Рим. Книга 1. Последний Легат - Шимун Врочек

Затем я вижу молот: огромный, металл в следах ударов… Он волочится по арене, оставляет след в песке, подобный следу червя. Затем вижу шрам и татуировку на правом плече: грубо нарисованный бык опустил рога. Из-за движения мышц под бледной кожей германца бык кажется живым.

Затем понимаю, что в варваре семь футов роста, не меньше. Его голова задевает небосвод — так кажется мне.

Коротко остриженные светлые волосы — по римскому обычаю. Мертвенно-бледное, почти синюшное лицо. На варваре только штаны из кожи, он обнажен по пояс. По всему торсу следы шрамов — один, самый страшный, толстый и белесый, идет от ключицы вниз, пересекает грудь, живот и упирается в край штанов. Видимо, когда-то германца чуть не разрубили пополам.

Теперь он стал сильнее.

Но самое интересное в другом.

Когда германец останавливается посреди арены и поднимает голову, все затихают на мгновение. Под низким лбом сидят два глаза — разные! Ярко-голубой горит небесным огнем безумия. Другой — зеленый — мрачен, как германский лес.

Это страшно. Даже Стигион, уродливый гладиатор, кажется впечатленным.

Пауза.

— Стир по прозвищу Бык! — кричит распорядитель. Амфитеатр отвечает дружным гулом: вух, наконец-то. Все в порядке. — Варвар-германец, от поступи которого содрогается земля.

Я готов в это поверить.

Германец стоит равнодушный, едва жвачку не жует, как корова. Молот лежит на песке, германец держит его за рукоять так, словно забыл про свое оружие.

Может быть, так и есть.

Когда я смотрю на варвара по имени Стир, по прозвищу Бык, мне чудится, что песок арены промят в том месте, где он стоит. А воздух вокруг германца изгибается и дрожит, как от страшной жары.

Но вокруг — прохлада германского лета. Всего лишь.

— Начинайте!

— Да! — кричит толпа.

— Откуда взялся этот Стир? — спрашивает Гортензий Мамурра. Это особая манера говорить, аристократическая — словно бы ни с кем, с богами, с воздухом… С самим собой.

Нумоний Вала некоторое время молчит, глядя на арену, прежде чем ответить.

— Он сам вызвался участвовать в боях. А так он служит в третьей вспомогательной когорте. Видите стрижку? Он из наших солдат.

Германец Бык и гладиатор Стигион идут навстречу друг другу. Великан выше италийца на две головы, хотя Стигион тоже не из маленьких.

— Обычно германцы отращивают длинные волосы, чтобы выглядеть устрашающе, — продолжает Нумоний. — Они расчесывают их в две пряди и намазывают глиной. Но ему это… — легат Восемнадцатого медлит, подбирая слово, — не нужно.

В этом простом «не нужно» больше смысла, чем во многих иных словах.

Бык устрашает уже той ленью, что сквозит в его движениях, когда он идет навстречу противнику и молот волочится за ним по песку. В его взгляде, в его полусонно прикрытых глазах, один из которых зеленый, другой — голубой.

Интересно, какие ставки на этот бой? Сколько ставят на германца?

— Стигион должен выиграть, — говорит Нумоний. Но я не слышу в его голосе уверенности. — Он лучший. Он убивал на арене сотни раз.

Стигиона выписал наместник специально для игр — для престижа. Праздник в мою честь подвернулся как раз вовремя, чтобы испробовать в деле новое приобретение Квинтилия Вара.

— Не желаете сделать ставку? — Рядом со мной оказывается щуплый человечек с хитрым лицом. Оно точно вставлено в раму и может быть в любой момент заменено на другое.

Я смотрю, как двигается Стигион — плавно перетекает, словно красно-полосатый тигр. Затем смотрю на сонные, угловато-дерганые движения германца.

— Желаю, — говорю я. — Какие сейчас ставки?

— Пять против трех — на Стигиона Убийцу, — быстро говорит человечек. В руке у него глиняные таблички.

— Даже так? — Чему я удивляюсь? Германец идет очень высоко для новичка в таких боях. Впрочем, достаточно на него посмотреть…

— Хорошо, — говорю я. — Двадцать денариев на… на варвара!

— Не уверен, что это хороший выбор, — говорит Нумоний Вала. — Извините, что вмешиваюсь, Деметрий Целест.

На арене Стигион и Бык все ближе друг к другу…

— Вы правы, — говорю я. — Сто денариев на германца! Играть так играть.

— Принято, — говорит человек с вставным лицом.

В ладони у меня оказывается глиняная табличка с номером XVII.?

Семнадцать, как номер моего легиона. Я хмыкаю. Боги дают знак? Если бы я верил в приметы, это была бы лучшая… наверное.

Все замирают.

Стигион, чемпион Рима, против великана из германской преисподней.

Когда-то сто тысяч желтоволосых великанов с голубыми глазами вторглись в приальпийскую Галлию и разгромили несколько наших легионов. Полгода после этого Рим был в таком ужасе, что германцы казались нам выходцами из Преисподней.

Стигион останавливается в центре арены. Его меч — фракийский, с расширяющимся лезвием, слегка загнутым на конце. В левой руке у него маленький щит.

Германец все так же стоит, склонив голову набок. Даже молот не поднял. Он что, слабоумный? Кажется, толпа начинает думать так же.

Стигион быстрый как молния — он убьет германца, прежде чем тот поднимет свой молот. Или даже вздохнет.

— Подними оружие, деревенщина! — кричат с трибун.

«Боги, — думаю я, — я поставил сто денариев на идиота. Впрочем, хороший урок редко бывает бесплатным».

В следующее мгновение Стигион делает выпад. Это пробный удар, но он вполне может искалечить варвара… Клинок со свистом рассекает воздух.

На мгновение луч солнца отражается от чего-то на груди великана-германца с разными глазами, бьет мне в глаза. Меч летит. Если германец не поднимет свое оружие… В любом случае уже поздно.

Германец вдруг отпускает рукоять, молот падает на песок… Великан делает шаг навстречу клинку… Что за?!

В следующее мгновение все ускоряется. Стир оказывает вплотную с гладиатором, берется за нижний край шлема огромной ладонью. Дергает вверх. Хруст!

Меч Стигиона медленно падает на песок. Крак, кр-рак, крак.

Мы слушаем этот жуткий звук в полной тишине.

Великан ломает гладиатора руками, как детскую игрушку. Чудовищная сила. Так не бывает, но — так есть. От накачанного тренированного убийцы не остается ничего — кроме…

Брызги крови разлетаются по арене. Стир вырывает ему руку с легкостью — капли крови летят, темные, почти черные.

Всё.

Изломанный кусок мяса с вырванной рукой падает на песок. Его отшвырнули за ненадобностью. Стигион больше не убийца, он никто. Стоило ехать из самого Рима, спрашивается?

Великан убил его голыми руками. Стир поднимает окровавленную ладонь.

И только тогда толпа выдыхает и начинает кричать.

В последний момент, когда амфитеатр скандирует: «Проваливай!» — я вижу, как германец берет огромными пальцами амулет, что висит у него на груди, и мажет его кровью убитого гладиатора. И вздрагиваю — словно всего, что случилось раньше, мне недостаточно…

«Боги», — думаю я. В руках у германца фигурка быка — из знакомого серебристого металла.

Глава 7

Пир в доме Вара

Огромное блюдо с заливной рыбой стоит между кувшином с остро пахнущим гарумом и чашей, в которую налита смесь меда с уксусом; запахи различных видов перца такие мощные, что хочется чихнуть. У германских вождей вкусы попроще. Почти никто не пользуется гарумом («сукровица мертвых рыб»), чтобы сделать блюдо острее. Любимый римский соус отгоняет варваров одним запахом.

Лучший гарум привозят в Рим из Помпей и Испании, в этом году модным считается соус из макрели — я как-то видел, как его делают. Я был проездом в мастерских под Капуей, там, где находится семейная вилла Деметриев Целестов. Своеобразное впечатление. Огромные деревянные бочки с мелкой рыбешкой, сильно засоленной и выставленной на солнце — настоящее солнце! — стоят так месяцами. Созревшим гарум считается от трех месяцев. Специальным ковшом с дырками вычерпывают его и процеживают. Почти все блюда изысканной кухни включают нынче гарум. Цена за кувшин доходит до ста денариев!

Годовое жалованье легионера — сто восемьдесят три денария. За вычетом отчислений на похороны — для этого удерживают половину жалованья — остается девяносто денариев. То есть рядовой «мул» получает на руки примерно пятьсот сорок сестерциев, и это не считая отчислений за оружие, палатки, инструменты! И еще на эту сумму ему нужно покупать еду и хлеб в легионных пекарнях.

Впрочем, думаю я, глядя, как рабы приносят и ставят блюдо с зажаренными певчими птичками, украшенное желтыми и белыми цветами, легионер может покупать пшеницу и сам печь хлеб. Сокращение расходов.

Я беру чашу с вином — испанским, с привкусом меда — и поднимаю. Несколько лиц, в том числе лицо Квинтилия Вара, поворачиваются ко мне.

— Здоровье хозяина этого дома! — говорю я.

Пропретор вежливо кивает.