Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

Понравилась ширни покорность князя, да и подарки получить худо ли? Кивнул покровительственно.

— Хорошо. Пусть будет так. Они, — кивнул на про­тивников унижения, — не посланники. Они — сопро­вождающие обоз с подарками светлому хану моему Му­хаммед-Гирею и брату его Сагиб-Гирею.

Долго ожидали послы встречи с ханом. С версту дви­гались они пеши, сквозь перелески. Впереди ширни гар­цует на статном аргамаке в доброй сбруе; позади, за обо­зом, полусотня свирепых крымцев, от одного взгляда на которых оторопь может взять. Вот наконец и луг. Боль­шущий и истоптанный уже, бедняга, изрядно. Как вся Земля Русская. И только у шатра ханского сохранилась девственная прелесть лугового разнотравья.

«Ишь ты, бережет себя чистотой, — ухмыльнулся князь Воротынский и остановился, подчиняясь подня­той руке ханского советника. И тут же подумал: — А где же костры?»

На лугу не видно не только костров, но даже приготов­ленных для них дров или хвороста.

«Чертовщина какая-то. Должно, не станут неволить через огонь. Опомнились, может?»

Увы. Унижать так унижать. Ширни с непроницаемым лицом гарцевал перед посольством, чего-то явно ожидая. Стояли в недоумении и послы. Пока наконец не открылся полог одной из юрт и не вышагал из нее чинно низкорос­лый и кривоногий татарин в островерхом колпаке и в на­гольном овчинном полушубке, вывернутом наизнанку; лицо татарина было размалевано черно-синими красками и выглядело не столько свирепым, сколько потешным — ни бубна у шамана, ни колокольцев.

«Скоморошничают, — подосадовал князь Воротын­ский, но потом даже порадовался: — Оно и лучше так-то. Не столь грешно».

Пройдя полпути от ханской юрты, новоиспеченный шаман принялся кривляться, но так неумело, что послы московские, хоть и находились в трудной ситуации, не могли не заулыбаться.

Долго он крутился на одном месте, пока от дальней опушки не подрысил к нему воин с заводным конем, на­вьюченным вязанками хвороста. Шаман торжественно указал место, где укладывать для костра хворост. Отша­гав пяток вихлястых шагов, он принялся вновь вихлять­ся на пятачке, приплясывать и что-то выкрикивать. От той же дальней опушки порысил новый всадник с вязан­ками хвороста на заводном коне. Все повторилось. Когда же в третий раз шаман принялся топтаться, определив место для следующего костра, князь Воротынский не вы­держал:

— Долго ли, уважаемый ширни, протянется эта морока?

— Может, семь костров. Может, девять, — ответил ширни. — Шаман знает обычаи наших предков. Но мож­но и три костра. Как скажет шаман. Его воля.

«Вымогатели! — гневно про себя выругался Воротын­ский. — Без мзды измотают душу!!» но вполне спокойно спросил ширни:

— Спроси, не согласится ли он поскорее зажечь кост­ры и что для этого потребно?

Ширни порысил к шаману и тут же вернулся.

— Нужно жертвоприношение. Боги не готовы к очи­щению гяуров.

Ясно стало — целую повозку придется отдавать шама­ну. В придачу к ней еще и бочку меда хмельного.

«А, один черт, что хану, что шаману, — успокоил се­бя князь Воротынский и повелел передать вымогателю мзду. — Пусть с ширни поделится. И этот добрей сдела­ется».

И сразу же все встало на свои места: древние монголь­ские боги смилостивились моментально, костры запыла­ли, шаман торжественным жестом открыл путь послам московским. Он даже не принудил их поклониться солн­цу. Прошли между кострами и — ладно.

В ханском шатре мягко от обилия ковров. Сам Мухам­мед-Гирей полулежал в «красном углу» на возвышении, словно налобном месте, на подушках, закрытых шкурой мо­лодого жеребчика, служившем троном. Справа от него, тоже на лошадиной шкуре, сидел, скрестив ноги, брат его Сагиб-Гирей. Вся остальная знать крымская и казанская распола­галась по периметру шатра. Все — на одно лицо. Лишь одеж­дами разнились, да и то не особенно. Только белочалмовые головы двух священнослужителей резко бросались в глаза.

Князь Воротынский и спутники его, оказавшиеся как бы в конце бесстрастно сидящих идолов, поклонились ханам-братьям поясно; Воротынский, стараясь сохра­нить достоинство, заговорил было:

— С миром мы к вам, царь крымский и царь казан­ский, — но замолчал, подчиняясь властно поднятой руке Мухаммед-Гирея.

Гневно и надменно заговорил сам хан:

— Почему князь Василий, раб наш, возомнивший се­бя царем, не пожаловал к нам на поклон?!

Воротынский нашелся быстро:

—  Воля господина неведома его подданному. К тому же великого князя нет в стольном граде…

—  Так вы не от его имени?! Тогда нам не о чем гово­рить. Мы станем говорить-только с князем Василием. В нашей воле оставить его на княжении или не оставить!

Похоже, полный провал посольства, так оценил князь Воротынский эти требования крымского хана, подумал, что сейчас велит их выгнать из шатра взашей, а то и по­сечь саблями, но решил предпринять еще одну попытку:

— Дозволь, великий царь, послать гонца к государю моему?

— Как много потребуется для этого времени?

— Два дня и две ночи. К обеду третьего дня ответ будет здесь. Дай только гонцу нашему свою пайцзу114 .

Не сразу ответил согласием Мухаммед-Гирей. Его не очень-то устраивала затяжка времени. Ему самому нуж­но было спешить, но незачем знать об этом послам мос­ковским, пусть трепещут, ожидая его ханского решения.

И в самом деле, послы томились, с тревогой думая о самых трагических последствиях их дела. Не понять им, о чем думает хан, о чем думают сидящие истуканами вельможи ханские, окаменевшие лица которых совер­шенно ничего не выражали.

Наконец, когда гнетущее безмолвие стало невыноси­мым, Мухаммед-Гирей заговорил:

— Мы согласны ждать возвращения гонца. Пусть он скажет князю Василию, чтобы тот пожаловал к нам. От­вет его решит участь Москвы. И вашу — тоже.

— Великий князь весьма недомогает, — нашелся вновь Воротынский. — Он даст полномочия мне или по­шлет еще одного слугу своего, боярина думного, князя знатного.

Вновь наступила тягостная тишина. Можно сказать, зловещая. Конечно, Мухаммед-Гирей не рассчитывал, что царь российский приедет к нему на поклон — не те време­на. Россия крепко стоит на ногах, и то, что ему удалось хи­тростью нанести такой удар, еще не значит, что она поко­рена. Много ратников у Василия Ивановича, и если суме­ет он их ополчить, нелегко придется туменам крымским. И еще важнее важного — едины князья русские, а потом­ки Чингисхана грызутся, словно шакалы. Вот и сейчас не удастся ему в полной мере воспользоваться плодами свое­го мощного удара, удачного неожиданного похода, плода­ми присоединения Казани: помешают астраханские ханы.

Мухаммед-Гирей едва не скрипнул зубами от дикой ненависти к стоящим на его пути к могуществу, но так и не шевельнулся на лице хана ни один мускул.

«Буду требовать большего, а как обернется дело, веда­ет лишь Аллах, но унизить князя Василия унижу! Пусть отречется от титула царя и великого князя!»

— Если князь Василий не предстанет перед нашим ли­цом сейчас, он должен будет ехать в Бахчи-сарай115 . Мы ему дадим ярлык"6 на великое княжение. Мы не уйдем от­сюда, пока не получим от самого князя Василия шертную грамоту117 с его печатью. Если он не признает себя моим ра­бом, наши тумены повернут морды коней на Тверь, Яро­славль, Новгород, Псков. Наши кони дойдут до самых бе­регов Студеного моря118 , и не останется места, где укрыть­ся князю Василию. Мы схватим его, закуем в цепи и про­дадим в рабство на базаре в Кафе. Как простого раба. Мы сказали все. Наша воля такова: все остается так, как было при великом внуке Покорителя Вселенной Бату-хане.

— Разреши, светлый хан, мне самому скакать к госу­дарю моему и передать ему твои слова?

— Нет. Мы разрешаем тебе послать любого из твоих спутников, а ты со всеми остальными останешься в за­ложниках. От ответа князя Василия будет зависеть и ва­ша жизнь.

— Я повинуюсь, светлый хан. Прими от великого кня­зя подарки. Он прислал их тебе.

— Василий — не великий князь, не царь! Мы еще недали ему ярлык на великое княжение! — гневно осадил Воротынского Мухаммёд-Гирей. — Мы решим, станет ли он великим! Может, дадим ярлык князю рязанскому или князю тверскому. А подарки своего подданного мы при­мем. Пусть внесут.

Гора отменной пушнины легла к ногам братьев Гире-ев. Мягкая, ласковая, притягивающая взор; Мухаммед-Гирей сбросил с лица каменную маску, оно теперь выра­жало довольство и радость; на многочисленные изделия из золота и серебра, которые тоже внесли в шатер, он взглянул мельком и вновь устремил восторженный взор на связки шкурок редких пушных зверушек.

— Еще, светлый князь, послал тебе Иван Васильевич

(Воротынский остерегся назвать царя полным титулом, но и унижать его не захотел) меду хмельного из своих по­гребов. Изведаешь на досуге.