Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - Финн

— Это стоит увидеть. Приступай

Она соскочила со стула, надела пальто и дождевик поверх него и взяла большой фонарь.

— Куда мы идем?

— На кладбище

— Там дождь льет как из ведра и темно хоть глаз выколи.

Она помахала мне фонариком:

— Я же не могу показать тебе тень, если не будет света, правда?

Снаружи и правда было темно, как у кошки в желудке. Дождь не лил, а стоял стеной

— Зачем мы идем на кладбище?

— Потому что там длинная стена.

Дорога, шедшая мимо кладбища, никуда, собственно, не вела, и была ограничена железнодорожным забором с одной стороны и высокой кладбищенской стеной — с другой. Освещалась она довольно плохо, и, как я надеялся, никто по ней особо не ходил. Дойдя до середины стены, мы остановились.

— Что теперь? — спросил я.

— Встань тут, — показала она, и я встал посреди дороги футах в тридцати от стены.

— Я пойду туда, — продолжала она, — и буду светить на тебя фонариком. Смотри на свою тень на стене.

С этими словами она растворилась во тьме. Потом неожиданно вспыхнул свет, и туманный луч стал рыскать вокруг, пока не наткнулся на меня.

— Готов? — закричала тьма.

— Да, — заорал я в ответ.

— Видишь свою тень?

— Нет.

— Я подойду поближе. Скажешь, когда.

Фонарь подплыл ближе, не выпуская меня из луча света.

— Вот так вижу! — закричал я, различив смутные очертания своей тени у дальнего конца стены

— Теперь смотри на нее.

Она шла по тропинке параллельно кладбищенской стене, футах в двух дальше от нее, чем я. Я вперил взгляд во тьму, наблюдая за своей тенью. Она довольно быстро приближалась ко мне, явно быстрее, чем шла Анна. Проходя мимо меня, она замедлилась, а потом снова набрала скорость. Анна уже шла обратно, все еще держа меня в луче. Поравнявшись со мной, она спросила:

— Ну что, видел ее?

— Ну да, видел.

— Быстро двигается, правда?

— Да, точно. Как ты это узнала?

— Машины. Фары на машинах.

Я согласился, что моя тень двигалась быстрее, чем шла Анна, но, конечно, не быстрее света, и сказал ей об этом. Ответа я не получил. По прыгавшему по стене пятну света я понял, что она где-то далеко. Внешний эксперимент завершился, но внутренний все еще продолжался.

Я взял ее за руку и сказал:

— Да ну его. Кроха, пойдем лучше к мамаше Би и перехватим по чашке чаю и чего-нибудь пожрать.

По дороге мы встретили Салли.

— Ты что, спятил? — возмутилась она. — Куда потащил ребенка в такую поганую ночь?

— Не я потащил. — возразил я. — Потащили меня

— Ох, — сказала Салли. — Что, опять?

— Ага. Пошли с нами, выпьем чаю у Мамаши Би.

— Подходяще, — согласилась Салли.

Я как раз доедал пирог со свининой, когда Аннин внутренний эксперимент подошел к концу.

— Солнце, — сказала она. — Оно как фары у машин.

Подумав несколько секунд, она ткнула в меня вилкой, к которой покамест не притрагивалась.

— Ты, — заявила она, — ты будто земля… А стена… Стена в сквиллионе миль отсюда, но это только воображаемая стена.

Тут она окончательно вернулась и впервые заметила Салли.

— Привет, Сэл, — улыбнулась она ей.

— Привет, Кроха, — ответила Салли. — Как дела?

Анна взглядом пригвоздила меня к месту.

— Солнце делает тень земли на стене — на воображаемой стене.

— Ну, — возразил я с некоторым сомнением. — на твоем месте я не был бы так уверен.

— Ну, так может быть, — улыбнулась она. — У тебя в голове так может быть. Если Земля двигается вокруг Солнца, а тень двигается по стене, которая…

— В сквиллионе миль от нее, — закончил я за нее.

— Как быстро, — ухмыльнулась она, — тень будет двигаться по стене?

Она вонзила вилку в мясной пирог и для пущей наглядности обвела им у себя вокруг головы, чтобы проиллюстрировать, как именно Земля движется вокруг Солнца. Склонив голову набок, она с лукавой улыбкой стала ждать, что же я на это отвечу.

С ответом я не торопился. Я не собирался выдавать что-нибудь вроде «сквиллион миль в секунду», по крайней мере, пока как следует все не обдумаю.

Я знал, что я прав: ничто не может двигаться быстрее света. Я был в этом совершенно уверен. Как и в том, что мистер Эйнштейн ничего не упустил в своей теории.

Сейчас, по прошествии лет оглядываясь назад, я вижу, где сделал ошибку. Не в вычислениях, разумеется, а в Аннином образовании. Проблема в том, что я не научил Анну, КАК ДЕЙСТВОВАТЬ ПРАВИЛЬНО. О, конечно, я показывал ей, как найти самый быстрый способ, самый смешной, самый сложный и вообще всякие разные способы, но только не ПРАВИЛЬНЫЙ. Прежде всего я и сам не был совершенно уверен в том, какой способ ПРАВИЛЬНЫЙ, так что Анне пришлось искать все пути самой. Именно поэтому все было так трудно.

Глава восьмая

Наверное, самым часто употребляемым словосочетанием у Анны было «мистер Бог» — и на письме, и в речи. Дальше ноздря в ноздрю шли слова, которые она называла «ух»-словами. Это были слова, которые начинались на «ух», а к ним в классификации Анны относились все вопросительные.[40] Было среди них и слово-бунтовщик — «как».[41] Оно тоже несомненно относилось к вопросительным, и потому Анна считала, что и его нужно писать через «ух», а тогда оно превращалось в «кто».[42] Но «кто» у нас уже было, и Анна решила, что кто-то, должно быть, оторвал первую «w» в этом слове и приставил ее к концу. В общем и целом «как» вело себя довольно прилично; у него были необходимые каждому уважающему себя вопросительному слову буквы «w» и «h».

Вопросительные слова были очень странными. Самым странным было, пожалуй, то, что стоило поставить букву «t» вместо буквы «w», и вместо вопроса вы получали ответ… ну, во многих случаях. Огвечательные слова что-то показывали или на что-то указывали. Указывать можно было не пальцем, а языком. Любое слово, начинавшееся с «th», было таким языково-указательным словом. На вопрос «What is a tram?» можно было ответить «That is а tram?»;[43] на вопрос «Where is а bоок?» — «There is а bоок?»[44] «When» и «then» тоже были такими парными словами. Были, правда, определенные проблемы с парами вроде «which» и «thich», «why» и «thy», «who» и «tho»,[45] но и их явно можно было разрешить, дайте только время. Анне очень нравилось, что слова на «wh» были вопросительными, а слова на «th» — такие как «that», «the», «those», «there»[46] — явно и несомненно отвечательными.

Говоря о языке в целом, Анна была убеждена, что его, по большому счету, можно разделить на две части: вопросительную и отвечательную. Из них более важной была вопросительная. Отвечательная тоже имела некоторое значение, но оно не шло ни в какое сравнение с первой. Вопросы порождали некий внутренний зуд, побуждавший двигаться, идти вперед. Настоящие вопросы обладали этим свойством. Играть с ними было опасно, но ужасно интересно. Никогда не знаешь, куда это тебя заведет.

В этом-то и заключались трудности с такими учреждениями, как школа и церковь: их, казалось, куда больше заботили ответы, чем вопросы. Проблема школы и церкви была еще более животрепещущей из-за того, какие ответы там давали. Конечно, даже от таких ответов можно было построить некие вопросы, только вот этим вопросам зачастую было просто некуда приземлиться — они просто падали в пустоту, и падению не было конца. Нет, главный признак настоящего вопроса — что ему есть, куда приземлиться. Как сказала Анна: «Можно, конечно, задать вопрос: „Тебе нравится бегать?“» Он выглядит как вопрос, он звучит как вопрос, но он никуда не приземляется. Если вы считаете, что это настоящий вопрос и он может куда-то приземлиться, можете и дальше задавать такие вопросы — хоть всю жизнь. Все равно это ни к чему не приведет.

Анна была совершенно уверена, что небеса существуют, что ангелы, и херувимы, и все такое прочее вполне реальны, и даже в той или иной степени знала, на что они похожи, или, если уж на то пошло, на что они не похожи. Прежде всего они не были похожи на ангелов с картинок, где у них были такие красивые, пушистые белые крылья. Собственно, возражала она вовсе не против крыльев как таковых, а против того, что ангелы выглядели, как люди. Сама возможность того, что ангел может (не говоря уже о том, что хочет) играть на трубе, приводила ее в ужас. Мысль о том, что в Судный день у Анны будет все то же количество ног, глаз и ушей и вообще она сохранит ту же конструкцию, что и сейчас, была для нее слишком абсурдна, чтобы принимать ее всерьез. И почему только взрослым так нравится рассуждать о том, где находятся небеса? Ежу понятно, что ни здесь, ни там, что они вообще нематериальны, зачем тогда нести этот бред? И почему, боже ты мой, ангелов и херувимов, и всех прочих небесных созданий, да, если уж на то пошло, и самого мистера Бога изображали в виде людей? Нет, вопрос на тему, где У нас небеса, был как раз из категории не-вопросов, которым некуда приземлиться, и потому его и задавать-то не стоило.