Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915 - Джон Малмстад

Я как-то лично горжусь Вашим братом…

Предвкушаю удовольствие услышать Николая Карловича в концерте 13-го: тройное удовольствие 1) игра Вашего брата, 2) аккомпанемент Никиша, 3) концерт Чайковского[313].

Вообще нас, москвичей, балуют это полугодие 1) Никиш, 2) Гофман (нечто невероятное по отчетливости выражаемых глубин), 3) Оленина. О последней я не мог удержаться, чтобы не послать заметки в «Мир Искусства», написав нечто «дичайшее», так что даже Дягилев (Брюсов передавал) ужасался, хотя и поместил (она идет в следующем №)[314].

…В заключение я позволю себе привести здесь два своих последних стихотворения: что Вы о них скажете? (Меня в последнее время интересует ужас среди голубого дня. Оба стихотворения разрабатывают, кажется, именно это одно…)

Встреча

Янтарный луч озолотил пещеры.Я узнаю тебя, мой друг старинный.Пусть между нами ряд столетий длинный –В моей душе так много детской веры.

Из тьмы идешь, смеясь: «Опять свобода,Опять весна и та же радость снится…»Суровый гном, весь в огненном, у входаВ бессильной злобе на тебя косится.

Вот мы стоим, друг другу улыбаясь…Мы смущены всё тем <же> тихим зовом.С тревожным визгом ласточки, купаясь,В эфире тонут бледнобирюзовом.

О этот крик из бездн, всегда родимый!О друг, молчи, не говори со мною:Я вспомнил вновь завет ненарушимый,Волной омыт воздушно-голубою.

…Вскочил, стуча ногой о крышку гроба,Кровавый карлик с мертвенным лицом.«Все улетит. Все пронесется сном.Вернетесь вы в свои могилы оба»……

И я проснулся. Старые мечтанья.Бесцелен сон о пробужденьи новом.Бесцельно жду какого-то свиданья.Касатки тонут в небе бирюзовом.

1902 года. Ноябрь[315].Уж этот сон мне снился…

На бледнобелый мрамор мы склонились.И отдыхали после долгой бури.Обрывки туч косматых проносились.Сияли пьяные куски лазури.В заливе волны жемчугом разбились.

Ты грезила. Прохладой отдувалоСквозное золото волос душистых.В волнах далеких солнце утопало.В слезах вечерних, бледнозолотистыхТвое лицо искрилось и сияло.

Мы плакали от радости с тобою,К несбыточному счастию проснувшись…Среди лазури огненной бедоюОпять к нам шел скелет, блестя косою,В малиновую тогу запахнувшись.

Опять пришел он. Над тобой склонился.Опять схватил тебя рукой костлявой.Тут ряд годов передо мной открылся…Я закричал: «Уж этот сон мне снился»…Скелет веселый мне кивнул лукаво…

И ты опять пошла за ним в молчанье.За холм скрываясь, на меня взглянула,Сказав: «Прощай, до нового свиданья…»И лишь коса в звенящем трепетаньеИз-за холма, как молния, блеснула.

У ног моих вал жемчугом разбился.Сияло море пьяное лазури.Туманный клок в лазури проносился.На бледнобелый мрамор я склонилсяИ горевал, прося грозы и бури…

Да, этот сон когда-то мне уж снился.

1902 года. Декабрь[316].

– Есть ли тут «немецки-подмигивающее» и «не гейневское»?..

Недавно вышла новая скорпионовская книжка «Драма Жизни» Кнута Гамсуна[317]. Очень советую Вам прочесть. Едва ли она не лучшее, что появлялось у нас за последние года в России, кроме «Пана», «Когда мы мертвые пробуждаемся» и «Михаила Крамера»[318]. Не знаю, быть может я вообще слишком очарован Гамсуном, – но «Драма Жизни» произвела на меня редкое впечатление[319]. Я как-то уж давно не увлекался ничем (да и можно ли чем-нибудь увлекаться в драматической литературе после Ибсена), даже мало читал (невозможно читать «маленьких великих людей», вроде Артура Шницлера, Теодора Винклера (быть может, есть и такой)[320] и Ко). И вот с недоумением пережил редкое художественное наслаждение. Очень советую приобресть «Драму Жизни»… Далее: пожалуйста, если можно, советуйте новгородцам выписывать «Новый Путь», у которого всего 102 подписчика[321]: я пока здесь стараюсь пропагандировать, где можно. От количества подписчиков будет зависеть судьба «журнала»…

Кстати о Мережковских: относительно них что-то решается или они что-то решают… В будущем Мережковскому грозит отлучение, или… или?.. Сойти на нет – не думаю, чтобы они были на это способны… Вообще церковь «начинает их узнавать»… Иногда мучительно тревожусь за них, потому что люблю их, как людей… В образе Д. С. есть «при всем» что-то, напоминающее «рыцаря печального образа»[322] и невольно располагающее, а в образе виденных мною на собрании у Л. А. Тихомирова представителей духовенства при всем моем априорном расположении к духовенству я узнал только пустоту, увитую догматическими пеленами. Л. А. Тихомиров читал доклад об учреждении патриаршества, а я при всем моем расположении к патриаршеству как-то невольно подумал: «Над чем стараетесь? Для кого стараетесь?..» Мне стало грустно от моих невольных мыслей…[323]

Но довольно…

До свиданья. Желаю Вам всего лучшего.

Мое искреннее расположение и глубокий поклон Анне Михайловне[324]. Да будет благословение Божие над Вами!

Остаюсь глубокопреданный и искренне любящийБорис Бугаев.

P. S. Еще вот: почему Вы пишете мне в лабораторию? Мне было бы приятнее, если бы Вы писали на дом. В лаборатории я не всегда бываю. Письмо может залежаться.

Адрес мой: Москва. Арбат, д<ом> Богдановой. Кв. № 11. Б. Н. Бугаеву.

Если я писал про лабораторию, то это относительно «Приднепровского Края»…[325]

РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 5. Помета красным карандашом: «V».Ответ на п. 11.

13. Метнер – Белому

26–29 декабря 1902 г. Нижний НовгородН. Новгород 26 декабря 1902 г.

С великим праздником, дорогой и близкий мне Борис Николаевич![326] Надеюсь, что Алексей Сергеевич сообщил Вам содержание моего письма и Вы уже знаете, что я письмо Ваше получил[327] и т. д. и т. д. Теперь и Вы, в свою очередь, что сочтете возможным, – передайте Алексею Сергеевичу. Так скажите ему, что сегодня я был у Назария[328]: он в восторге от статьи Льва Александровича[329]; вырезал ее и спрятал в своей библиотеке; что именно он говорит – неважно; важнее – принципиальное его согласие с Тихомировым; проистекает ли это согласие от его недальновидности или недальновидно объяснять это недальновидностью, я не берусь судить. Если Вы меня сейчас не понимаете, то спросите Петровского, он разъяснит Вам, а еще… спать хочется.

27 декабря. Я рассуждаю так: хотя я и вижу, что церковь Божья, святотатственной рукой Петра прикованная к подножью «власти суетной земной»[330], избавлена таким образом от третьего соблазна, погубившего католичество, хотя я и знаю, что такое положение церкви есть исполнение пророчеств ее судьбы, но действовать я обязан против такого положения до последней капли крови, и лишь тогда входит в свои права amor fati[331]. Быть может, во мне говорит энергичная германская кровь. Валгала есть прямая противоположность Нирване[332], элементов которой так много, к сожалению, в русских.

1) О Коле см. письмо Алексея Сергеевича[333]. 2) Андрей Павлович Мельников (сын Печерского) сказал мне, что ему передавали раскольники о Мережковских; Д. С. и З. Н. были, как Вы знаете, «в лесах и горах»[334]; их там приняли некоторые старые раскольники за Антихриста и Вавилонскую блудницу. Тот же Мельников рассказал мне, как Мережковский совсем нечаянно разыграл Хлестакова: в каком-то селении исправник и другие власти сочли его за какое-то важное лицо, посланное от правительства, и сообразно с этим рассыпались в чрезмерных любезностях; возили его всюду даром на земских лошадях чуть ли не цугом и во всяком случае с эскортом верховых урядников; все это факты, ибо исправник представил счет расходам по приему Д<митрия> С<ергеевич>а с супругой[335]. Но – между нами! «Во всех нас есть нечто Хлестаковское». 3) Почему бы Вам не прочесть несколько стихотворений Ваших Коле; в особенности В дремучем лесу и Уж этот сон мне снился[336]; оба – немецки-подмигивающие и совсем оригинальные негейневские; последнее (откровенно скажу) лучше гейневских. Анюту[337] я знакомлю с Вашими поэтическими произведениями. Она в восторге. 4) Сегодня пришла Ваша карточка[338]. Спасибо за неизменную память; «сегодня» – уж 28 декабря. Пока до свидания.