Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920 - Владимир Литтауэр

В русской кавалерии для занятий верховой ездой, или объездки лошадей, использовались манежи, строительство которых началось в России в XVIII веке. Система объездки в манеже отлично работала только на учебном плацу, но война вынудила разочароваться даже самых горячих сторонников этой системы. В самом начале войны мы стали возвращаться к методам верховой езды прирожденных всадников восточноевропейских равнин.

Конному спорту в полку не уделялось большого внимания; командир полка Гротен не одобрял занятий конным спортом. Занятия спортом отнимали слишком много времени, и офицеры, не отказывавшие себе в удовольствии заниматься конным спортом, в какой-то мере были потеряны для полка. Однако порядка десяти офицеров все-таки принимали участие в соревнованиях по преодолению препятствий, и пара офицеров участвовали в стипль-чезе. Гротен называл их гладиаторами. Шесть офицеров держали лошадей для участия в бегах, но на них ездили профессиональные жокеи.

Итальянский метод верховой езды был чрезвычайно популярен у молодых офицеров, но ветераны противились нововведениям. Один из поручиков, Владимир Соколов, вызвался обучать меня новой системе верховой езды. Оглядываясь назад с позиции сегодняшнего дня, я понимаю, что новая система для Соколова заключалась всего лишь в езде с укороченными стременами, привстав в седле, наклонив корпус вперед на галопе и во время преодоления препятствий. Но для того времени это, безусловно, было новым словом в технике верховой езды.

Зимой только новобранцы занимались верховой ездой. Остальные солдаты просто давали лошадям размяться, а лучшие наездники объезжали молодых лошадей, которые уже прошли годичный курс обучения в резервных полках. Зимой 1913/14 года мы уже предполагали, что война начнется летом. Поэтому было сделано исключение из правил, и в полк прибыли сто не прошедших обучение молодых лошадей. Объездкой и обучением этих лошадей занимались два офицера и группа специально отобранных гусар. С лошадьми, купленными на конезаводческих фермах, не возникало особых проблем, а вот лошади, прибывшие из донских степей, были совершенно дикими. По соседству с манежем проходили трамвайные пути, и стоило появиться трамваю, как эти дикие животные, даже с наездниками, рассыпались по всему манежу, словно горсть орехов, брошенных на пол. Они вставали на дыбы, сбрасывали наездников, лягались и кусались, но к весне уже находились в строю.

Прогулки верхом на старых лошадях должны были удерживать этих лошадей в хорошей физической форме, поэтому мы совершали долгие прогулки в окрестностях Москвы. В 1-м эскадроне, в котором я служил корнетом, не приветствовались длительные прогулки верхом; командира эскадрона больше всего заботил внешний вид лошадей. Я уже упоминал, что в полку наших лошадей прозвали китами. В пятнадцати минутах от наших казарм был Новодевичий монастырь. Поле вокруг монастыря, так называемое Девичье поле, постепенно сокращалось за счет развивающегося города, и мы не спеша совершали прогулки верхом на этом поле. Как-то на завтраке в офицерском собрании командир нашей дивизии генерал Гурко спросил Меньшикова:

– Ваши люди в течение зимы хоть иногда совершают прогулки верхом?

– Да, ваше превосходительство.

– И куда же они ездят?

– На Девичье поле, – с улыбкой ответил Меньшиков.

У нас было два помещения для занятий верховой ездой, но из-за нехватки места в конюшнях одно помещение использовалось для хранения сена. Единственное помещение не удовлетворяло всем требованиям, и большинство занятий по верховой езде проводилось в открытом манеже. Дорожки манежа покрывали слоем соломы, чтобы лошади не скользили на льду. Периодически дорожки очищали от снега, и за зиму между дорожками вырастали снежные барьеры.

Первое занятие в закрытом манеже начиналось в семь утра. Зимой в это время было еще темно. В манеже стоял жуткий холод, и валивший от лошадей пар превращался в туман, заполнявший манеж, в котором с трудом можно было разглядеть наездников. Эскадроны по очереди проводили занятие в это неудобное время; следующее занятие начиналось в девять утра.

Начинались ли занятия в семь или в девять, но всегда находились опоздавшие. Командиры эскадронов по-разному выражали свое неодобрение. Меньшиков, не слушая оправданий, говорил:

– Да ладно, это может случиться с каждым.

Ротмистр Марков, командир 2-го эскадрона, молча показывал на часы. Ротмистр Лазарев, командир 4-го эскадрона, обязательно говорил:

– Вы заставили меня поволноваться, мой друг.

Однако когда корнет появлялся вовремя, но после бессонной ночи, Меньшиков проявлял прямо-таки отеческую заботу:

– Вы выглядите, словно схватили простуду. Идите домой и сегодня отдохните.

Все занятия проводились в присутствии командира эскадрона и унтер-офицеров. Нас, младших офицеров, не особенно принимали в расчет, хотя именно мы проводили занятия.

Унтер-офицер 1-го эскадрона Николай Сидорович пользовался большим уважением. Офицеры называли его Николай Иванович, словно он занимал такое же социальное положение, как они. Только Меньшиков звал его по фамилии. Сидорович был красивым блондином, розовощеким, с торчащими вверх усами. Слово «бравый» как нельзя лучше определяло его жизненную позицию. Он посвятил себя воспитанию «бравых» лошадей и бравых солдат. Он был типичным унтер-офицером мирного времени. Сидорович не обладал чувством юмора, имея в запасе единственную шутку, которую постоянно повторял. Каждый раз, когда эскадрон вскакивал в седло после ночи, проведенной в деревне, он говорил, обращаясь к гусарам:

– Вы составили список оставленного здесь?

Когда эскадрон двигался по дороге, он ехал в хвосте колонны рядом с офицером. Я часто ездил рядом с Сидоровичем, поэтому много раз выслушивал его немногочисленные истории. Он любил рассказывать о своей поездке в составе делегации в Данию на похороны короля. Все вечера он проводил с офицером датской кавалерии. Разговаривать они не могли: Сидорович не знал датского, а датчанин русского языка, поэтому они просто вместе выпивали. Причем датский офицер никак не мог перепить Сидоровича. Интересно, что в полку унтер-офицер выпивал только после захода солнца и никогда не напивался. Если поздно вечером его вызывал кто-то из офицеров, он, чтобы уничтожить запах алкоголя, жевал что-то с приторным запахом фиалки.

В первый год службы в полку, если не имелось конкретного плана на какую-то часть дня, я не решался самостоятельно предпринимать каких-либо действий, предварительно не посоветовавшись с унтер-офицером. Обычно наш разговор происходил примерно по такой схеме.

– Николай Иванович, что я должен делать?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});