Однополчане - Александр Чуксин

В столовую вошел Пылаев. Он вынул из корзины граненую бутылку.

— Дедусь, прошу выпить сибирского медку за ребят и за нашего командира, которому присвоили звание Героя Советского Союза.

Дед Богун встал, погладил рукой бороду, хитро подмигнул летчикам:

— Наш народ и бить врага любит и повеселиться любит! — Выпив, Иван Кузьмич раскланялся на четыре стороны, поблагодарил и вышел из-за стола. — Спасибо за хлеб-соль. Спешу, дома теперь работы много, изрядно придется почистить все после фашистского пришествия.

* * *

Теплый день сменился прохладной ночью. Колосков и Дружинин вышли из землянки покурить. Тихо. Легкий ветерок шелестит сухими травами. Темное небо разрисовано звездами. Большая Медведица своим золотым ковшом, казалось, старалась зачерпнуть их побольше.

— У нас в Сибири снег лежит. Отец теперь с ночной смены домой пришел. Мать, наверно, пельменей ему наварила. Ох, и любит отец пельмени! — Григорий улыбнулся. — А места, Яша, у нас какие! Кончится война — поедем к нам!

— Поедем. Но у нас на Украине места не хуже. Да вообще страна у нас такая — не придумаешь сразу, где краше.

— Это правильно.

Где-то в лесу заиграла гармонь, послышались звонкие девичьи голоса.

На огонек подошел командир полка.

— Не спится, а спать надо. Завтра летим за Днепр. Там временно выключаемся из боевой работы. Вошли в резерв Верховного Главнокомандующего, пополнимся людьми и материальной частью.

На соседнем аэродроме вспыхнули прожекторы. Ночные бомбардировщики взлетали и направлялись на запад.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Зима прошла спокойно. Личный состав полка в боях не участвовал, изучал новые двухмоторные самолеты. За несколько сот километров впереди наши части вели ожесточенные бои. Войска Первого Украинского фронта, прорвав вражескую оборону, продвигались на запад. В сводках появилось львовское направление. Уже был освобожден Тернополь. Летчики и штурманы с нетерпением ждали боевого приказа.

Зорин не спеша шел по аэродрому, покрытому розовым клевером, словно одеялом. Кое-где в низинах еще стояла помутневшая весенняя вода. Недалеко от стоянки самолетов на юго-восток уходила железная дорога, параллельно тянулась ровная белая полоса шоссе, по которой то и дело сновали к линии фронта и обратно в тыл груженые машины. Места эти были хорошо знакомы Зорину. Здесь стоял его полк. Сколько раз приходилось ездить по этим дорогам. А вон там, за изгибом шоссе, возле вишневого садочка, он не раз с детьми рвал полевые цветы. За три года он не получил от семьи ни одного письма. Но в глубине души жила надежда, что дети и жена живы. «Скоро Львов, а там обязательно разыщу их…» — успокаивал себя командир.

Где-то послышалась громкая команда. Зорин очнулся от дум. Возле самолетов показались техники, они быстро расчехляли свои машины, — начинался рабочий день. Командир полка пошел к стоянке первой эскадрильи. Возле второго самолета стояла группа техников. Зорин подошел к ним.

— Ну как, орлы, материальная часть к бою готова?

— Так точно, товарищ полковник! — отчеканил Исаев.

— Самолеты работают, как часы, — добавил Репин, молодой воздушный стрелок.

— В шестнадцать часов поднимемся в воздух. Еще раз проверьте все.

Подошел Назаров. Зорин спросил его:

— Вчера из села приходили девушки, вас спрашивали. Видели их?

— Так точно, товарищ командир. У них закопан разобранный трактор. Просили помочь собрать и дать недостающие части. Пахать надо, а им нечем…

— Что же вы решили?

— Бюро комсомольской организации поручило мне организовать бригаду. Я подобрал ребят. А вот насчет запасных частей… Не знаю, право, что делать. Может, у танкистов попросить.

— Поговорите с инженером, кое-что и у нас найдется.

— Есть, товарищ командир.

Через час пришел долгожданный приказ. Одним из первых взлетел Назаров.

Бомбардировщики подошли к цели. Внизу — железнодорожная станция, стоят шесть эшелонов. Посыпались бомбы. Ожесточенно били зенитки. Били довольно метко, видимо, успели пристреляться. Неожиданно машину Назарова бросило вниз. В левый мотор попал снаряд, сразу же вспыхнуло пламя.

— Ребята, держись! — крикнул экипажу летчик и схватился за раненый бок.

Пылаев быстро дал команду стрелку: — Передай ведущему, идем на вынужденную.

Самолет летел на одном моторе. Назаров, круто развернув машину, со скольжением стал уходить на восток, через линию фронта. Пламя приближалось все ближе к кабине летчика, стало душно от дыма. Назаров открыл боковые стекла, перехватил горячий штурвал, накренил самолет. Пламя лизало пол кабины. Загорелся комбинезон. Но внизу уже была своя земля.

— Прыгай, наша территория! — отдал команду Николай и облегченно вздохнул — экипаж спасен.

Самому ему не выбраться из кабины, и он должен во что бы то ни стало посадить самолет. Вдруг он увидел, что его горящая машина опускается прямо на нашу артиллерийскую позицию. Последним усилием воли Назаров повернул штурвал и потерял сознание. Самолет ударился о землю. К месту падения бежали артиллеристы. На горящем самолете стали рваться пушечные снаряды. Бегущий впереди артиллерист взмахнул руками, упал. Другому осколок попал в плечо, и тот, зажимая рану, остановился. Но остальные продолжали бежать. Надо было во что бы то ни стало спасти летчика. Возле самолета артиллеристы увидели двух людей в обгоревших комбинезонах. Они вытаскивали из кабины летчика. Это были штурман и радист. Артиллеристы подхватили мертвого Назарова и бросились прочь от самолета. Не успели они отбежать метров двадцать, как раздался взрыв. Пылаев, вытирай обгорелыми руками лицо, обратился к командиру батареи:

— Слушай, артиллерист, будь братом. Прикажи отвезти тело летчика в Ставрополь, там наши. Век будем помнить. Его ребята похоронят.

— Успокойся, все сделаю. Запомни Денисова, из санбата позвони.

Подъехала санитарная машина. Оттуда выскочила женщина в белом халате, и кинулась к раненым. Увидев Пылаева, стоявшего на коленях, она остановилась.

— Вася… ты?!.. Что с тобой?

Еще не понимая, что произошло, она стала торопливо раскрывать санитарную сумку.

Пылаев не удивился, увидев Лиду. Он знал из письма, которое два дня назад получил Назаров, что девушка воюет совсем рядом, в артиллерийском полку. Еще она писала, что просит командование перевести ее к летчикам. Так мечтала о встрече с Николаем. И вот встретились…

— Погиб… Николай погиб, Лида.

Лида смотрела на Пылаева растерянно, все еще не понимая, что же случилось. И тут она увидела мертвого Назарова. Уронив сумку, она со стоном припала к груди любимого:

— Прощай, друг, — прошептал Василий, и направился к санитарной машине. Двое артиллеристов поддерживали Репина.

У санитарной машины Василий оглянулся. Командир его уже лежал на носилках, лицо было прикрыто марлей. Лида, согнувшись, стояла рядом. Эх, какие порой несправедливо жестокие вещи происходят в жизни!

* * *

Был воскресный день. Возле общежития летчиков, прислонясь к стене, стоял дневальный Шеганцуков. Он тоскливо смотрел, как на огородах женщины копали грядки. Ему хотелось подойти к ним и помочь. Он скучал по земле, по мирной жизни. А сегодня все вокруг дышало миром. Возле озера в камышах рыбаки ставили сети, над ними, пронзительно крича, кружились чайки. За рекой девочка-подросток громко ругала ленивых быков, которые медленно тянули воз, нагруженный глиной.

К общежитию подъехала грузовая машина. Шофер вышел из кабины и, обращаясь к дневальному, громко спросил:

— Слушай, дружок, как мне найти полковника Зорина?

— Все на аэродроме. А зачем тебе?

— Я с передовой, артиллерист. Летчика убитого привез, командир батареи, старший лейтенант Денисов приказал.

Шеганцуков бросился к машине. Там, на соломе лежало тело убитого. Моторист бережно приоткрыл край плащ-палатки.

— Мой командир звена, Николай Иванович Назаров, — дрогнувшим голосом сказал Шеганцуков и, сняв пилотку, комкая ее в руках, тихо спросил: — Остальные… где?

— Отправили в лазарет. Один сильно подгорел, а другой ушибся. Геройские ребята…

Шетанцуков стоял, опустив голову. Нет, невозможно привыкнуть к смерти. А в такой вот томящий, такой мирный день, особенно. Шеганцукову стало стыдно за свои недавние безмятежные мысли. Ни на минуту нельзя забывать, что идет война, гибнут люди, кто знает, скольких не станет еще до конца войны. Но напрасно корил себя Шеганцуков. Человек создан для мира. И даже на войне, вернее именно на войне, мечтает о мире. Мечтает, когда идет в бой, мечтает в минуты затишья, и последняя мысль его, если суждено человеку погибнуть, тоже о мирной жизни…

Назарова хоронили в саду сахарного завода. Падали, падали листья на открытый гроб. Тени скользили по мертвому лицу Назарова. И было невыносимо думать, что никогда, никогда больше не ощутит он ласки солнца, не увидит неба, не порадуется удивительной красоте земли.