Коллекционер уродов (СИ) - "БоЖенька"

Прошла через толпу, как нож сквозь масло, скрылась за дверью к Еве и все. Тишина. Все замерли.

Галка захотела следом. На цыпочках двинулась, только Влад ее за шкирку схватил.

Сам стоял послушно, ждал, терпел и Галке велел. Приложил палец к губам, призывая к тишине, и мрачно уставился на дверь. Вслушивался.

— Я войти хочу, вдруг ей там одной страшно, — шепотком попросила девушка.

Но Влад оставался непреклонен. Замотал головой.

— Она запретила беспокоить, говорит, не хочет, чтобы мы запомнили ее такой, если что не так пойдет.

— Глупости. А вдруг ей поддержка нужна? Да и что пойти не так может?

— Тише.

Хозяин прикрыл глаза устало, притянул Галку в объятья да так и замер.

Девушка слышала, чувствовала, как дико колотиться его сердце. И больше ничего не улавливала. Ни криков, ни голосов, ни шуршания.

Что может приключиться? Ничего же не должно сделаться.

Галка даже не ожидала, что так скоро Ева должна ребенка родить. Не думала, что дитя так быстро появится.

Прямо из пуза этого надутого.

Галку передёрнуло.

Ничего плохо не может случится. Просто не способно.

Ева не может умереть. Не должна.

Она ведь молодая совсем ещё. И здоровая, кровь с молоком. Как бык. Корова.

Ева ведь даже недомоганий не испытывала, весела была все время. Бодра.

Всегда-всегда.

— Иди, — приказал хозяин, — уложи Свету спать. И сама отдохни.

И Галка ушла. Только мысли дурные тревожные ее не покинули.

Ева не имеет права умереть. Она ведь ещё не дочитала второй том приключений самурайши. Нельзя умирать.

А вдруг с ее ребенком что плохое сделается?

Галка положила стрекозочку в корзинку, подвешенную за крюк к потолку. Раскачивать стала люльку, напевать тихонечко колыбельные Влада.

А в голову лезли все теплые воспоминания с Евой.

Как она свой гербарий несчастный собирала, сгорбившись над столом, обложенная вся листочками и цветочками.

Как танцевала изящно и бойко, стуча быстро ножками, как копытами. Поворачиваясь на месте, словно юла. В руках только платок застыл, высоко поднятый над головой.

Как пела, не попадая ни в одну ноту. А все частушки просто кричала весело и задорно.

Как на своей панфлейте сказочной играла, заложив густые кудрявые пряди за ухо. Вытягивая мягко пухлые губы, дула незатейливо в трубочки. А из них звук мелодичный струился.

Как читала всегда беспокойно, подпрыгивая на каждом моменте, то задыхаясь от смеха, то глотая горькие слезы. Как запиналась на сложных словах и рукой на них махала, читала дальше.

Как валялась с Галкой вместе на кровати хозяина, везде свою шевелюру разложив. И ругалась всякий раз, если Гала нечаянно давила на кудри.

Как взыдмала свою грудь большую, когда сопела во сне, если Галка засыпала рядом.

Как пахло от нее терпко.

Какая теплая была.

Живая.

Родная.

Галка мычала и баюкала малышку и сама не заметила, как на одеяла слезы горячие упали. Не успела понять, как сильно разволновалась.

Только живот скрутило больно и дыхание сперло.

Не могла Ева умереть. Ни она, ни ее дитя. Не должны.

Всю ночь Галка не сомкнула глаз. Металась по комнате беспокойно. В темноте ходила из стороны в сторону и накручивала себя.

А Мрак — злодей — в окно бестолково лупоглазил. То козни свои замышлял, то упивался чужими страхами.

Галке не принесли и весточки о том, как там Ева. И все поместье в гробовой тишине похоронено было.

Волнительно.

Страшно.

Чёрное небо стало сереть.

Словно краски смылись из окна, как с картины.

Даже птицы не пели.

Все замерло.

Светлело.

Жара над горизонтом не появлялась. Покинула их будто.

Миг. Промедление.

И весь дом сотрясся криками.

Галка ещё разобрать не могла, чего вопят.

В ладоши захлопали, засмеялись весело.

Галка распахнула дверь покоев и донёсся до нее визг детский, хохот весёлый. И услышала она как Ева тепло хохочет.

— Сын, у нас сын, — ещё никогда не был у Влада голос таким восторженным.

Галка выдохнула.

Все хорошо. Наконец-то все хорошо.

Схватила ещё сонную стрекозочку и вбежала в покои Евы. Припала к ней уставшей, измученной, вспотевшей. Обняла крепко, поцеловала в щеку горячо. Влад подошёл с малышом на руках. Присел рядом на край кровати.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Это… — Галка осоловело глянула на мальчишку, — это урод!

— А кто ещё мог у меня родиться? — рассмеялась утомленно Ева. И взмокшие ее волосы тяжело опустились, обнажая закрученные в баранку рожки.

— У тебя ягненок, — зачарованным шепотом пролепетала Галка.

— Козочка и ягненок, — улыбнулась сонно Ева, и стала спихивать рукой подругу, — кыш отсюда. Дайте отдохнуть.

Влад передал жрице ребенка обмыть и запеленать. А сам с Галкой и Сарой спустился на кухню.

— Отпраздновать надо, — наказала Сара, — пеките пирогов. Да послаще. Из всех ягод, что найдете.

— Ева сейчас вскармливать будет, ей нельзя ягод, — вступился Влад.

— А ее молоко считается человеческим или овечьим? — Галка передала свою малышку слугам и сейчас нагло восседала на кухонном столе.

Повариха согнала ее, пригрозив поварешкой, и все мирно отмахнулись от Галки.

— Это его первый день рождения, надобно отпраздновать на широкую ногу! — со знанием дела басила Сара.

Влад же спокойно не соглашался:

— Шумный праздник лучше устроить на третий день рождения или пятый. А сейчас он все равно ничего не запомнит.

— Мы-то запомним. Все дни рождения важны. Тем более первый.

— День рождения, — шепотом поинтересовалась Гала, — их несколько бывает?

Но никто на нее внимания не обратил. И она спросила громче:

— Ребенок снова родится?

— Что? — не понял Влад.

— Дней рождений много?

— Конечно. И все обязательно нужно праздновать, не важно кто запомнит, а кто нет, — не унималась Сара, грозя пальцем многозначительно.

— А я ещё рожусь? — Галка совсем растерялась, тихонечко заложила ушки, шаркала носком башмака по полу.

— О чем ты говоришь? — Влад без конца отвлекался и никак не мог понять ни Галу, ни Сару, — ты уже родилась.

— Значит, я больше не рожусь? — Галка против воли надула нижнюю губу, пальцы стала заламывать.

— Нет, конечно нет. Что за глупости?

— Пирогов! Сердце требует море пирогов. Самых кислых и сладких, — громко заспорила Сара, — из малины, смородины, вишни и даже крыжовника. Да-да, Владимир Ладович, не делайте такое лицо.

— Пирог только мы сможем испробовать. И раз Вы так просите, Сара, один прикажем испечь. Но…

— Сотни пирогов! И с десяток свечей на каждый!

— Он же новорожденный. Не сможет ещё свечи задуть.

— Так Ева пускай задувает, беда разве?

Они пререкались так бурно, что не заметили, как Галка сбежала.

А после не замечали, как часто она смурная ходит. Все детишками были заняты.

Обычно перемены в Гале первой обнаруживала Сара. Она чаще остальных оказывалась под нападками буйного характера девушки.

Но сейчас дворецкая вся была занята приготовлениями к празднику в честь рождения мальчишки.

А ещё Сара нередко заходила к Еве, чтобы поддержать и дать материнский совет.

— Больно, когда ест, — жаловалась Ева, — так сильно цепляется.

— Ничего-ничего, понимаю, что неприятно, ты первое время просто перетерпи. На, попей сама, — заботливо говорила дворецкая.

— Не понимаю, чего мне с карапузом водиться, с ним ведь даже поговорить ещё не о чем, — поджимала губы Ева.

А Сара в ответ смеялась, кивала понимающе.

— Можно я тебе признаюсь, — шептала тогда Ева, — я так уже от него устала. Спина ноет, внизу все болит. Постоянное головокружение, слабость. Мне кажется, я уже потихоньку начинаю его ненавидеть.

Ева говорила это и сама пугалась своим словам. Обращалась к себе и словно начинала презирать.

— Тебе тяжело сейчас, — мягко успокаивала Сара, — сложно. Ты настрадалась, измучилась. Конечно, ты устала. Поэтому ребенком и принято заниматься мужчинам. Самое главное дело ты уже сделала.