Гибель и возрождение - Йен Пирс

— Ах вот оно что…

— Но, — продолжила она, — если мне не изменяет память, первая статья появилась до того, как в дело вмешались карабинеры. Значит, и они ни при чем.

— В таком случае что вы собираетесь предпринять?

— Ничего. Боюсь, это только ваша проблема.

— Большое вам спасибо.

— А чего вы ждали? Единственное, что я могу сделать, — это выяснить, что происходит. И попутно задать вам кое-какие вопросы, раз уж вы здесь. Садитесь.

— Даже и не подумаю…

— Сядьте! — рявкнула она, потеряв терпение.

Менцис от неожиданности послушался.

— Спасибо, — поблагодарила Флавия и вызвала из соседнего кабинета Джулию.

— Зачем вы ее позвали?

— Записывать. Теперь давайте все вспомним, шаг за шагом, хорошо? Почему вы не упомянули о визите Буркхардта на вчерашнем допросе?

Он поморщился:

— А почему я должен был о нем говорить?

— Вы не считаете это важным? Что за день до того, как икона была украдена, в церковь приходил торговец иконами?

— В тот момент я об этом не подумал.

— Почему?

— Потому что я не знал, кто он такой. Флавия выразительно посмотрела на него:

— В Торонто вы избили Буркхардта.

— Никого я не бил. Просто плеснул на него водой.

— А вода была в стакане.

— Я не хотел. Так получилось.

— Так я и думала. Без сомнения, пресса сделает такие же выводы.

— Я видел его всего пять минут. Я не запомнил его лица.

— Конечно.

Честное слово. Я совершенно не разбираюсь в иконах и не знаком с теми, кто их продает. Я не знал, кто такой Буркхардт. Там, в Торонто, какой-то коротышка осмелился критиковать мою работу, будучи полным невеждой в этих вопросах. Позже он возобновил свои нападки. Наверное, я выпил в тот день немного лишнего, но по большому счету ничего серьезного не произошло, и вскоре я забыл инцидент. Тогда, в церкви, его лицо показалось мне смутно знакомым, но окончательно я его вспомнил, только когда карабинеры показали мне его фотографию и назвали имя.

Флавия приняла его версию. Едва ли возможно так натурально сыграть возмущение, обиду и растерянность. Конечно, полностью верить ему не обязательно, но пока большего от него не добиться.

— Когда Буркхардт появился в церкви, он прямиком направился к вам?

— Не знаю. Я был занят картиной. Я заметил его, только когда услышал шаги за спиной.

— Он что-нибудь рассматривал?

Менцис покачал головой:

— Я не обратил внимания. Мне показалось, он пришел из дальнего конца церкви, от центральной двери, но я могу ошибаться.

— Как вам показалось: он был в хорошем настроении?

Менцис подумал.

— Трудно сказать, когда плохо знаешь человека. Но в общем — да, он выглядел довольным.

— Вы в тот момент рассматривали картину? Икону? Вы собирались почистить ее.

— Да, я производил осмотр.

— И к каким выводам пришли?

К таким, что на ее восстановление придется потратить гораздо больше времени, чем она того заслуживает. Икона очень старая и, по всей видимости, содержалась в плохих условиях — состояние ее ужасно. Когда-то в ней завелись жучки-древоточцы, и чтобы предотвратить разрушение иконы, ее покрыли толстым слоем коричневого лака. Это было давно. Слой настолько толстый, что за ним с трудом просматривается изображение. Снять этот состав, не разрушив оригинального слоя краски, практически невозможно. Какая-то часть изображения все равно пострадает. Мне дорога моя репутация, и я не берусь реставрировать вещи, когда этого не требует необходимость или когда не уверен в результате. В данном случае я собирался почистить поверхность иконы, укрепить красочный слой и покрыть его защитным составом. Но даже просто вытащить ее из рамы было достаточно рискованно.

— Однако кто-то это уже сделал.

— Э-э?.. Нет. Я имел в виду внутреннюю раму. Их было две. Внутренняя рама поддерживала оклад, сделанный из золота и серебра. Грабители оставили только внешнюю раму.

— Вас это удивляет?

— Нисколько. Внешняя рама снимается легко, а внутренняя укреплена более тщательно. Ее трудно снять, поэтому грабитель предпочел не делать этого.

— Понятно. Но как же Буркхардт все-таки вошел? Главная дверь была открыта?

— Нет, она всегда на замке. Вероятно, он вошел через дверь, которой пользуются обитатели монастыря.

— Тогда получается, что он позвонил от ворот и кто-то впустил его?

— Получается так. А может, он вошел вместе с кем-то, кто имел ключ.

— Все, кого мы опросили, утверждают, что от ворот никто не звонил и они никого не впускали.

Менцис пожал плечами:

— Значит, он перелез через стену.

— Благодарю вас, мистер Менцис.

Флавия встала и проводила реставратора до двери, не дожидаясь, пока он вновь заведет разговор о статье и журналистах.

— Весьма вероятно, что в ближайшее время мне понадобится еще раз встретиться с вами, — предупредила она. — Тогда я загляну к вам в монастырь.

Менцис покорно, без слов, покинул кабинет. Флавия тяжело вздохнула, покачала головой и посмотрела на часы. Сердце ее упало. Менцис отвлек ее от настоящего дела. Часы показывали без десяти шесть. Сейчас явится миссис Верней. Флавия с удовольствием избежала бы этой встречи.

Она дала Паоло указания забрать Мэри Верней из гостиницы, препроводить к ним в офис и выдержать пару часов в небольшой комнатке на первом этаже, чтобы у той было время раскаяться в своих грехах. Флавия не считала, что картину похитила миссис Верней. Она не знала, в чем та провинилась перед законом на этот раз, однако была стопроцентно уверена, что вина за ней есть. Возможно, посидев в сумрачной душной комнате, она пожелает объясниться. Хотя надежды на это было мало.

Несмотря на то что в душе Мэри Верней была близка к панике, внешне она оставалась абсолютно спокойной. Ей совершенно не улыбалось попасть в тюрьму; она безумно переживала из-за того, что по милости других людей оказалась в таком положении, но больше всего ее пугала мысль, что, если она не выполнит задание, может пострадать ее внучка. И в настоящий момент она не видела никакой возможности спасти ее. Картину украли, и единственное, что она могла предъявить взамен, — увесистая пачка денег в камере хранения. Флавия пригласила миссис Верней, рассчитывая, что беседа с ней прольет свет на происходящее, и та, как ни странно, питала точно такие же надежды.

Мэри с покорностью заключенного молчала, ожидая, когда Флавия начнет допрос.

— Должна вам сказать, вы нажили себе серьезные неприятности.

— В самом деле? Каким образом?

— Давайте посмотрим. Вчера утром в Авентино из монастыря Сан-Джованни украли картину. Вы знаете этот монастырь?

Слишком простая ловушка, чтобы в нее попасться. Легкая улыбка на лице Мэри говорила о том, что подобное предположение кажется ей почти оскорбительным.

— Конечно, знаю. И какую же картину там украли? Караваджо или маленькую икону в углу? Первый раз я увидела их двадцать лет назад. Я жила некоторое время в Риме и прилежно изучала достопримечательности.

— Икону.

— Боже, — сказала Мэри и замолчала.

— Вы что-нибудь знаете о ней?

— Откуда?

— Вопросы задаю я.

— Разумеется.

— Давно вы полюбили прогулки по утрам?

Губы Мэри чуть дрогнули в улыбке. Она наконец услышала ключевые слова. Теперь она знала, что именно им известно о ней.

— Я выхожу прогуляться, когда мне не спится. Вставать в шесть часов утра — привилегия моего возраста. Особенно в Риме. И, предвосхищая ваш следующий вопрос, отвечу: да, я гуляла в Авентино. Хотите услышать более подробный рассказ?

— А вы как думаете?

— Как я уже сказала, я пошла прогуляться. И совершенно случайно оказалась возле монастыря.

— Совершенно случайно, — сказала Флавия. — Вы полагаете, я в это поверю?

— Но это правда. — Мэри притворилась обиженной. — Потом я увидела, как по ступенькам церкви спускается мужчина. Дверь церкви была открыта, и я зашла, надеясь попасть на утреннюю службу.

— Откуда вдруг такая набожность?

— Скорее ностальгия. Я же говорю: когда-то я побывала в этом месте, это было много лет назад, я была молода и беспечна. Совершенно естественно, что мне захотелось зайти туда. Разве нет?

— Конечно.

— Я вошла и увидела на полу человека. Из головы его струилась кровь. Оказав несчастному посильную помощь, я поспешила на улицу, собираясь звонить в полицию. Как он, кстати, сейчас?

— Поправляется.

— Вот видите. И вместо благодарности меня допрашивают как подозреваемую. Должна вам сказать, меня это совсем не радует.

— Ах! Я полагаю, вы в состоянии объяснить, почему решили скромно умолчать о своем благородном поступке?

— Неужели я должна это объяснять? Что же такого вам наговорил про меня Джонатан? Естественно, я подумала, что вы сразу заподозрите меня, узнав, что я была там в столь ранний час. Вот я и решила не осложнять своего положения.

— Понятно. И во сколько все это случилось?