Что знает ночь? - Дин Кунц

Более вероятно, что в случившемся следовало винить усадку дома, которая привела к тому, что дверь стенного шкафа открылась сама по себе. Из-за минимального перемещения всего дома вес лестницы и сила тяжести преодолели сопротивление запорной защелки и привели к тому, что крышка откинулась, а лестнице не осталось ничего другого, как раздвинуться.

Собственно, именно так, должно быть, все и произошло. Любое другое объяснение — глупый детский лепет для трусохвостов, которые дуют в кровать.

Прежде чем выключить свет, он оглядел себя в зеркале. Спал он в трусах и футболке. Пусть и не качок, худышкой он тоже не был. И однако ему-то казалось, что он побольше. Он видел тощие ноги, розовые колени, бледные стопы. И меч был великоват для него, как, наверное, и для любого тринадцатилетнего. Он не выглядел смешным, но, уж конечно, ничем не напоминал парней на плакатах, которые висели в призывных пунктах.

Выключив свет, Зах плотно закрыл дверь стенного шкафа, а потом подпер ручки спинкой стула, который принес от письменного стола, пусть немного этого стыдился.

Положил меч на кровать, скользнул под одеяло, снаружи остались только голова и правая рука. Ладонь легла на рукоять мамлюка.

Несколько минут смотрел на включенную настольную лампу, но в конце концов решил, что оставлять ее включенной несусветная трусость, неподобающая мужчине. Он не боялся темноты. Абсолютно не боялся. Во всяком случае, самой темноты.

С выключенной лампой темноту в какой-то степени разгоняли прямоугольники занавешенных окон да светящиеся цифры на электронном будильнике-радиоприемнике. И Зах подумал, как и чуть раньше, что с его отражением в зеркале вновь было что-то не так. Решил, что сможет понять, почему отражение показалось ему не таким, как всегда, если пролежит без сна до зари, но лавина усталости накрыла его. И перед тем, как провалиться в сон, он увидел себя в зеркале, с бледными ступнями, и розовыми коленями, и слишком тощими ногами, что полностью соответствовало действительности, хотя и раздражало. А потом осознал, что глаза его отражения из серо-голубых, как в жизни, стали черными, черными, как сажа, черными, как сон.

18

Босиком и в синем халате, маленькими глоточками переправляя виски из стакана в желудок в надежде побороть бессонницу, Джон кружил по кухне при свете лампы под вытяжкой, размышляя над событиями прошедшего дня. Он понимал, что рано или поздно ему придется поделиться своими подозрениями с Никки. Но, учитывая необычность и даже фантастичность того, во что он собирался попросить ее поверить, ему хотелось обратиться к ней, лишь собрав неопровержимые улики. Они были близки, как только могли быть близки муж и жена, любили друг друга, полностью доверяли друг другу, но, разумеется, он не мог сказать ей, что у них на чердаке живут маленькие невидимые существа с Марса, и ожидать, что она поверит ему, даже не видя их.

Слишком многое из случившегося прошлым днем он мог списать на психологические последствия сильнейшей эмоциональной травмы, вызванной убийствами, которые произошли двадцатью годами раньше. В любом полицейском расследовании, в любом суде такие улики классифицировались бы, в лучшем случае, как основанные на слухах, в худшем — как бред.

Едва слышный звон колокольчиков, который он слышал в доме Лукасов, мог быть слуховой галлюцинацией. Да, он нашел колокольчики в форме цветков каллы в комнате Селины, но не того, кто мог бы в них там звонить. Он не сомневался, что слышал, как звонил мобильник подростка-убийцы, когда сидел за его столом, и думал, что слышал, как чей-то голос едва слышно произнес: «Servus», но без свидетелей, которые могли подтвердить его показания, они тоже смахивали на слуховые галлюцинации.

Джон знал, что ему не прислышался последний звонок от Билли, и полагал, что запрос в телефонную компанию подтвердит время входящего звонка, но внешне в Билли Лукасе не было ничего сверхъестественного, ничего не подтверждало идею Джона: возможность, что Олтон Тернер Блэквуд — его дух, призрак, как ни назови — вновь вернулся в этот мир и воспроизводит жестокие убийства, совершенные им двадцатью годами раньше, причем семья Кальвино — его четвертая и последняя цель.

Странности, которые он видел периферийным зрением, тоже мало что доказывали. Проходя мимо репродукции картины Джона Сингера Сарджента «Гвоздика, лилия, лилия и роза», он увидел — или подумал, что увидел, — будто одна из маленьких девочек на картине забрызгана кровью, а в следующий раз ее платье горело. Он не мог не признавать, что взбудораженное воображение могло все это выдумать. Электронные часы на кухне дома Лукасов и в спальне Билли, внезапно начавшие мигать, показывая время полдня или полуночи, не служили неоспоримым доказательством присутствия в реальном мире потустороннего существа; они вообще ничего не доказывали.

Николетта знала, что произошло с семьей Джона, знала, что Джон убил убийцу его родных в ту ночь чудовищного насилия. Он рассказал ей все подробности того события, чтобы она могла понять психологию (душевную боль, чувство вины, тихую паранойю, ужас, который никуда не делся) мужчины, за которого собиралась замуж. Умолчал только об одном, но ему пришлось бы открыть и это, если бы он решился объяснить ей, почему теперь боится за их жизни.

Дети знали, что Джон сирота. Когда они спрашивали, каким образом он остался в мире один, он не лгал им, но намекал, что его бросили в младенчестве, он ничего не знает о своих родителях и вырос в церковном приюте для мальчиков. Они подозревали, что его рассказ скрывает какую-то трагедию, но только Наоми время от времени касалась этой темы, думая, в силу своей натуры, что жизнь в приюте, с одной стороны, очень грустная, а с другой — полная приключений; и если прошлое отца наполнено романтикой, в классическом смысле этого слова, ей хотелось услышать все эти захватывающие истории, от первой до последней.

Джон намеревался рассказать правду всем троим, когда Минни исполнилось бы восемнадцать, но пока не видел смысла в том, чтобы знакомить детей с самым трагическим и страшным эпизодом своей жизни. Он слишком хорошо знал, каково это — взрослеть под тенью такого дикого ужаса. Джон надеялся, что они вырастут, ничего не зная об этом кошмаре.

Допив виски, он ополоснул стакан, оставил его в раковине и прошел в примыкающую к кухне подсобку. Здесь Уолтер и Имоджин ели, составляли списки покупок, обсуждали, что нужно сделать по дому.

Он сел к секретеру из орехового дерева, на котором лежал ежедневник: в него заносилось все, что следовало сделать. Открыл его там, где лежала бумажная закладка, на сентябрьском развороте.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});