Да. Нет. Не знаю - Татьяна Булатова

Непонятно, на каком основании, но параллельно с научными Аурика Георгиевна Одобеску наделила себя еще и выдающимися педагогическими способностями, призванными сделать процесс воспитания ребенка легким и радостным. А затем объявила, что в основе удачного брака лежит не столько чувство любви (в любовь Аурика верить отказывалась), сколько взаимное желание партнеров развиваться личностно в выбранных направлениях, пересечение которых совершенно необязательно. «Достаточно общих детей», – неоднократно заявляла она Коротичу в спальне и с наслаждением отдавалась процессу сближения, не думая, что как-то может обидеть своего мужа, считающего чувства супругов краеугольным камнем в построении семьи.

– Мне кажется, – грустил Миша, – ты меня используешь.

– Тебе не кажется, просто, в отличие от тебя, я честно говорю об этом, не усматривая ничего крамольного в приверженности принципу элементарной выгоды. А ты думал, наверное, что принципы есть только у тебя? – недобро шутила Аурика.

– Немыслимо цинична! – пригвождал ее к огромной пуховой подушке Миша и не верил собственному счастью, обладая этим великолепием.

– По-моему, неплохо, – подбадривала его жена и, включив свет, рассматривала Коротича так, словно видит его первый раз в жизни. – Ну это надо же! – удивлялась она. – А ведь когда-то…

– Я тоже считал тебя дурой, – торопился предупредить возможный выпад Миша и целовал Аурику в лоб.

– Конечно, это так удобно, – посмеивалась жена.

– Я бы так не сказал, – спорил с ней Коротич, намекая на то, что роль домохозяйки в исполнении Аурики ему нравится гораздо больше, чем амплуа исторической девы.

В глубине души Миша искренне считал выбор жены проявлением негласного соперничества, но в силу собственного благородства никогда не высказывал своих подозрений вслух, уважая жену за стремление состояться в профессии, хотя изначально было понятно, что никаких особых высот она в ней не достигнет – так и остановится на звании среднестатистического кандидата исторических наук.

Заботливый супруг даже неоднократно пытался предложить ей свою помощь в написании статей, в подборе материала, но всякий раз натыкался на активное сопротивление с ее стороны.

– Не лезь не в свое дело, – раздраженно шипела она и требовала автономности. – Я сама. Целуйся со своей математикой!

Рвение дочери к кандидатской степени казалось Георгию Константиновичу не столько похвальным, сколько абсолютно бессмысленным и нездоровым. Приветствуя, с одной стороны, желание Аурики продолжить образование и поступить в аспирантуру, с другой стороны, Одобеску не мог не признать, что ему, как отцу, гораздо важнее видеть в ней добропорядочную и заботливую мать, с легкостью отметающую все лишнее.

– Зачем ей нужна эта наука? – вопрошал он зятя и резонно добавлял: – Она слишком спонтанна, неуравновешенна и ничего не доводит до конца.

– Не могу с вами не согласиться, – отвечал Коротич и тут же вступался за жену: – Но нужно отдать должное: у Аурики удивительная работоспособность, поэтому тех целей, которые она перед собой ставит, ваша дочь, как правило, достигает. И потом – у нее отменное чувство юмора.

– Лучше бы она больше внимания уделяла Наташеньке, а не пыталась делать то, к чему все женщины Одобеску мало пригодны. У них – большая грудь и средние умственные способности, – ворчал Георгий Константинович и отправлял Глашу на помощь к своей бестолковой Аурике, не перестающей изумляться тому, что величина груди – это явление, впрямую не связанное с интенсивностью выработки молока.

– Нужна кормилица! – била тревогу бывшая нянька и торопилась взять орущую Наташку на руки.

– Положи, – сердилась Аурика. – К рукам привыкнет.

– А хоть бы и привыкнет, – упиралась Глаша и, прижимая девочку к себе, испытывала чувства, доселе неведомые. – Есть она хотит…

– Хочет, – автоматически исправляла ее молодая мать и смотрела на часы. – Рано еще. Полчаса не прошло, как она все высосала. Что за грудь! – сокрушалась Аурика и ощупывала бюстгальтер. – С виду – так полк накормить можно. А на деле…

– Кормилицу бы! – советовала Глаша и пыталась вернуть Наталку (так она называла девочку) в кроватку. Но как только та оказывалась в отведенном «загоне» (словечко Аурики), она начинала верещать с новой силой. Однако мать была непреклонна.

– Прекратите баловать девочку! – повышала она голос и клялась, что в следующий раз не пустит на порог ни отца, ни няньку.

– Кормилицу, – опять заводила песнь Глаша и нарывалась на неприступное «НЕТ».

– Я сказал «да», – бушевал Георгий Константинович и строил планы вызволения внучки из голодного плена.

Решение скоро было найдено: под видом добавочного питания из молочной кухни Глаша приносила бутылочки с женским молоком, за которым каталась на другой конец Москвы, потому что «проверено, женщина вся из себя чистая, порядочная и берет недорого». Поставленный в известность отец ребенка только развел руками и многозначительно произнес: «Ну, я не знаю. Нехорошо как-то. Надо бы сказать Аурике».

– Нет! – в один голос завопили Одобеску и его помощница, чем ввергли невольного конформиста Коротича в уныние.

– Вы что, Михаил Кондратьевич, так и не поняли, на ком женились? – изумился Георгий Константинович и покачал головой: – Где же ваши принципы, друг мой?

– У меня не может быть от жены секретов, – неуверенно произнес молодой отец.

– От жены – нет, а от моей дочери (Одобеску многозначительно помолчал) – вполне.

Так Михаил Кондратьевич в очередной раз вступил в преступный сговор с тестем и нисколько об этом впоследствии не пожалел, потому что вечно голодная Наташка наконец-то наелась и прибавила в весе так, что сама Аурика вознесла хвалу организации детского питания в Стране Советов.

– Слава богу, – обрадовалась Глаша и предложила на какое-то время забрать ребенка к ним, в Спиридоньевский, на что измученная бессонным материнством Аурика Одобеску неожиданно легко согласилась, в отличие от своего супруга, придерживающегося принципа «дети должны расти вместе с родителями».

– Посмотри на себя, Коротич. Ты похож на привидение.

– Ну и что, – сопротивлялся решению жены Миша. – Это временные неудобства, потом будет легче.

– Когда?

– Скоро.

– Скоро – это когда? Когда ты станешь кандидатом наук, а по совместительству – грузчиком в семи булочных?

– В двух, – просопел Коротич, наотрез отказывавшийся от денежной помощи тестя, ссылаясь все на те же принципы. – Я в состоянии прокормить собственную семью. Аурика Георгиевна ни в чем не нуждается, – раз за разом пресекал он попытки Георгия Константиновича «дать на зубочек своей лапочке».

– Моя внучка останется сиротой, дочь – вдовой, а страна лишится крупного ученого. И все потому, что кое-кто не желает брать взаймы.

– Не желаю, – сердился Коротич и мужественно тащил на себе ставку ассистента, не пренебрегая никакой сдельной работой, будь то преподавание в школе рабочей молодежи или разгрузка хлебобулочных изделий.

– Ты никогда не напишешь свою диссертацию, – Аурика иногда преисполнялась жалости к усохшему за полтора года совместной жизни с ней Коротичу.

– На себя посмотри, – пытался отшутиться Миша и, уронив голову на руки, засыпал над математическими формулами.

– Два ученых в одном доме – это чересчур, – шептал на ухо внучке Георгий Константинович и любовно гладил малышку по волосам. – Какая беленькая, – делился он с Глашей, подозревая, что внучка пошла в породу отца. – Прелесть просто.

С тем, что Наташка прелесть, трудно было не согласиться. А когда к концу первого года жизни незаметно для всех толстая девочка облысела, и вскоре ее голова покрылась упругими черными завитками, Одобеску от умиления еле сдерживал слезы и аккуратно, чтобы невзначай не причинить внучке боль, развязывал полотняные бантики, сооруженные Глашей исходя из ее собственных представлений о красоте.

– Ну что это такое? – возмущался Георгий Константинович и целовал девочку в макушку, лелея мечту о том, что вот, еще чуть-чуть, и она назовет его дедом, минуя первое «мама».

Наташка в этом смысле оказалась вполне сообразительной, но вместо «де» сказала «ге», а потом замолчала, невзирая на все старания Аурики разговорить дочь.

– Это мама, – тыкала она в себя пальцем. – Это папа. Это Глаша. Это…

– Ге, – радовалась девочка и обнимала Георгия Константиновича за коленки.

– По-моему, это ненормально, – кипела ее мать и даже иногда требовала возвращения блудной дочери в родные пенаты. – Так она скоро нас узнавать перестанет, – жаловалась Аурика Коротичу, но к решительным действиям не приступала, обнаружив, что переселение Наташки высвободило руки, сделав ее существование достаточно комфортным для того, чтобы органично чередовать занятия наукой с активной женской жизнью.