Её Я - Реза Амир-Хани

– Действительно, сегодня ситуация сложная… Мамаша моя сегодняшних правил не признает, а завтрашние признает! На посиделках ей не понравилось, а мне в полицейскую часть пора спешить. Так, дедушка, дайте мне на чаек…

Али засмеялся было, но вспомнил про веревку и прикусил язык. И мама не поддержала Марьям:

– Хватит! Некрасиво девочке так передразнивать. Еще привыкнешь…

А про себя подумала: «Вон как она относится к тому, кто пришел ее сватать. Но до чего бесстыжий: вчера девочку увидел, а сегодня жених… Да еще как стучал-то – словно с цепи сорвался…»

Не засмеялся и дед. Не мог смеяться. Пытался, но не мог. Марьям, после того, как мама прервала ее спектакль посмотрела на деда серьезнее и спросила:

– А все-таки что он сказал? Приказ о хиджабах так строг?

Дед кивнул. Помолчав немного, ответил Марьям:

– Да, моя дорогая. Ты сегодня в школу не ходи, останься с матерью. И ты, невестушка, пойми, что и от тебя нужна осторожность… Не выходи сегодня никуда, а если какое-то дело – отправь Нани.

– Но у меня уроки сегодня!

– Я знаю, но в школу не пойдешь…

Мама все еще думала, что ее догадка правильна. Взглянув на деда, она сказала негромко:

– Быть по сему. Я понимаю…

Дед посмотрел на Али. Тот торопливо допил чай и побежал надевать форму, но дед остановил его:

– Али! И ты сегодня мне нужен. Для начала возьми-ка ту веревку, что лежит в коридоре, и отнеси ее в сарай.

Али вздохнул с равнодушным видом, но на душе его стало спокойнее. Он был уверен, что Эззати приходил по поводу вчерашнего дела. И он вполголоса ругал, но не Карима, а Каджара:

– Из-за тебя вся заваруха! Слон проклятый, чтоб тебя…

Дед с Али пошли на улицу, а мама с Марьям принялись убирать со стола. Али думал, что дед начнет его ругать. Марьям думала, что все дело в приказе о хиджабах. Мать все еще полагала, что Эззати приходил свататься к ее дочери, потому-то дед и приказал Марьям остаться дома. А дед хотя и горбясь, и еле-еле держа себя в руках, но вышел вместе с Али на улицу.

* * *

Дед крепко держал Али за руку. Несколько человек, собравшихся было возле лавки Дарьяни, сразу начали расходиться, увидев его. Никто из них не мог выдержать серьезного и решительного взгляда Фаттаха. А тот сжимал руку Али и шагал, словно с раздражением впечатывая ноги в землю. С сегодняшнего дня его единственным наследником остается Али, значит, всему тому, чему научил сына, ему еще раз придется обучить своего внука. И вот они подходили к черному «Доджу», ожидавшему у перекрестка. Их увидел Муса-мясник и, приложив руку к груди, шагнул вперед, желая что-то сказать, но ничего не смог вымолвить. Из-за его спины вышел Дарьяни и преградил путь Фаттаху. Обняв деда, уколол его щетиной, как всегда. плохо сбритой бороды. Плачущим голосом воскликнул:

– Хаджи Фаттах! Неужели правда, что вчера… Поверить не могу… Как жаль…

Дед сразу остановил его, а чтобы отвлечь Али, приказал внуку:

– Али, дорогой! Садись в машину. И дверь закрой за собой.

Все стояли молча. Али пребывал в убеждении, что вся эта суматоха из-за него и Карима. Он был уверен, что Дарьяни говорит о том же. «“Хаджи Фаттах! Неужели правда, что вчера… Я и поверить не могу… Как жаль…” А мне-то как жаль случившегося… Но какое ему, в конце концов, дело? Да и Каджар ведь – не овечка беззащитная, слон скорее! “Поверить не могу…” Не можешь, так не верь! В каждой бочке затычка…»

Дедушка меж тем попросил Дарьяни никому до вечера не сообщать о случившемся, особенно матери и Марьям. Затем он решительным шагом пошел к передней дверце машины. Указал Али садиться на заднее сиденье, а тот подождал рядом с машиной и не позволил шоферу закрыть дедушкину дверцу – сам захлопнул ее и только после этого занял заднее сиденье. Водитель, сев в машину, заговорил было:

– Я скорблю с вами, тут прямо…

Но дед резким голосом прервал его:

– Как вчера съездил в Шамиран? Нормально? Мать, отец в порядке? Там холоднее, чем здесь, так ведь?!

Водитель понял, что ему следует молчать. Как всегда, он сделал крюк, чтобы забрать задорожных, – возле спуска в овраг уже стояли Искандер, Нани, Карим и Махтаб. Искандер держал руку прижатой к груди, но Али смотрел на Махтаб. Она была не такая, как всегда: обычной улыбки не было. Али потянул носом: и жасмином не пахло. Вновь взглянул ей в лицо, а она, встретившись с ним взглядом, опустила глаза и заплакала. У Али голова пошла кругом. «Плачет из-за своего брата, Карима, или из-за меня? Да что мы такого сделали, в конце концов? И все уже знают!» Али боялся, что дед будет резок с Каримом. Руки дед обычно не распускал, но по такому случаю может и оплеуху Кариму залепить. И Али с тревогой наблюдал за дедом, вышедшим из машины. Тот обнялся с Искандером, и они заплакали вместе. Али не понимал, в чем дело. Голова еще больше кругом пошла. А дед попросил их до вечера, пока он не вернется с фабрики, ничего не говорить его невестке и Марьям. Искандер обнял его и рыдал. И Нани спрятала голову Махтаб под свою цветастую накидку, и Карим стоял, как пес побитый, опустив голову. И на той стороне улицы несколько человек делали деду приветственные знаки. Али был в полной растерянности. Он уже понял, что инцидент с домом Каджара не поднял бы столько шуму, но в чем же было дело?

Наконец дедушка сел в машину. Сказал шоферу развернуться и ехать на фабрику. Али посмотрел в заднее окно и увидел, что Карим побежал за машиной и что лицо его мокро от слез. Словно он хочет что-то сказать. Махтаб же молча стояла рядом с матерью и отцом.

Карим бежал за машиной почти до самой Сахарной мечети, не обращая внимания на поднимаемые ею клубы пыли. Али сказал про себя: «Наверняка извиниться хочет». Но, когда у мечети машина сбавила скорость, Карим остановился и не приближался к ней. Дед открыл дверь и подозвал к машине Мусу-мясника, который все так же, приложив руку к груди, стоял у стены Сахарной мечети. Услышав голос деда, он подбежал к машине:

– Слушаю, мой господин! Любое ваше желание… В таком положении не считайте нас чужими, мы – ваши питомцы …

Тут взгляд Мусы натолкнулся на Али, нахохлившегося на заднем сиденье. И Муса заплакал. А Али глядел ему прямо в глаза и думал: «Сначала Искандер ведет себя как старикашка плаксивый. Теперь этот, которого считают одним из щеголей квартала… И не стыдно ему?» Дед увидел в глазах Мусы отражение внука на заднем сиденье и подавил подступивший к горлу комок. Чтобы не разрыдаться, он заговорил громким и жестким голосом:

– Муса! Десять… нет – пятнадцать барашков и овечек отдели для меня. Сам пойди в стадо и выбери. И забей их сам. Прямо сегодня уведи в отдельный загон или в загон фабрики. Деньги возьмешь у Мирзы-конторщика. Домой к нам не ходи. – Дед повторил еще раз: – Пятнадцать голов… Мы с завтрашнего дня десять вечеров подряд будем устраивать благотворительный ужин в память имама Хусейна, так и объяви людям…

– Осмелюсь поправить вашу милость, – вмешался шофер. – Лучше начинать благотворительность с пятницы, а завтра четверг.

– Ничего, мы завтра начнем, – ответил дед, – в память имама Хусейна, но не десять вечеров, а одиннадцать. Да еще один ужин надо предусмотреть для пришлых, неместных, значит, двенадцать вечеров… Мужчины в мечети, женщины у нас дома.

Муса-мясник несколько раз повторил «слушаюсь», потом стоял и смотрел вслед удаляющейся машине. Когда она скрылась из виду, отошел и опять прислонился к стене мечети. Открывать лавку ему сегодня не хотелось. Он ведь не Дарьяни. Кем бы он ни был, но он с детства считал отца Али своим другом, их объединяли мальчишеские игры. В семействе Фаттахов издавна относились к нему как к равному, и он этого никогда не забывал. Муса еще не был женат, когда однажды сын старого Фаттаха встал на его сторону в одной серьезной заварухе. Муса на всю жизнь запомнил тот случай, ему тогда было двадцать лет. Он тогда напился в погребке еврея Ицхака водки и вывалился в таком виде в квартал Авляд-джан, шумел, буянил – словом, веселился, пока его не взяли в оборот мужчины этого квартала. Окружили его кольцом, и каждый ему что-то говорил и толкал его к противоположной стороне этого кольца.

– Ты думаешь, среди немых тут раскричался?..

– Хвастун на стороне!..

– Пердун под одеялом, да?..

– Он пришел в квартал глухих воспеть свою тетю!

– Шило в мешке утаить хочешь?!

– Заматерел, цыпленок?

– А смотри, усики у него какие боевые!

– Но шумел он нехорошо, тете его понравилось бы, а нам вот нет, так что пора его в чувство приводить!

После этого они его просто начали бить, так что из того весь хмель вылетел. Избили его изрядно.

– Надо ему еще на лице знак оставить, чтобы, если явится к нам опять, сразу опознать его…

– …Опознавательный знак квартала Авляд-джан начинается от левой брови, вы, ребята, не умеете, дайте-ка я…

Дальше Муса ничего не помнил, но, судя по тому, что никакого знака на его лице не осталось, в этот самый момент, должно быть, и подоспел сын Фаттаха в коляске с кучером в виде подкрепления. И твердо встал на сторону Мусы, а люди из квартала Авляд-джан драться не стали: не то чтобы струсили или стушевались перед сыном Фаттаха, но, видно, решили ограничиться назиданием: