Слётки - Альберт Лиханов

Бабушка выбиралась туда редко-редко, бывало, и не всякий год, а тут, раз Борик вернулся домой, пусть только на время отпуска, но в полном своем благополучии, уговорила Елена Макаровна дочь свою сесть в автобус, отпросившись с работы, и на полдня оставить дом на попечение внуков.

Вернулась бабушка с лицом просветленным, едва переступив порог, объявила, что были они с мамой в храме Бориса и Глеба – Борисоглебским называемом – и молились, она за внуков, мать за сыновей. И вручила эти две книжечки.

Борис, конечно, тут же унесся, слегка женщин поблагодарив, а Глебка уселся за стол и минут за двадцать книжечку одолел, спросив себя про себя: «Ну и что?»

История выглядела если не сказкой, то былиной, хотя в ней указывались конкретные исторические даты, да и персонажи ведь не были выдуманы.

Ему хотелось с бабушкой поговорить, но она с мамой хлопотала на кухоньке, – а разве в суете поговоришь о древней истории? Глеб вышел на улицу. Ноги отчего-то понесли его в рощу, на поляну, где когда-то мычала день и ночь недоеная корова Машка. И коровы давно нет, и старушки нет, и домика голубого приветливого тоже нет – здесь теперь аж трехэтажный, внешне совсем неуютный какой-то, дом не дом, дворец не дворец, – скорее, общежитие, где обретается орава кареглазых черноволосых мальчишек, пришлецов, родственников Хаджанова, во главе, конечно, со взрослыми, которые однажды, когда им деться некуда было, ночевали у них во дворе. Теперь эти взрослые люди даже с Глебкой здоровались первыми.

Время от времени мама и бабушка ходили на рынок, и вот, вернувшись, то та, то другая говорили, что какой-то чернявый мужчина, а потом и черноволосая женщина, со ртом, полным золотых зубов, но не цыганка, вдруг скидывали для них цену на овощи, а то даже и на мясо, на рыбу – без всяких объяснений. Однако все попытки других женщин купить что-либо по такой же цене тут же отвергались. Черноволосые свои улыбки прятали, качали головой, говорили что-то непонятное на своем языке и тут же повторяли на ломаном русском:

– Эта толька има!

Ни мама, ни бабушка не требовали объяснений, не старались выяснить причину, а в домашних беседах приходили к выводу, что это все заботы майора, который обладал самым неоспоримым влиянием на своих земляков. Ведь он не только оказался первым в этом хиреющем городке, но и устраивал на постоянное жительство все новые группы приезжающих.

Местный народ причитал, почему-то боялся и сторонился чернявых людей, может быть, потому, что те как-то быстро, точно по мановению волшебной палочки, вдруг оказались в большинстве на рынке и не сразу, но постепенно подняли цены, хотя они же и превратили этот захолустный базар чуть ли не в ежедневную праздничную ярмарку. Во множестве ларьков, лавочек, палаток на прилавках возлежали ныне не только жалкие пучки редиски, выращенной на здешних скудных огородах, – продавались невиданные раньше заморские фрукты, а главное, на всяческий вкус одежда, обувь, всякая косметика для женщин и разнообразное, с иностранными наклейками, пойло для мужчин. Частенько поговаривали, правда, что все это подделка, но кто станет все это подделывать и где – было неясно. Так что разговоры крутились, мутились, как воронки в несвежей, но глубокой речке. Черноголовые граждане и гражданки были покладисты, в меру вежливы, и при полном непротивлении местного люда рынок захватили в прямом и переносном смысле слова.

И зажили они повсюду, тихо, постепенно скупая домики и домишки, сносили их и быстро сооружали новое жилье, и не сильно вроде бы отличное от местного, а все же было в этих постройках что-то не здешнее, чужое…

Глебка смело прошел на заснеженную поляну, по краям которой уже врыты были новые столбы для забора, – видать, новые хозяева расширяли свои владения, – и зачем-то именно здесь, под березками остановился, рассчитывая, видимо, задуматься над историей Бориса и Глеба, поразмышлять, почему же этих братьев нарекли первыми святыми русской церкви и зачем они – и тот, и другой – погибли без всякого сопротивления?

Ведь как было?

Правил тогда Русью ее креститель Владимир Красное Солнышко. И было у него несколько сынов. Любимый и самый надежный – Борис. Самый маленький, еще дитя, вернее, подросток – муромский Глеб, тоже, ясное дело, князь. А был у знаменитого князя еще и старший сын с именем-то прекрасным – Святополк, а с душой мохнатой и черной от коварства.

Стал стар и немощен князь Владимир, а в это время печенеги пошли валом на русские княжества, и послал он тогда надежу своего князя Бориса против ворога. Принял решение старый отец: как только Борис воротится, передать ему княжение в Киеве.

Печенеги разбежались, узнав, что на них идет войско Борисово, и он домой стал возвращаться. На ночь разбил шатер, а перед тем войско свое распустил: был он в горе-горьком, ведь получил известие, что отец не дождался его и отдал душу Богу.

Ближние его соратники тщетно уговаривали идти прямо на Киев и брать власть, но он не согласился, утверждая, что власть эта по праву принадлежит старшему из братьев – человеку с мохнатой душой и с ложно достойным именем Святополк. В ту же ночь Святополковы убийцы ворвались в шатер Борисов, который в тот миг молился, и убили его. Уже израненный весь, Борис успел прошептать:

– Господи, не вмени им во грех!

Самый младший, Глеб, княжил во городе да в Муроме. Святополк, хотя отец уже умер и похоронен был, послал младшему братцу ложное известие о болезни князя Владимира. Глеб снарядил ладьи и кинулся по рекам в Киев.

И вновь, как Бориса, упредили Глеба добрые духи: Святополк его убить намеревается, а Бориса уже и убил.

Не поверил мальчик Глеб в такое бессмысленное коварство – да не кого-нибудь, а брата братом, продолжил путь свой в Киев, а навстречу ему – струг с дружинниками Святополка. Только когда воины со струга спрыгнули в Глебову ладью и мечи свои над ним занесли, понял он, что предупреждения, ему, духами посланные, были не напрасны, что Святополк затеял невиданное преступление.

Впрочем, убили его не вражьи дружинники, а предатель повар, который, выслужиться желая, полоснул мальчика-князя по горлу кухонным ножом. И тело его бросили в кусты прибрежные, даже в землю не закопав.

Был еще один брат в этом семействе – Ярослав. И его хотел погубить Святополк, но Ярослав собрал крепкое войско. И была битва, а шатер свой Ярослав поставил в том же месте, где был шатер Борисов. И была битва войск братских за справедливость во имя братьев, братом же погубленных. Когда Ярославовы бойцы победили вчистую, Святополк бежал, но брат-победитель велел не гнаться за ним, сказав:

– Господь Сам свершит над ним суд Свой.

Тот скитался по разным землям, но молва о братоубийстве опережала его, и был он презираем всеми. Так и сгинул на чужбине, а в землю закопан без отпевания.

Борис же и Глеб прославлены как Святые второго мая 1072 года, так что это никакая не сказка, а самая что ни на есть правда.

А еще есть история отыскания тела Глебова. По слову Ярослава, стали разыскивать его по всему пути. Долго искали. Но вот ночью увидели: над непроходимым лесом столб света стоит. Двинулись туда, с трудами через препятствия пробрались и увидели на поляне нетленное, не тронутое ни смертью, ни зверями тело невинно убиенного князя-мальчика.

И есть у братьев еще одно имя – Страстотерпцы.

Терпели, выходит, страсть, и не какую-нибудь чужую, постороннюю, а от кровного старшего брата своего, до последнего мига веруя в невозможность братоубийства лишь во имя власти одной.

Все это представлял себе Глебка, стоя на взгорке заснеженном, под двумя сросшимися березами, как вдруг обмер.

Откуда-то возникли перед ним четыре разнокалиберных мальчика с угольными глазами, глядели на него не враждебно, а пусто – будто бы он тут был, но как бы и не было его. И один, постарше, сказал вполне вежливо:

– Уходи, пожалуйста! Это наша земля!

– Нет, – не сразу сообразил Глебка, – это наша земля!

И улыбнулся, глупенький. Черноволосый мальчик нисколько не смутился.

– Мы знаем, – сказал он, – что твоя земля вон там, – и указал на крышу Глебкиного дома.

Глеб посмотрел туда, куда он показывал.

За крышами маленьких избушек виднелась знакомая кровля родного дома, и он прекрасно знал это, но ведь – посмотрел.

Что-то ложилось ему на плечи, какая-то темная тяжесть. Он хотел возразить, но не знал, какие должен произнести слова. В общем-то их не было.

Он поднялся и пошел.

Только не к дому, а в обратную сторону, на опушку березовой рощи, где когда-то они с Борей похоронили соловья.

Часть четвертая ПОГИБЕЛЬ

1

Борис регулярно приезжал в учебные отпуска, и, в общем, они были похожи на первый его приезд, так что Глебка даже путался, вспоминая, когда и в какой раз происходили малозначительные события и звучали слова, сказанные старшим братом. Он становился всё взрослее, солиднее, разговаривал не суетясь, ровно, без интонации, как будто взвешивая слова. На старших курсах попал в какую-то объединенную спортивную команду военных, и его стали отпускать на тренировки и соревнования. Почти каждый раз он привозил домой блестящие кубки, на которых стояло его имя, и Глебушка подолгу любовался братовой славой. Только уж потом бабушка поставила кубки на самый верх буфета, откуда они светили, снисходительно и свысока поглядывая на бродившую, говорившую, учащую уроки и моющую посуду житейскую повседневность.