Наследие Евы (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner"

— Никакого, если они заплесневели вместе с книжкой…

Стах хочет рассмеяться, пока не понимает, что Тим делился горем. Может, он теперь расстроенный, что книгу с листьями пришлось выбрасывать.

— Ладно, Тиша, «пустяки, дело житейское».

Тим упрямится. И говорит:

— Дурак.

II

Тим отпускает Стаха, когда видит, что Коля сидит на лестнице, уложив на колени локти. Тот поднимает взгляд, услышав шаги. Поднимается сам. И потому, как он стоит на ступенях, а двое все еще внизу, теперь он кажется в полтора раза выше. Стах с Тимом тормозят.

Доберман спрашивает ученого кота одним кивком. Кот теряется. Дает время — на оценку ситуации. Коля скользит взглядом по Стаху без интереса. Приоткрывает рот, трогает языком ряд верхних зубов слева. И все это с такой мордой, как будто он глубоко задолбался — в яслях.

Фигли он здесь забыл-то?

Тим говорит:

— Историк обычно не выходит. Я думал…

Коля отворачивается и обрывает утомленно:

— Где рюкзак?

Тим как-то виновато ежится, мучает запястье.

Стаху не нравится тон.

— Одноклассников-шакалов отчитывай.

Коля игнорирует. Забирает свои вещи с лестницы со словами:

— Ладно. Может, я… Если чего узнаю…

Он спускается к Тиму — и тот визуально уменьшается, кивает. Коля, может, чего-то ждет. Но, не дождавшись, собирается идти.

Тим опоминается:

— Уходишь?..

— А я дурак, чтобы остаться?

— Куда?..

— Так… перекантуюсь где-нибудь. Не на урок, — слабо улыбается. Серьезнеет, произносит неуверенно: — Может… еще увидимся.

Коля выходит в коридор.

— Ты же знаешь?..

Он послушно тормозит.

— …что можешь остаться?

Коля, не оборачиваясь, хмыкает:

— Нет, Лаксин, ошибаешься.

Тим не понимает. Переводит взгляд на Стаха как на единственно возможную причину. Причина прячет руки в карманы и ничего не говорит. И не скажет. А то опять будет «дурак». А Коля вон нет. Ушел — и не парится.

III

Тим снова задумчивый и грустный. Он почему-то не захотел подниматься. Сначала вроде начал, потом остался, ухватившись за перила — к ним спиной. Ставит одну ногу повыше, сгибает. Смотрит на Стаха, словно задает вопрос. Тот садится напротив.

Тим отводит взгляд. Стах — тоже. Дурацкий голос тонет в жалком эхе лестниц:

— Я надеялся, что это не ты. Когда они побежали. И даже когда сказали, что они запрут тебя, я надеялся, что это не ты. Я говорил себе: «Нельзя так просто взять и найти человека среди двух корпусов».

— Арис… — Тим просит его, просит замолчать.

И Стах замолкает. Он прекрасно понимает, что ни сейчас и, может быть, ни завтра, ни через неделю, ни через месяц они не смогут обсудить. Тим ему не позволит.

Стах усмехается. Безрадостно. Никак. Пытается что-то починить, облегчить ситуацию или хотя бы минуту: достает Тиму пирожное, отдает. Тим принимает. Смотрит на Стаха несколько секунд, а потом к нему спускается. Стах убирает рюкзак наверх, садится ровно.

Тим прижимается бедром и в целом как-то очень близко… и, посидев немного, зачем-то начинает приставать: касается указательным пальцем тыльной стороны ладони. И даже чуть улыбается, хотя выглядит грустным. Стах склоняет голову, чтобы проверить, точно или нет. Тим замечает, тушуется. Говорит:

— Отвернись.

— Почему?

Тим ничего не отвечает.

— Нельзя смотреть на тебя? — насмешливо хмурится. На молчание начинает доставать: — Совсем? Ни капли? И даже секунду? Полсекунды? Одну десятую секунды?

— Ненавижу, когда пялятся…

— Пусть пялятся. Подумаешь.

Тим не соглашается.

— Что? Не подумаешь?

— Хочу большую коробку. Чтобы в нее прятаться…

— Прямо посреди урока. Представляю. Вызвали к доске — а ты в коробку. Со словами: «Ненавижу, когда пялятся».

— Удобно, — тянет уголок губ. Потом говорит: — Меня к доске не вызывают… Ну, почти… Последний год точно…

— Почему?

— Ну… я плохо это переношу…

— Ты молчишь?

Тим не рассказывает, что делает. Стах додумывает сам:

— Ты стеснительный? Поэтому неразговорчивый?

— Нет.

— Нет? — как попытка выудить мотив.

— Нет.

Стах выжидает паузу и усмехается. Решает, что это забавно:

— Не хочешь говорить, почему не хочешь говорить?

Тим улыбается.

— Это не то чтобы «не хочу». Просто…

— «Просто»? — Стах не верит.

— Есть поговорка в тему.

— О твоем сложном «просто»?

Тим тянет уголок губ. Жмется плечом. Недолго. Это вроде толкнул, но по-лаксински: больше ласково, чем дурашливо.

— Не хочешь поделиться?

— Чем?

— Поговоркой, Тиша.

— А. Это не очевидно? «Молчи — за умного сойдешь».

— Так ты поэтому неразговорчивый?

— К молчаливому не придерешься.

— Это чтобы не язвили в ответ? Акт пацифизма? Самый громкий, — усмехается. Потом думает вслух: — Может, когда ты под пулями — смысл? Если никому не слышно в этом грохоте…

Тим сникает — и уходит в себя. Стах проверяет, как он, боится, что задел. А Тим, подумав, отвечает:

— Нет.

Стах быстро учится:

— Не хочешь поделиться?

Тим, ясное дело, не очень хочет. Но сдается и неохотно поясняет:

— Молчание похоже на петлю. Чем больше тянешь, тем туже…

Стах серьезнеет.

— А если от этого зависит твоя жизнь?

— Тем более.

— Представь, что тебя ранили. И ты лежишь на поле боя. Придется звать санитара. А он может не услышать даже с десятого раза.

Тим, наверное, очень ответственно представил — и зависает. Решает:

— Дай бог, чтобы его глаза были ясными.

— Не скажешь?

Тим качает головой отрицательно.

— Ты же умрешь. Это из гордости?

— Нет.

— А почему?..

Тим замирает как-то беспомощно.

— Это не страшно? Если не услышит? Или еще хуже — услышит?

— Почему «еще хуже»?

— Может, он скажет, что меня не спасти…

— А если спасти?

— А ты уверен?.. что есть смысл?

— Серьезно, Тиша? Ты жить не хочешь?

— Не хочу быть «потерянным поколением»…

Стах перестает выпытывать. На минуту оставляет Тима в покое. Он никогда не думал, каково мириться с памятью. Это было не главное. Главное — выбраться. А потом забыть все к чертовой матери. Спрятать так глубоко, чтобы никто не дотянулся, даже он сам.

— А ты «потерянное поколение»?..

Тим молчит. Потом слабо улыбается, как если бы расстроился, но наивность собеседника его тронула. Он кладет голову Стаху на плечо. Выдает простуженно:

— Я понял, почему с тобой хорошо. Я для тебя не потерянный.

Тим иногда такие вещи говорит…

— Ты для меня найденный, — отбивается Стах. — А может, я не санитар. А то все пытаются лечить, каждый второй… Решено: буду боевой товарищ. Потащу на себе, даже если шансы выжить — сотня к одному. Даже если ты начнешь сопротивляться.

— А потом окажется, что по дороге мне прострелили голову…

— Нет. Я же буду держать глаза ясными. Даже если ты меня посреди ночи разбудишь. Разбудишь и спросишь… — Стах вспоминает школьные угрозы, — теорему Пифагора.

Тим слабо морщится и пытается удержать улыбку:

— Нет, таких кошмаров не спрошу…

— Какие спросишь?

— Кошмары?.. — Тим всерьез озадачивается. Но в итоге, не придумав ничего достойного, он говорит: — Ну… я из тех, кто будит, чтобы промолчать…

— Не верю, — усмехается Стах. Но Тим не доказывает обратного, поэтому он спрашивает: — Ты уверен, что за этим?

У Тима опять какая-то ошибка в коде: он тупит, чуть не выдает синий экран. Потом признается:

— Не знаю… Папа не спрашивает.

— Не спрашивает, почему ты его разбудил?

— Нет. Это спрашивает. Спрашивал. Сначала. Потом перестал.

— Почему?

— Ну… говорит, что весь в маму…

— Она его тоже будила?

— Нет. Может. Не в этом плане…

— А в каком?..

Тим зависает. Болезненно. Закрывает глаза. Ничего не отвечает.

Стах чуть толкает его — и больше дурашливо, чем ласково. Тим не отлипает. Стах чуть склоняет к нему голову. Смотрит внимательно. Тим уставший и тихий. И очень уютный. Стах обещает ему шепотом: