Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич

Разыскивать унту было бесполезно. Из раскинувшейся неподалеку деревни к нам уже ехали на санях люди. А в это время за облаками на высоте 7000 метров готовились к снижению оставленные нами друзья. Они торопились узнать, как завершился наш прыжок.

Быстро бежит время. Вот уже подготовлен наш второй подъем к границам стратосферы. Мы с Фоминым входим в балонный цех отряда, чтобы поглядеть, в порядке ли «корпус» нашего воздушного корабля. Его расправленная воздухом оболочка лежит на полу, занимая чуть ли не весь цех.

Техник Карамышев отъединяет шланг воздушного вентилятора, просовывает голову в освободившийся рукав аппендикса и, захватив переносную электролампу, скрывается внутри оболочки.

- Прошу, товарищи, - приглашает он нас, будто к себе в квартиру.

Вместе с инженером Масенкисом мы оказываемся в обширном помещении с зыбкими, колышущимися «стенами» из прорезиненной материи. У отверстия аппендикса и в противоположной стороне - у клапана дольки, составляющие поверхность шара, сходятся, напоминая лепестки гигантского цветка. Внимательно оглядев швы, соединяющие дольки, Карамышев гасит лампу. Через плотную материю слабо пробивается дневной свет. Повсюду он равномерен, нигде не видно ни малейшего отверстия. Значит, оболочка в порядке.

У нас материальная часть находится под надзором квалифицированных людей, искренне любящих свое дело. Именно такими людьми являются старейшая работница цеха Евгения Кондрашова, инженер Александр Масенкис, техник Станислав Карамышев.

Карамышева даже представить себе трудно, не возящимся с оболочками, гондолами, такелажем. Он словно родился среди всего этого воздухоплавательного имущества. Станислав всегда что-нибудь совершенствует, конструирует. Он построил оригинальную складную, надуваемую воздухом гондолу. На аэростате с этой гондолой Борис Невернов совершал посадки на воду. Карамышев сконструировал и изготовил своеобразный воздухоплавательный автопилот. Этот прибор представлял собой сосуд с водою, которая автоматически начинала выливаться, если аэростат опускался ниже определенной высоты. Получалось то же, что при сбрасывании балласта - воздушный шар облегчался и шел вверх. Автопилот был, конечно, примитивен и применения в наших полетах не нашел. Но много лет спустя подобные устройства стали использоваться для автоматического управления аэростатами, летающими без людей.

Подходим к верхнему полюсу аэростата, где смонтирован большущий газовый клапан, который открывается веревкой из гондолы. Вот и кольцо для ее присоединения. Всякий раз, чтобы привязать веревку, приходится влезать сюда, внутрь шара.

Я видел однажды, как это делается на аэростате очень большого объема. Жарким июльским днем солдаты и офицеры воздухоплавательной части собрались вокруг лежащей на земле гигантской оболочки стратостата. Ее начинали готовить к предстоявшему на следующее утро полету. Случилось так, что воздушный вентилятор, с помощью которого подается воздух в оболочку, когда внутри нее работают люди, был испорчен. Времени для ремонта не хватало.

- Товарищи, кто возьмется привязать клапанную веревку? - громко спросил командир части известный стратонавт Георгий Прокофьев.

- Разрешите, товарищ полковник? - обратился к нему какой-то молодой солдат.

- Ну что ж, давайте! - согласился командир. - А вы, - обратился он к одному из офицеров, - возьмите нож и идите рядом. В случае необходимости - режьте оболочку.

Парень снял гимнастерку, обнажив мускулистые руки спортсмена, привязал к поясу конец клапанной веревки, нырнул в аппендикс и ящерицей пополз внутри накаленной солнцем газонепроницаемой оболочки. Там была адская жара, не хватало воздуха, а солдат все лез и лез вперед. Мы напряженно наблюдали, как под материей передвигалось его тело. Прокофьев и офицер с ножом шли следом. Полковник то поглядывал на часы, то оценивал взглядом остающееся до клапана расстояние. Длина оболочки составляла около 100 метров. Вдруг двигавшийся под материей клубок замер.

- Что с вами? - крикнул Прокофьев.

- Решил минуту отдохнуть, товарищ полковник, - раздался из оболочки приглушенный голос.

Наконец солдат оказался около клапана, и командир спросил:

- Как чувствуете себя?

- Да, вроде, ничего! - последовал ответ.

- Сумеете привязать?

- А как же, товарищ полковник, не зря же нас учили!

- Привязали? Ну-ка, потяните клапан… Так, хорошо!

Обратный путь был более тяжелым. Парень несколько раз отдыхал и добрался до аппендикса с трудом. Он вылез весь мокрый, жадно глотая воздух.

- Молодец! Благодарю, - сказал Прокофьев, крепко пожимая руку солдату.

…Чтобы привязать клапанную веревку нашего небольшого аэростата, таких героических усилий не требуется. Это можно сделать, не подавая в оболочку воздух.

Карамышев оттягивает тарелку клапана и отпускает ее. Пружины резко возвращают тарелку на место.

- Видите, и клапан в полном порядке, - говорит Станислав.

Возвращаемся к аппендиксу и один за другим покидаем оболочку, щурясь от яркого дневного света.

Через несколько дней аэростат, внутри которого мы побывали, уносит нас в голубую высь. Высотомер показывает 7000 метров, а мы все еще находимся над местом взлета. Превосходная погода - ни ветра, ни облаков! Только теперь нас начинает относить на юго-восток.

Я поворачиваю рукоятку управления свинцовой пластиной и тщательно записываю цифры.

«Аэронавигационные и научные приборы работают безотказно. Точно выдерживая график, ведем записи», - передает первую радиограмму Фомин. Он потихоньку постукивает пальцем по стеклышку вариометра. Стрелка показывает, что подъем прекращается, и Саша с помощью ножа освобождает от крепления один из балластных мешков.

На высоте 10 километров обнаруживаем совершенно иные скорость и направление ветра. Субстратостат быстро плывет на юго-запад к городу, который, словно нарочно, называется Наро-Фоминском.

10200 метров. Можем поздравить друг друга. Нами фактически побит один из мировых воздухоплавательных рекордов высоты. Каждая лишняя сотня метров, достигнутая воздушным шаром - победа, тем более, что мы поднялись в гондоле, загруженной научным оборудованием. Если бы не его вес, высота была бы еще большей.

Австриец Эммер на аэростате примерно такого же объема, как наш, сумел подняться на 9374 метра. Это и считалось рекордом.

Мечты Саши начинают сбываться! Мы летим в стратосфере, пусть хотя бы и в самом нижнем ее слое. Ничего, будущее за нами, поднимемся и более высоко!

Недаром стратосфера привлекает внимание авиаторов. Здесь нет облаков и туманов; погода всегда благоприятствует полетам, а воздух сильно разрежен, и его сопротивление движущемуся самолету невелико. Поднимаясь сюда, мы участвовали в борьбе за овладение высотами, на которых теперь с огромной скоростью мчатся воздушные корабли, доставляя пассажиров в комфортабельных герметических кабинах за многие тысячи километров.

Мороз достигает 52 градусов. Небо кажется темно-синим. Видимость исключительная, хотя земные рельефы сглажены и земля похожа на расчерченный прямыми линиями план. На расстоянии 90 километров видна подернутая дымкой столица. За нею различаются полоска канала имени Москвы и черточки, в которых мы узнаем высокие дирижабельные эллинги в Долгопрудной.

Глубокая тишина. Сюда не долетает ни одного земного звука, если не считать тех, что приносит радио. И вдруг - гудок! Обыкновенный паровозный гудок почему-то раздается так четко и явственно, словно до железной дороги рукой подать.

После 30минутного пребывания на потолке начинаем форсированный спуск. Я делаю последние записи.

Приземляемся и едва успеваем уложить оболочку, как к месту посадки на машине подкатывает Вернов. Торопливо пожав нам руки, он просит журнал с записями и спешит осмотреть аппаратуру. Он, видимо, доволен. Вскоре мы узнаем, что новые наблюдения подтвердили научные данные первого полета.

Мы не только штурмовали стратосферу. У нас организовывались интересные подъемы соединенных между собой воздушных шаров с высадкой - то, о чем мы когда-то мечтали, - целых «десантов» агитаторов-парашютистов, проводивших агитационную работу среди населения небольших городов и сельских районов. Наши пилоты повели серьезную борьбу за увеличение длительности и дальности полетов.