им полагалось выпить «кубок мира».

Ленгефи, поднимая бокал, воскликнул:

— Господин граф, господин комендант, ваше благородие господин бургомистр, разрешите произнести тост!

— Просим! — сказал Понграц.

Бравый бестерецкий оратор принял позу, делавшую его похожим на раздвинутые ножницы: ноги расставил, руки простер вперед и начал декламировать: *

Спустилась ночь. Но звезды мгла сокрыла,Любовь к стране родной — ты мне сиялаМой бедный край, на небесах твоих…

…подобных его сиятельству, графу Иштвану Понграцу, — Да продлит господь бог жизнь его до крайних пределов человеческого века!

— Великолепно! — в восхищении воскликнул капеллан, протиснувшийся в первые ряды, и чуть было не бросился на шею оратору.

Грянуло восторженное «виват». Граф Иштван чокнулся со всеми.

— Великий оратор, замечательный дар красноречия, сонно кивал головой господин Ковач.

Пажи снова наполнили бокалы вином. Очередь провозгласить здравицу была за Иштваном Понграцем.

— Я поднимаю свой кубок за мирное процветание и благоденствие города Бестерце!

В ответ загремело: «Да здравствует Понграц, ура!» Снова рявкнули пушки, заиграл оркестр, специальный отряд с музыкой и факелами отправился провожать послов на другой конец города, а весь лагерь пустился в пляс: началось веселье и пошел пир горой, который отличался от знаменитого пиршества на Кеньермезё только тем, что там Пал Кинижи * плясал, схватив в каждую руку по мертвому турку, а здесь Маковник танцевал, держа в руках два огромных куска сала, которые, по правде сказать, куда аппетитнее двух мертвых турок.

Хмель победы приподнял у всех настроение, подобно тому как пар приподымает крышку кастрюли. Даже графом Иштваном овладел бесенок всеобщего веселья, и его сиятельство изо всех сил старался перепить господина Блази и своего родича будетинского коменданта, который, сидя в большом кругу у костра, рассказывал про итальянские похождения, про поцелуи и ветреность женщины.

— Аполка, ты маленькая, не слушай этих историй, а иди-ка лучше спать. Как-нибудь соорудите ей постель в моем экипаже.

Святой отец тоже был «хорош» и горланил светские песни. «Ну, из этого, видно, никогда не выйдет епископа — подумал про него Ференц Бакра, запивая вином поджаренное на угольях свиное сало.

Да разве все опишешь? Одно лишь несомненно, что лучше всех повеселилась Катка Крижан, пухленькая краснощекая служаночка, ехавшая во время похода на одной телеге с поваром и капелланом. Поскольку во всем лагере прекрасный пол был представлен ею одной, можете вообразить, какой успех выпал ей на долю, когда начались танцы, — каждый солдат желал хоть разок потанцевать с нею. Эх, если бы все эти танцы да растянуть на несколько лет, тогда их хватило бы на двадцать маслениц в ее родном Барине.

Бесспорно и то, что хуже всех в этот вечер веселился Янош Слимак (тот самый, что был одет воином времен Мате Чака), который, поддавшись змею-искусителю, обитающему, как известно, в водке, и возгордившись от обладания блестящим военным нарядом, до того осмелел, что, обняв прекрасную Аполку, пригласил ее на танец, за что и был по приказу Иштвана Понграца забит в колодки. (Так тебе и надо, Слимак, так и надо! Ведь и кошку бьют по лапам, если она вместо мыши нацелится на канарейку.)

Сколько ни говори, всего не расскажешь. Вскоре уж и звезды стали сонно мигать, и забрезжил рассвет — этот верный гонец солнца, явившийся с донесением, что Великое Светило приближается. Тут граф Понграц отдал приказ играть марш, а «казака» Миклоша Стречо послал нарочным к оставшемуся дома Памуткаи с известием о победе и приказом, чтобы, когда армия появится на Варинском холме, в замке ударили во все колокола.

И войска тронулись назад в том же порядке, в каком накануне они вступали в город. Только теперь на одной из крохотных лошадок-пони вместо пажа ехала Аполка на дамском седле, которое Понграц приказал взять для Эстеллы. Девушка мечтательными, печальными глазами поглядывала на проплывающие вдоль дороги пейзажи, на шелестящие на ветру поля кукурузы, на высокую рожь, где из колосьев выглядывали красные полевые маки. Лошадка ее шла тихим шагом, зато мысли неслись, как дикие степные скакуны. Что теперь будет с ней? Куда ее везут? Почему?

Она знала только, что они едут в какой-то замок. Да, да, в замок! Аполка еще никогда не видела настоящего замка, и любопытство понемногу вытеснило страх — ведь она была еще совсем дитя. Боже мой, она увидит настоящий замок! Интересно, каков же он! Будет ли он, как в сказке, на курьих ножках или на гусиных?

Девушка не вытерпела и звонким от волнения голосом принялась расспрашивать ехавшего рядом с нею графского пажа Пала Ратки:

— Далеко еще до замка? Ой, хоть бы скорее!

* * *

Под звон колоколов Иштван Понграц въехал в Недец, везя с собой прекрасную заложницу. Памуткаи приказал зажечь триумфальные костры перед подъемным мостом, а сам с непокрытой головой вышел к воротам замка и приветствовал своего господина блестящей речью, произнесенной по-латыни. В ней оратор сравнил Иштвана Понграца с Юлием Цезарем: «Подобно великому древнему полководцу, который некогда «пришел, увидел, победил», граф Понграц тоже пришел и победил, превзойдя Цезаря, ибо ему, чтобы одержать победу, не понадобилось даже видеть Бестерце».