Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич

Мы вышли из облаков, и над нами ярко засияло солнце. Я поглядывал на оболочку. Ее покрывали морщины и складки, потому что с земли наш аэростат поднимался «невыполненным». Как это полагается для высотных подъемов; он был залит газом не полностью. По мере уменьшения атмосферного давления с высотой водород постепенно расширялся, занимая все больший объем. Складки материи исчезали, и нижняя полусфера окончательно расправилась. Аэростат «выполнился» - стал шаром. Продолжающий расширяться водород теперь выходил наружу через аппендикс. Подъемная сила начала уменьшаться и на 6600 метров сравнялась с весом аэростата. Взлет прекратился. Фомин взял нож и перерезал натянутый у борта шпагат. Тотчас за гондолой опрокинулся один из мешков с песком. Такой способ сбрасывания балласта позволял нам экономить силы и не делать лишних движений, опасных на большой высоте.

Когда, продолжая подъем, мы приблизились к легкой, волнистой гряде перистых облаков, корреспонденты газет обратились к нам по радио с просьбой рассказать о ходе полета.

- Сейчас 12 часов 35 минут, - сказал Фомин в микрофон. - Высота восемь тысяч шестьсот метров. Только что пробили слой перистых облаков. Скорость взлета около двух метров в секунду. Температура минус тридцать пять градусов…

Хорошо, когда есть связь с землей. Но в свободном воздухоплавании этому почему-то не придавалось должного значения. И только Фомин, готовясь к экспериментальным полетам, серьезно занялся радиосвязью. Незадолго до высотного подъема мы впервые полетели на «радиофицированном» аэростате вместе с инженером отряда Виктором Хахалиным, который сконструировал и изготовил для нас легкую и достаточно мощную приемно-передающую станцию. Хахалин держал связь с землей, принимал сводки погоды, а после посадки сейчас же передал в отряд, где мы находимся. Прежде нам не всегда удавалось быстро сообщить о себе в Москву.

…Стрелка высотомера остановилась на отметке «9000». Термометр показывал 45 градусов мороза. Ноги в тени слегка зябли. С комбинезонов же поднимался пар - испарялась накопившаяся на них у земли и в облаках влага. Фомин снова сбросил балласт. Высота возросла еще на 150 метров. На нашем аэростате можно было подняться несколько выше, если бы было такое задание. Но и высота 9150 метров казалась нам довольно внушительной. Мы находились в том слое воздуха, который, как учит аэрология, «отделяет» самую нижнюю область атмосферы - тропосферу - от стратосферы. Этот промежуточный слой называется тропопаузой, или субстратосферой. Отсюда и получили свое название «субстратостаты» - аэростаты, оборудованные, как наш, для подъема на такие высоты.

Итак, мы стояли в гондоле субстратостата, гордо плывущего над облаками. Фомин следил за приборами, держал связь с землей. Я продолжал наблюдения, делал записи. Мы почти не разговаривали. Временами Саша внимательно взглядывал на меня и спрашивал о самочувствии. Наслышавшись о незаметно наступающих на большой высоте обмороках, я вначале старался «вникнуть» в свое состояние: щупал пульс, прислушивался к биению сердца и дыханию. Вскоре я убедился, что чувствую себя нормально. Тут мне вспомнилось, как однажды со мною в обычный полет отправился служивший в ДУКе фотограф - худощавый, высокий и какой-то нескладный человек. Почему-то он был не в восторге от своего воздушного крещения. Особенно удручающе повлияло на него наступление ночи. Долго молчал он, сидя на дне гондолы, и, наконец, спросил:

- Какая сейчас высота?

- Три тысячи пятьсот метров, - пошутил я. В это время мы шли на расстоянии не более ста метров от земли.

- То-то я себя так плохо чувствую, - сказал мой угрюмый пассажир, - все же недостаток кислорода здорово дает себя знать…

Воспоминание об этом заставило меня улыбнуться. Я поглядел на голубые баллончики со сжатым кислородом, на манометры, показывающие давление живительного газа. Наша многократно испытанная на земле кислородная система работала отлично. Мы тщательно готовили ее, помня, что ненадежная подача кислорода, когда не было должного опыта, порой приводила к тяжелым последствиям. Трагически закончился один из высотных подъемов наших четырех военных воздухоплавателей. Они отправились в полет утром, а к вечеру никем неуправляемый субстратостат опустил на землю их замерзшие тела.

…Пробыв на потолке полчаса и выполнив все намеченные наблюдения, мы подсчитали, сколько осталось кислорода. Запас его был уже невелик. Следовало идти вниз. Фомин потянул клапанную веревку. Субстратостат, набирая скорость, стал снижаться. Теперь водород уменьшался в объеме, постепенно сосредоточиваясь в верхней части оболочки. Встречный воздух поднимал освобожденную материю. Спуск от этого становился неустойчивым, гондолу раскачивало. Для того, чтобы не давать нижней полусфере подниматься, на аэростатах имеется снасть, прикрепленная к аппендиксу. Она называется «уздечковой». Фомин натянул ее, прочно привязал к подвесному обручу, на котором висит гондола, и раскачивание уменьшилось.

На высоте 4000 метров мы сняли кислородные маски.

Приближались облака, скрывавшие землю. Выйдя из них, увидели впереди город Александров и вскоре благополучно совершили посадку, несмотря на сильный, порывистый ветер.

Вернов был доволен результатами нашего полета, а Вавилов сказал даже, что это первый подъем, в котором экипаж выполнял точные и непрерывные наблюдения над космическими лучами. Академия наук обратилась к нам с просьбой проводить специальные научные наблюдения и в дальнейших полетах, а для проверки выводов, сделанных на основании данных нашего подъема, в ближайшее время организовать второй полет субстратостата.

Теперь, когда мы начали летать на большую высоту, стало необходимым серьезно заняться высотными парашютными прыжками с воздушных шаров. Щукин и я считали это своим долгом не только потому, что такие прыжки были бы прямым продолжением начатого нами дела. В те дни нам присвоили звание «Мастер спорта СССР». А это ко многому нас обязывало.

Для начала мы решили прыгнуть с высоты 5000 метров, а затем выполнить тот прыжок, которому помешал несчастный случай, происшедший со мною два года назад.

И вот субстратостат поднимает нас в облачное небо. С нами летят Фомин, Крикун и молодой инженер-воздухоплаватель, выпускник ДУКа Волков. Почти над самой площадкой отряда в облаках навстречу нам выплывает дирижабль. Из его гондолы доносится музыка - московская радиопередача. Наши экипажи обмениваются приветствиями. У Фомина недовольное лицо. Он замечает, что в такой встрече мало хорошего. С корабля должны были бы запросить, нет ли рядом в воздухе аэростатов, и летать поосторожнее.

Внизу сплошная облачность. Плывем на север. Знаем, что под нами лесные массивы и неподходящие для приземления площадки. Волков выясняет, когда же будет обещанная синоптиками погода. С земли сообщают, что обстановка скоро улучшится. Действительно, в облаках образуются просветы - «окна». Впереди виднеется город Дмитров, а несколько ближе - большое поле. Фомин быстро подсчитывает время, необходимое для подъема до 5000 метров. Щукин и я определяем скорость ветра. Чтобы прыгать на поле, к которому мы приближаемся, следует поскорее набирать высоту. Сбрасываем балласт, и субстратостат идет вверх, пробивая один за другим слои облаков. Под нами окно, через которое хорошо видна земля. Сергей и я садимся на борт и разом бросаемся вниз.

Пролетев метров четыреста, открываю парашют. Мимо меня с громким свистом проносится какой-то предмет. Подняв голову, вижу неподалеку Щукина. У него одна нога без унты. Сергей забыл привязать ее, и от рывка она слетела вместе с меховым носком. Хорошо, хоть шелковый носок остался!

Опускаемся сквозь облака. Я то теряю товарища из виду, то вновь нахожу его рядом. Приземлившись, подхожу к нему… Ну и обмундирование, нечего сказать! На одной ноге унта, а на другой - меховая перчатка с крагой. Это переодевание Сергей совершил еще в воздухе.

Крикун долго потом посмеивался над Щукиным:

«Вместо валенок перчатки

Натянул себе на пятки!»