Укразия - Николай Борисов

Он ничего не сознавал. В глазах стоял туман.

Дройд, Джон и Горбов бросились к Энгеру и Кате.

Рабочие с винтовками наперевес, прекратив обстрел вокзала, грубо схватили Энгера и приставили к фонарю. Отошли, заряжая винтовки.

— Попался, сволочь!

Катя, поддерживаемая Горбовым и Дройдом, смотрела ничего не понимающими глазами. Сообразила. Рванулась. Но, вспомнив, сколько ужаса и тревог принес этот Энгер, закрыла глаза. Ждала залпа.

Воспользовавшись замешательством, белые сделали удачную вылазку и почти очистили площадь.

Вместо расстрела, рабочим пришлось отступать, отстреливаясь.

Взрывались лимонки.

Всюду дым.

В этот момент влетел на площадь третий автомобиль.

Офицеры бросились к Энгеру.

— Вы арестованы, ротмистр, сказал один офицер, — снимая револьвер.

— Уже! — холодно улыбнулся Энгер.

— Взять всех присутствующих в тюрьму.

Джон не стал ждать своего ареста. Отличным ударом бокса повалил первого офицера и, перепрыгнув через обломки, скрылся в дыму взрывов.

Всех посадили в автомобиль. На Горбова, Катю и Энгера навели револьверы.

— В тюрьму.

И третий автомобиль умчался, увозя с собой лиц, связанных друг с другом работой и приключениями.

Энгер поглядывал на Катю и улыбался. Катя, закусив губы, презрительным взглядом отвечала на улыбку.

Дройд, вспомнив свои злоключения, уселся удобней, запахнувшись в пальто.

О, он и отсюда выйдет сухим.

Горбов с тоской думал о маузере.

— Отобрали, сволочи.

Тюрьма приближалась, подавляя всякую мысль о бегстве.

Громадные ворота, высокие стены.

Ворота раскрылись, пропустив арестованных.

Глава XL. Ротмистр Энгер

С рассветом началось наступление на Одессу. Галайда мчался через поля, направляясь к шоссе, которое в настоящий момент было совершенно не защищено, так как генерал Биллинг перебросил несколько рот в город для подавления восстания.

Мчались тачанки… Скакали партизаны…

На вокзале шел упорный бой…

Рабочие железнодорожного депо ударили в тыл белым, и бой развивался между рельсами.

К станции равномерно, уверенно шел «Ильич».

Макаров наступал во главе железнодорожников.

Его энергичная фигура была то там, то здесь, а голос часто покрывал ружейную трескотню.

— Даешь вокзал!

Наступали и с площади.

Откуда-то выкопанные или отобранные пушки громили вокзал.

Циферблат был разбит, и скоро трехцветный флаг был снесен снарядом.

Белые защищались стойко. Им отступать было некуда, и они сражались, как звери. Сосредоточенно косили рабочих из пулеметов. И очень часто несколько офицеров, засев за камни, отбивали целые отряды рабочих.

Бронепоезд подошел, и отряд из него с криком «даешь!» ударил снова.

Деморализация полная.

Отовсюду наступали рабочие я партизаны.

Паника…

Офицеры стали метаться, ища спасения.

Один пулеметчик-офицер, выпустив последнюю ленту, застрелился.

Вокзал был взят.

На крыше вокзала взвился красный флаг.

Красные победили, но не имели сил удержаться на захваченных позициях.

Но белые этого не знали. Превышая в десятки раз рабочих, они предались панике.

Скоро паника передалась в город.

Улицы наполнились людьми, женщинами, извозчиками, тачками, сундуками, картонками, хлынувшими сразу в порт.

Бежали тысячные толпы.

Бежал буржуа.

Бежала интеллигенция и офицерство.

Паника заражала всех, и весь город бежал.

Снаряды рвались над городом.

Это вел обстрел штаба «Ильич».

В тюрьме все было тихо, спокойно, и только в камерах, слышавших выстрелы, бессильно метались от окна к двери арестованные.

В камеру 27 втолкнули Энгера, Горбова, Дройда, Катю и двух рабочих, захваченных вместе с ними.

Горбов, Катя и двое рабочих отделились от Энгера и Дройда.

Энгер, горько усмехнувшись, посмотрел на часы.

Катя смотрела на ротмистра и не могла понять, почему его арестовали.

— Это штучки белых, — шепнула она Горбову.

— Наверное…

Энгер, улыбнувшись, гордо отчеканивая слова, сказал:

— Через двадцать минут здесь все будет кончено. Город будет взят.

— Мы это знаем и без вас, господин ротмистр, — усмехнулась Катя.

— Ну, конечно, если за это время нас не расстреляют, то…

Взгляды ненависти и презрения.

— Нас, но не вас, господин ротмистр, — бросил Горбов.

— Меня раньше всех, — горько улыбнулся Энгер и, обращаясь к Дройду, пристально смотрел на него, почти гипнотизируя.

— Помните, Дройд, однажды…

Дройд изумленно посмотрел на Энгера.

— Помните деревушку, сельскую колокольню. Помните, как вы, я и летчик бежали через огороды, прыгали через заборы, а за нами чмокали пули… Вбежали на колокольню… Веревка, ворвались солдаты… И…

— Откуда вы это знаете? — закричал Дройд и, схватив за руку Энгера, стал пристально вглядываться.

Рабочие, Катя и Горбов, невольно подвинувшись, стали прислушиваться.

— Там был я с вами.

— Не может быть!

— Не находите ли вы, Дройд, что я похож на того партизана, с которым вы бежали от белых.

— Нет, не может быть! Вы, и партизан! Нет, нет… Я помню этот случай, и мне кажется, я вам его рассказывал.

Энгер улыбнулся, увидя насмешливые взгляды рабочих.

— А это помните?

И Энгер, засучив рукав левой руки, показал шрам от пули Дройду.

Туман в глазах. Дройд отступил, прикрыл рукой глаза, и перед ним вместо Энгера встал взлохмаченный, энергичный, полный жизни партизан, массирующий шрам на руке.

Дройд схватил за левую руку Энгера.

Оба — глаза в упор. Тяжело дышат…

В камере стало тихо.

Все внимательно всматривались в Энгера.

— Осторожно. Не давите так, Дройд.

— Значит… Значит… Это вы, тот человек, который…

Энгер медленно и раздельно:

— Да. Я тот самый человек, — и, сорвав погоны и аксельбанты, Энгер повернулся к Кате, протягивая их ей.

— Возьмите на память от…

И через паузу:

— Семь плюс два!

Тихо…

Вдали выстрелы, бои, а здесь, в камере, слышен каждый удар сердца.

Катя готова была броситься к нему и крикнуть: «Прости, прости, я хотела тебя убить», но в последний раз, пересилив себя, крикнула:

— Это ложь!

Энгер взял Катю за руку л обратился ко всем.

— Слушайте, товарищи, я был в партизанском отряде Га-лайды. Отряд Галайды состоял большей частью из крестьян, присоединившихся к нам. Наш отряд — осколок банды Григорьева, после того, как Махно ухлопал его на одном свидании. Босые, на подушках вместо седел, отряд наводил ужас на добровольческие части. Лихо рубились, лихо наскакивали на штабы и исчезали, чтобы в другом месте, оперевшись на крестьянскую массу, устремиться для новых побед. Крестьянство нам сочувствовало, и мы имели постоянную помощь. Дисциплиной была — смерть. Расстрел за пустяк. Но этот отряд был слит, как один. Масса в кулаке Галайды. Босой, весь заросший, в разорванной рубашке, он был неумолимо жесток. Трусов убивали на месте. Офицеров в плен не брали. Расстрел — и все. Мы носились в тылу, и имя Галайды наводило такую панику, что белые бежали при одном его имени… В последние дни нам ужасно не везло: нас били, ловили, и мы никуда не могли сунуться, чтобы не попасть на сильнейший отряд. Я пошел в засаду и убежал тогда из плена вот с этим англичанином. Я стал следить, и наконец все мое внимание остановилось на одном партизане. Он был подозрителен. Отлучался от отряда. И вот, после безумного рейда, проскочив верст 8 в тыл, мы наткнулись на деревню, объявившую себя республикой. Белые выслали карательный отряд с бронепоездом «Коршун». Нас не должны были чувствовать, знать и видеть. Отряд расположился в лесу. Галайда послал развинчивать рельсы. Пошло пять человек. В отряде каждая сабля на счету. Работали усердно. Один партизан, за которым я следил, воспользовался моментом и ушел в гущу леса. Наступивший вечер, густой лес мне с трудом позволяли следить за его силуэтом. Я шел за ним шаг в шаг. Шел, как могут идти тени. Ни одна ветка не хрустнула под ногой. Партизан, беззаботно насвистывая, бежал, то появляясь, то пропадая между деревьями. Полустанок. Вошел в сторожку. Я притаился у окна. Партизан подошел к телефону и позвонил. Я на крышу к проводу. Перерубить! Слышу ясно, невозможно ошибиться: «Кто у телефона? Да. Это командир бронепоезда „Коршун“». Вынув нож и захватив проволоку в руки, я, когда он говорил: «Господин полковник», перерезал провод и последние слова долетели только до моих ушей: «путь разобран, в лесу засада». Стиснув зубы, я слез вниз. Бешенство душило меня. Как, среди нас есть предатель! И я понял, что все наше поражение — дело его рук. Передо мной стал ряд погибших, изрубленных, расстрелянных товарищей. И когда партизан вышел и, беззаботно улыбаясь, пошел обратно, я камнем на горло. Его тело билось, в глазах стоял ужас, но я его задушил. Лунный свет, тени деревьев, — и я тогда, в первый раз почувствовал жуть при убийстве человека вне боя. Обыскал. Деньги, документы, георгиевский крестик. Раскрыл паспорт. Он был выдан на имя: Ротмистр лейб-гвардии Гродненского полка Энгер.