Книга царств - Евгений Люфанов

Решительнее действовал и удачливее всех оказался граф Мориц Саксонский, чтобы добыть не столько вдовствующую герцогиню, сколько герцогство курляндское.

Во время пребывания Анны Ивановны в Петербурге в сентябре 1725 года, по поручению саксонского посланника Лефорта, одна из придворных дам заговорила с курляндской вдовушкой о прекрасном кавалере, графе Морице Саксонском, чьи галантные похождения шумели от Парижа до Варшавы и, конечно, возбуждали воображение Анны.

Принц Мориц, граф де Сакс, был сыном польского короля Августа II и красавицы Авроры фон-Кенигсмарк. Живя в Париже, он пользовался репутацией самого блестящего и легкомысленного офицера. Вел рассеянную жизнь, предавался азартной игре в карты, но при всем легкомыслии сумел получить под свое командование немецкий пехотный полк, находившийся на службе Франции.

Предупрежденный о том, что на примете богатая невеста, Мориц, вырвавшись из объятий французской актрисы Адриенны Лекуврер, поспешил в Польшу, чтобы быть наготове. Он однажды уже был женат по расчету на Викторине фон-Лебен и, запутавшись в долгах после скандального развода, мечтал о новой богатой невесте. О своем прежнем неудачном браке Мориц хранил глубокое молчание, выдавая себя за холостяка и затрудняясь только ограниченностью в деньгах. Его мать г-жа Кенигсмарк добивалась от короля Августа II, чтобы он выкупил жемчужины, заложенные у одною ювелира. Больше ей нечем было поделиться с сыном. Король пообещал, но не сдержал слова. Тогда Адриенна Лекуврер продала часть своих драгоценностей и прислала Морицу сорок тысяч ливров, а другая его приятельница по амурной связи, жена ливонского гетмана Потея, позаимствовала из мужниной шкатулки некоторую сумму, и Мориц оказался в положении весьма приличном.

Очень кстати умер престарелый и бездетный прежний курляндский герцог Фердинанд, и мшавский сейм, при тайном содействии короля Августа II, избрал новым герцогом курляндским графа Морица. В день его избрания была отправлена депутация к вдовствующей герцогине с прошением, чтобы она вступила в брак с новоизбранным курляндским властелином. В унылой судьбе столько лет вдовствующей герцогини появился просвет. Мориц статен, красив, ему 33 года, – наконец-то жизнь, фортуна решили благосклоннее быть к Анне, и она дала свое согласие.

Вспоминая прошлое, с некоторым укором сознавала теперь Анна, с каким неукротимым отвращением впервые ехала она в заочно ненавидимую Курляндию. Настороженно-затравленной волчицей, втянув голову в плечи, вступила она тогда в мрачный митавский замок; кусая губы и едва сдерживая злобные слезы, исподлобья озиралась по сторонам. А прислуживающие в замке люди по-своему определили состояние прибывшей госпожи и сочувственно вздыхали: бедняжка, так тяжело переживает смерть возлюбленною мужа, страдалица, какие слова утешения найти, чтобы облегчить ее печаль?..

Освоившись потом со своей митавской жизнью, герцогиня Анна почувствовала себя маленькой царицей в игрушечном курляндском царстве. У нее была корона, стародавний трон, на котором она сиживала иногда целыми часами в мечтах и помыслах о своем лучшем будущем или, как подлинная государыня, подписывала принесенные гофмейстером бумаги, касающиеся курляндских дел.

А гофмейстер ее двора Петр Михайлович Бестужев с первых же дней появления в замке вдовствующей герцогини стал ее фаворитом с явными амурными наклонностями и получил ответное доброжелательство.

Но однажды вечером с бумагами для подписи явился незнакомый молодой человек вполне приятного вида. Случилось так, что он остался в покоях герцогини до утра, и Анна узнала, кто был этот незнакомец, услужливо заменивший прихворнувшего гофмейстера.

Из рода в род почти на протяжении целого столетия особой достопримечательностью у курляндских властелинов была их конюшня. В глубокой давности у герцога Иакова III конюшней ведал конюх Бирен, отличный знаток лошадей. Принял от отца Иакова III достославную корону его наследник герцог Александр, а конюх Бирен передал заботу о прославленной конюшне возросшему и воспитанному вместе с лошадьми своему наследнику. И славилась конюшня герцогов до нашествия в Курляндию шведского войска, когда представителю герцогского рода Кетлеров пришлось расстаться с прежней славой своей конюшни и зачахнуть самому. Понуро свесив голову, в немногих стойлах дремали еще уцелевшие одры, годные разве что на живодерню. При них обретался последний отпрыск знатоков конюшенного дела Эрнст Иоганн с несколько измененной фамилией – Бирон. В ту пору ему было чуть больше двадцати годов.

Мысль о том, что неотесанный смерд в глазах Анны заслонит ее гофмейстера, у Бестужева могла вызвать только усмешку. Он был уверен в неукоснительной верности и преданности Анны, не раз заверявшей его, что никто и никогда не будет ей так мил и дорог. Пусть осмелится холоп приблизиться к ней хоть на шаг, она так его лягнет, что он подобного не знал в своей конюшне от самой норовистой лошади. Может, герцогиня разгневается и прикажет высечь его на конюшне, – тогда бы гофмейстер распорядился исполнить ее приказание незамедлительно и с большим старанием.

Но этого не произошло. У Анны решительным образом менялся взгляд на мнимые достоинства представителей великознатных родов, каким был, например, ее несостоявшийся супруг герцог Фридрих-Вильгельм – явное олицетворение ничтожества. А в противоположность ему – Эрнст Иоганн, который должен был считаться презренным смердом, не достойным даже взгляда ее высочества курляндской герцогини и русской принцессы, а все получается наоборот. Это презренному Фридриху-Вильгельму следовало при конюшне быть, а недавний конюх Эрнст Иоганн Бирон для того и существует, чтобы ему в замке жить, и, конечно, не покорным слугой, а властелином. А в то же время такие сопоставления были Анне очень неприятны: пожалуй, эдак какой-нибудь злоязычный пересмешник скажет, что это ей самой по неприглядности ее вида место лишь на портомойне, а иной сенной девке при ее статности и красе доподлинной герцогиней быть.

Надо Эрнста Иоганна за кавалерские его заслуги возвеличить, чтобы он благородным слыл, благо осанка, весь его вид, голос, взгляд говорят о том, что знатность ему в самый раз.

Бирон был как бы трехликим: вкрадчивым, властным и негодующим. В первом случае – пленял, во втором – бывал едва терпимым, в третьем – ужасал. Зачатки ума вскоре преобразовались у него в расчетливую хитрость, помогавшую ему обманным путем добиваться своей цели. С образованием у него никак не ладилось. Когда пришла в упадок прежняя слава герцогской конюшни, отец на скопленные деньги отправил Эрнста учиться в Кенигсберг, в надежде, что сын станет человеком, достойным быть не только при конюшне, а для более почетных дел, но надежды родителя не оправдались. Единственно, чему сын научился, это прикрывать скверные стороны своего характера кажущейся людям утонченностью молодого человека при всей спесивой гордости и грубости своей натуры. Научился он также шулерским приемам в карточной игре, несколько раз, не стесняясь, обманно обыгрывал товарищей, а чтобы задобрить кого следует, нарочно проигрывал такому, и этот проигрыш был как бы взяткой. Вспыльчивый по природе, поддаваясь своему ссоролюбивому нраву, он в гневе забывал наигранную учтивость и выражался языком, не оскорблявшим только лошадей. За мошенничество в картах и за невоздержанную грубость товарищи его однажды сильно высекли, и со всем этим неприглядным для биографии багажом Бирон оказался в покоях курлянской герцогини.

Бестужев только что стал поправляться от недомогания, когда в Митаву явился нарочный от Меншикова и передал приказ светлейшего князя явиться в Петербург в связи с курляндскими делами. В Петербурге гофмейстеру пришлось несколько задержаться, а когда он возвратился в Митаву, то впал в уныние. «Я в несносной печали, – писал он замужней дочери Аграфене, с которой делился интимностями своей жизни, как с единственным доверенным лицом, – едва во мне дух держится потому, что друг мой сердечный герцогинюшка от меня отклонилась, а Бирон более в кредите оказался».

Бирон ему хвалился, что он не только стал у герцогини личным ее секретарем, но имеет виды в недалеком будущем получить чин камергера. Бестужев грустно вздыхал, зная, за какие заслуги герцогиня так благоволила к этому конюху, но для того, чтобы отстранить или хотя бы несколько потеснить его, ничего сделать не мог. Анна все же обнадежила гофмейстера, что не оставит его без внимания, и это несколько его утешило. Если так, то можно с Бироном жить мирно, и они заздравно чокнулись для ради полного согласия на все будущее время.

А вскоре после этого Бестужев мог и позлорадствовать, когда Анна отправила Бирона с поручением в Кенигсберг. Снабженный изрядной денежной суммой, Бирон предвкушал возможность хорошо развлечься и по прибытии на место стал преуспевать в своих намерениях. Проводя время в пьяных кутежах, он стал участником одного ночного скандала и драки, был схвачен кенигсбергской стражей, высечен и, в разодранной одежде, избитый, водворен в городскую тюрьму, где содержался с ворами и бродягами. Узнали об этом в Митаве, и возмущению дворянства не было границ. Дальнейшее пребывание худородного Бирона в прежней близости ко двору герцогини считалось для курляндской знати больше недопустимым, но Анна не пожелала расстаться с фаворитом. Чтобы вызволить его из кенигсбергской тюрьмы, нужно было заплатить большие деньги. Бестужев ухватился было за возможность продержать соперника в тюрьме как можно дольше, говорил, что деньги все истрачены и достать их невозможно, но Анна настояла на своем. Освобожденный из-под стражи Бирон стал снова самым приближенным в свите герцогини.