Голубчик - Эмиль Ажар

Без четверти восемь — вдруг мадемуазель Дрейфус не утерпит и придет пораньше — я стоял на площадке десятого этажа. С фиалками в руке, готовый распахнуть дверь лифта.

Девять. Пять минут десятого. Мадемуазель Дрейфус нет. Служащие прибывали порциями, и я уже перестал открывать им дверь — не нанялся.

Девять пятнадцать.

Двадцать.

Мадемуазель Дрейфус нет.

Не сдамся. Не дрогну, не уступлю ни пяди. Пусть ухмыляются — люди есть люди, ведут себя чисто по-человечески… или нечисто… все равно, пусть… На том стою с букетиком фиалок, фиалки тоже стойко пахнут.

Девять двадцать пять. Мадемуазель Дрейфус все нет. Меня бросало в жар и в холод и постепенно скручивало в узел. Но вдруг осенило: она, наверно, ждет меня внизу, чтобы, как обычно, подняться вместе, навеки вместе, а меня нет, и она все стоит и стоит. Я бросился по лестнице вниз как ошпаренный, но опоздал, перед лифтом никого, а кабина уже спускается. Что ты будешь делать, сплошные накладки, не дай Бог, мадемуазель Дрейфус решит, что я морочил ей голову или в последний момент передумал, потому что она черная. Эта мысль буквально подкосила меня, я сел на ступеньку, не выпуская из рук стаканчика с фиалками. Ведь это ужасно! Я только и мечтаю, чтобы у нас были черные детишки и чтобы мы все: они, я, мадемуазель Дрейфус и Голубчик — сплотились в крепкое семейное ядро. Готов хоть в пещере с ними жить, по обычаю предков — пожалуйста! Во мне нет ни капли расизма, вот уж за что ручаюсь. Покончить с этим недоразумением во что бы то ни стало! Наверно, мадемуазель Дрейфус сидит у себя и переживает, покинутая и униженная.

Надо действовать, и немедленно! Я обошел все кабинеты, не расставаясь со стаканом и букетом. Заглянул в каждую дверь, невзирая на смеющиеся лица. Ходил с протянутой рукой, пока вконец не потерял голову. И не только голову — меня казнили, четвертовали. Не чуя рук и ног, открывал я дверь за дверью, входил, озирался, ни с кем не здоровался — в тот момент я был способен на все. В конце концов я сунулся со своими фиалками в кабинет директора.

— Что с вами, Кузен? — спросил он.

Я стоял, задыхаясь от гонки по этажам и злости на весь мир.

— Вы хотите преподнести мне цветочки?

— Да не вам, черт побери! — Я распалился так, что в одиночку учинил бы штурм Бастилии.

— Я ищу знакомую, мадемуазель Дрейфус.

— Так фиалки для нее?

— Это мое личное дело.

Гори все огнем. Чего бояться, когда такой ужас. Конечно, я рисковал своим будущим, но на самом деле рисковать было нечем: будущее есть там, где есть двое, а где их нет, там нет и будущего. Это каждый знает с колыбели, и не заводите меня, не то, мать вашу за ногу, как одичаю да как начну изготавливать домашние бомбы из подручных материалов!

— Успокойтесь, старина.

Конечно, так всегда, этим сволочам главное — покой. Я тебе устрою покой, старый хрыч. Сам покойничком станешь, ни забот, ни хлопот, лафа да и только!

Отчаянным усилием воли я все же загнал себя в рамки и сказал:

— Простите, господии директор. Я ошибся. Я ищу одну из наших служащих, мадемуазель Дрейфус.

После чего повернулся и пошел к двери.

— Мадемуазель Дрейфус у нас больше не работает. Она уволилась.

Я застыл, вцепившись в дверную крючку. То есть кручку. Да тьфу ты, ручку!

— Когда?

— Ну, подала заявление заранее, как положено. А вы не знали?

Дверь заклинило. Или не дверь, а меня. Словом, что-то где-то заклинило, это факт. Я никак не мог повернуть ручку. Такая круглая медная штуковина. Скользкая, не ухватишь.

Крутил направо и налево — ни в какую. Заклинило внутри. Заело. От натуги я весь затянулся узлами, но открыть дверь не мог.

Директор подошел и положил руку мне на плечо.

— Ну-ну! Не расстраивайтесь… Успокойтесь… Это что же, так серьезно?

— Мы собираемся пожениться.

— И она не предупредила вас, что уходит?

— Всего не упомнишь, нам надо столько всего обсудить, что мелочи забываются.

— Но как же она не сказала вам, что уезжает на родину, в Гвиану?

— Извините, господин директор, но тут что-то заклинило, дверь не открывается.

— Позвольте, я… Вот. Надо было просто повернуть.

— Знаете, на мой взгляд, старые, дедовские ручки без всяких выкрутасов были куда прак тичней. А эта дрянь скользкая — не ухватишься.

— Понимаю… Никак не ухватишься. Выскальзывает из рук. Возможно, вы и правы, Кузен.

— Все это с самого начала ни к черту не годится, если хотите знать мое мнение, господин директор.

— Да-да.

— Отвратительно, из рук вон, господин директор. Чего уж там, говорю, что думаю, а думать я не разучился, уж не обессудьте.

— Разумеется, но все равно не стоит. Послушайте меня, Кузен. Ну же, возьмите мой платок.

— Такая скользкая дрянь, другого слова нет — дрянь, да и все! И чихать я хотел!

— Что-что?

— Чихать, господин директор, чихать с высокой колокольни! Я и сам знаю: если схватить покрепче да надавить… Но двери должны открываться свободно.

— Правильно… Придите в себя. Мало ли что бывает. Все уладится, вы у нас на хорошем счету. А двери бывают другие, знаете, электронные, открываются, как только протянешь ногу.

— Ну, когда протянешь ноги, никаких проблем.

— Надо подумать, может, заведем что-нибудь в этом духе.

— Впрочем, я здесь не у себя дома, прошу меня извинить. Сбой в программе.

— Что вы, Кузен, напротив, вы здесь у себя, я хочу, чтобы вы это поняли, прочувствовали, запомнили и передали другим. Мы все здесь делаем общее дело. Общее — вот что важно. Ваш коллектив — ваш дом.

— Благодарю вас, господин директор, но все-таки я не у себя, потому что я тут никто. И мои замечания насчет вашей двери и ручки совершенно неуместны. Поверьте, к вам лично они никак не относятся.

— Дорогой Кузен, вы очень взволнованы, у вас неприятности личного свойства, и я в свою очередь заверяю вас, что искренне вам сочувствую, ведь мы все — одна большая семья.

— Я знаю, господин директор, знаю, и как раз об этом пишу труд.

— Отлично, это можно только приветствовать. Кстати, я слышал, вы держите удава?.,…

— Да. В нем уже два метра двадцать сантиметров.

— И он будет еще расти?

— Вряд ли. Больше некуда, он уже занял все место, которым я располагаю.

— Наверно, нелегко жить бок о бок с пресмыкающимся.

— Не знаю, я его никогда не спрашивал. Пользуясь случаем, благодарю вас за доброе отношение и участие. Не премину упомянуть об этом в своем сочинении.

— Что вы, Кузен, голубчик, не стоит благодарности. Повторяю: мы все — одна семья. И я всегда рад случаю поговорить по душам с любым сотрудником. Я придаю большое значение духу товарищества. Сплоченный коллектив — это самое главное. А теперь до свидания. И не думайте больше об этом инциденте. Впрочем, не исключено, я и правда закажу автомати ческие двери. Пусть распахиваются сами. Жизнь достаточно сложна, надо облегчать ее где можно. Кланяйтесь домашним.

Вырвавшись от директора, я помчался в отдел кадров, узнал адрес мадемуазель Дрейфус и поехал к ней. В метро снисходительно улыбались моему стакану фиалок, чтобы они не завяли раньше времени.

Мадемуазель Дрейфус жила на улице Руа-ле-Бо, на шестом этаже без лифта. Я взбежал по лестнице на одном дыхании и не пролив ни капли воды, но в квартире никого не было. Я спросил у привратницы, не оставлено ли мне записки, но она, как и следовало ожидать, захлопнула дверь у меня перед носом. Пришлось вернуться в управление и до семи часов воевать с цифрами, что далось мне нелегко — я непреодолимо стремился к нулю. Цветы стояли на столе передо мной. И я даже проникся симпатией к IBM за его чистую бесчеловечность. В половине восьмого я снова звонил в дверь мадемуазель Дрейфус, снова не застал ее и прождал до одиннадцати, сидя на лестнице со своим неразлучным стаканом.

Когда и к одиннадцати она не пришла, терпение мое лопнуло, что случается со мной крайне редко, поскольку я неприхотлив и неизбалован. Это ведь только слова, что «чаша терпения переполнилась», на самом деле капли капают и капают, а чаша не переполняется. Так и задумано. Каждому, кто сидел на темной лестнице с букетом фиалок в стакане, знакомо это ни с чем не сравнимое чувство лютого душевного холода и голода. Не может быть, чтобы она совсем уехала. Не бывает, чтобы человек просто так взял и уехал в Гвиану, даже не попрощавшись. Десять минут двенадцатого. Никого. Последние четверть часа я высидел только потому, что привык «терпеть еще немного».

* * *

К половине двенадцатого я так затосковал по любви и ласке, что пришлось прибегнуть к помощи профессионалок. Пошел, как обычно, на улицу Помье. Хотел найти Грету, у которой такие длинные руки, но вспомнил, что она перешла на надомную работу. Оставалась высоченная блондинка, по всем статьям уступавшая подругам, и я подумал, что, может, она будет поласковее со мной из благодарности. Мы пошли в ближайшую гостиницу на углу.