Где живут счастливые? - Наталия Сухинина

Та самая казённая площадь - по сей день её. Полдома за стеной опустели, и продувает Тарасенкову, и сырость мучает, и крыша ремонта просит. Раздобыла ей как-то давно, в то самое, ещё застойное, время, соседка памятку персональных пенсионеров союзного значения. Тарасенкова под неё подпадала. Там и про дополнительную площадь аж до двадцати квадратных метров было. Как раз бы те полдома - да утеплить, да порядок навести.

Ходили,  спрашиваю, - добивались?

Да не собралась как-то...

Почему?..

Плачу.

Вот так. Всю жизнь работая, не разгибая спины, поверяя слёзы свои и сетования лесной чаше, она совершенно не освоила необходимую современную науку вертеться. Кто не искусен в ней, тому несладки наши будни и праздники. До секретарш, бывало, доходила. Но перед их незамутнённым взором робела, проклинала своё намерение и торопилась обратно, глотая на лестнице горькие слёзы.

Ни медведей, ни волков, ни топора озверевшего пьяницы не испугалась, а пошла из ремонта холодильник брать, глаза разбежались, не найдёт никак свой среди десятка похожих. Приёмщица в крик - совсем, бабка, ослепла, свой холодильник не помнишь. Растерялась ещё больше, слезу сглотнула - и ушла. И по сию пору не вернулась.

Воздали мы с лихвой тому времени. Изобличили дутых героев, отточили иронию свою на президиум- ных биографиях. Но очень уж согрешили, под одну гребёнку постригли тех самых людей, которые, смущаясь и мучаясь, принимали высокие награды, искренне удивляясь в душе, что не нашлось более достойных. Они прятали награды подальше и продолжали делать своё дело по совести, как и прежде. А попрекнёт кто, обидит походя, словом грубым отметит, так и вовсе сожмутся в комок и годами залечивают свою рану. И рубцы от неё, как от топора, навечно...

Одно хорошо: прошла мода на пионерские сборы с приглашением героев труда и просьбой рассказать, как добились... Заплакала бы Антонина Павловна и всё равно ничего бы не рассказала.

ВРЕМЯ СОБИРАНИЯ СМОКВ

       Пили. Показалось мало. И тогда он вспомнил про материно обручальное кольцо. Она как-то обмолвилась: „Отдам ювелиру, крестик получится, тебе от меня – память“.

       Жди меня здесь, – приказал собутыльнице. – Я сейчас...

      Хорошо загрузились. Кольцо толкнули удачно, быстро подвернулась бойкая покупательница, смекнула, что к чему, раздумывать не стала, быстренько отсчитала купюры и скрылась. Ещё бы, почти задаром широкое золотое кольцо, повезло. А им-то как повезло! Не только на выпивку, на хорошую закуску хватит, и назавтра – опохмелиться. Он привёл свою "зазнобу" в пустую квартиру друга (договорились) и стал быстро вспарывать консервные банки, расставлять на столе снедь, по центру – успевшую запотеть в холодильнике бутылку приличной водки – может позволить себе, раз деньги есть. Пили, закусывали, потом спали, устав от поспешных пьяных ласк, в обнимку на старой продырявленной софе, потом открыли вторую бутылку. Девушка жадно ела бутерброды с колбасой, он смотрел на неё и вдруг почувствовал подступающую ненависть. Знал: с ним бывает такое от долгой выпивки. Сначала кураж, потом короткое тупое довольство, потом пустота, а из неё, из пустоты этой, накатывалась, накатывалась, как из чёрного длинного туннеля стремительно мчащийся локомотив –парализующая сознание ненависть. Притащилась за стакан, переспала за стакан, а строит из себя... После первой Ахматову читала, строила из себя, а сама за стакан...

       От ненависти почернело в глазах, и он поспешно протянул руку к бутылке. И вдруг девушка сказала ему:

       – А знаешь, мне кажется, я скоро умру...

       Он зло засмеялся:

       – Приснилось?

       Она тоже потянулась к бутылке и он ударил её по руке.

       Девушка ойкнула.

       –  Больно?! Больно тебе, стерва? Сейчас ещё больнее будет.

       Он выдернул из старого, валявшегося на софе, халата поясок и набросил его на шею девушки. Та как-то заторможенно посмотрела на него, будто и не испугалась. Он слегка затянул пояс, решил попугать, пусть знает, как за стакан идти с мужиком „на хату“, пусть на всю жизнь запомнит. Он ругался, он обзывал её самыми погаными словами и затягивал пояс. Голова девушки моталась из стороны в сторону, она не вырывалась, а только закрывала глаза, как от удара. Он почувствовал – обмякла. А через минутку она вдруг открыла глаза и прошептала, что придёт Христос, обязательно придёт... Это было так неожиданно, что он отпрянул от неё в ужасе. Прошептала. И – умерла.

       Животный страх переполнил его. Он то бегал по квартире, то тряс девушку, то открывал балконную дверь в минутном желании броситься вниз и поставить точку в неожиданно кошмарной истории. Долго сидел за раскуроченным столом с остатками снеди, потом встал, подошёл к телефону и набрал номер милиции.

       Ему дали восемь лет. Двадцатишестилетний Евгений Котов был осуждён на отбывание срока в Архангельской области. Девушку похоронили. Родители её переехали из Ясенева неизвестно куда, подальше от этого страшного дома, подальше от воспоминаний. И начались его севера.

ГОРЯЧИЙ КЛЮЧ ТУРЫ ХОЛОДНОЙ

Когда сердце ваше засаднит под въедливой пылью житейских дорог и уныние, верный спутник иссуетившейся души, сравняет грань между буднями и праздниками, поезжайте в монастырь. Поживите там, помолчите, подумайте.

Чистенькая келейка с окном на Крестовоздвиженский храм. Тепло, тихо. Как хорошо, что игумен Филипп, настоятель Свято-Никольского Верхотурского монастыря, благословил меня пожить именно в этой славной келейке:

— Располагайтесь! Думаю, вам здесь будет хорошо.

А мне уже хорошо — от тишины, зависшей прозрачным морозным воздухом над святой обителью, от приветливых глаз и немногословия ее насельников, а еще от грандиозного «открытия», которое я сделала в первый день своего приезда: здесь медленнее идут часы. Да-да, они не гарцуют по циферблату, как элитные скакуны на бегах, а шествуют достойно, обстоятельно, со вкусом проживая каждую благословенную Господом минуту. Уже сколько всего успела с утра: сходила на братский молебен, которым монастырская братия начинает каждый день, помолилась на литургии, постояла на акафисте праведному Симеону Верхотурскому, встретилась с благочинным монастыря иеромонахом Митрофаном и обсудила с ним план своей командировки, даже прошла с экскурсией по монастырскому двору вместе с приехавшими из Челябинска паломниками. А стрелки на часах еще и до обеда не добрались, правда, на подходе, уже совсем на подходе...

Говорят, и очень правильно говорят, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Нам, живущим в миру, понять это непросто, наш «устав устоявшийся, привычный, в плоть и кровь въевшийся и самый правильный устав в мире». Ну что, казалось бы, проще, подойти к монаху, вежливо попросить уделить мне насколько минут для беседы. Так и делаю, извиняюсь, вежливо прошу. Но человек опускает глаза долу и проходит мимо.

— Что я не так сделала, отец Филипп? — спрашиваю настоятеля.

— В монастыре без благословения не принято разговаривать с посторонними. У нас все делается по благословению. Слова «простите, благословите», пожалуй, чаще всего произносятся. Вы с экономом хотели побеседовать? Благословляю.

Вот теперь другое дело. Отец Феофил любезно приглашает присесть, сам садится напротив.

— Как в монастырь пришел? Давно это было... Понял однажды, что ничего меня в миру не держит. Попросился послушником, ухаживал на хоздворе за скотиной. Нелегко было, от старого отказался, а к новому не пришел. Но монашеская жизнь воспоминаний не любит. Помните жену Лота? Иди, не оглядывайся. Это для нас, монахов, первое дело. После пострига — особая благодать. Но благословили меня на новое послушание — гостиничным в странноприимный дом. А там люди из мира, искушений много. Да и сейчас, как экономом стал, не меньше. Всем все надо одновременно. Но я стараюсь не раздражаться, раздражение до добра не доводит.

— Отец Феофил, говорят, раньше на территории монастыря была детская колония?

— Была. Но знаете, что интересно? Ведь многие бывшие колонисты к нам приезжают. Иногда подходит человек под благословение: «Батюшка, я ведь сидел здесь. Помолиться приехал». Вот ведь как Господь нашими путями управляет.

То и дело открывается дверь, то и дело — «батюшка, благословите». Кому-то срочно надо врезать замок, кому-то узнать, когда подвезут нужного колера краску. Эконом — послушание хлопотливое, на людях, среди людей.

— Стараюсь не раздражаться, раздражение до добра не доводит.

Отец Феофил — один из монастырских старожилов. Нет, нет, не по возрасту, а по жизни в Верхотурье. Братия здесь в основном обживает монастырь недавно. И сам настоятель тоже. Приехал сюда игумен Филипп из Троице-Сергиевой лавры. Он молод, понятно, что первые шаги легкими не бывают, но насчет «поплакаться в жилетку» разговора не получилось.

— Да, непросто, но Господь не оставляет, — сказал настоятель.