Ночь Пса - Борис Иванов

Харр послушал этот нестройный хор и так и эдак и уже собирался бросить это пустое занятие, выкинуть из своей души эту галдящую пустоту и очистительным спазмом вернуть хотя бы своей душе подлинное равновесие, когда странная и острая тема вторглась в эту разноголосицу и повела его душу за собой. Одинокая – как соло на трубе глухой ночью.

Харр дал этой теме войти в себя, постарался хотя бы недолгое мгновение жить одной с ней жизнью... И сразу оттолкнулся – резко, словно нырнул по ошибке в ледяную прорубь. Это не была душа человека. И это не была душа Брата. Чуждая, полная чужой – совсем ни на что не похожей тоски и странного, неземного страха и отчаяния душа...

«Другие... – сказал себе Харр. – Чужие. ТЕ?» Это не вязалось само с собой. Не укладывалось в то, что твердо знал и привык чувствовать Харр. Страдание, страх, отчаяние... Пусть даже нечеловеческие страдание, страх и отчаяние – нет! Все, что он знал о ТЕХ, говорило ему, что не эти чувства будет читать он в их душах...

Если у ТЕХ, вообще, есть души. Говорят, однако, что есть... Те, кто имел с ними дело и остался живым, рассказывали и показывали как могли... Да и сам он – тогда, в драке на корабле – ощущал нечто совсем другое. Хотя то, конечно, было в бою... Нет, все-таки, что-то иное встретилось ему на пути. Но имело ли оно отношение к Тору?

Тут не оставалось ничего, кроме как прислушаться к тому, что люди называют то интуицией, то памятью предков – к самому себе, короче говоря. К той части своей души, что не слушается ни логики, ни знаний и навыков, накопленных за Умные Века...

Харр прислушался, потом поднялся, отряхнулся и побежал на странный зов.

* * *

Отправляться на Козырную им все-таки пришлось – невзирая на строгий запрет афишировать деятельность специальной следственной группы.

Правда, Роше остановил кар не у главного корпуса Полицейского управления, гранитной громадой нависшего над водами Малой излучины, а к скрытым за ней, утопающим в зелени старого сада белым корпусам госпиталя следственной части. Именно здесь – увешанный датчиками клинического мониторинга, покоился на больничной койке невезучий помсекретаря Братов.

– Как вы и просили, мы подготовили больного к допросу, – сообщил Роше дежурный по блоку – приземистый и лысый как колено молодой ординатор. – Четыре часа глубокого сна, укрепляющее... Можете работать нормально.

– Так что с ним приключилось? – полюбопытствовал еще не успевший вчитаться в сунутую им подмышку распечатку Роше. Как его еще и под колеса угораздило? С горя что-ли полез?

– Сейчас он сам вам объяснит, – заверил его дежурный – Забавная, если разобраться, история...

– Куда уж забавнее! – прокомментировал уловивший последнюю реплику Николай. – Чертова дура эта – монашка, что за рулем была... Этой – «черепашки» идиотской... Она как увидела – труп, кровь, все такое...

Так, видно, и сбрендила – направила на меня эту колымагу свою и вместо того, чтобы по тормозам, по газу вдарила, стерва старая...

Хорошо еще, что там у нее автоблокировка была... Обе ноги мне «починила», зараза, три ребра и сотрясение обеспечила...

– Примите наши соболезнования... – вздохнул Роше, устраиваясь на заботливо поданом ему стуле и поправляя накинутый на плечи белый халат. – Однако давайте перейдем к делу...

– Давайте, – уныло согласился Братов, устало прикрывая глаза. – Сегодня вы – четвертый, кому я всю эту историю рассказываю. Или пятый. Тут недавно совсем двое были с этой штукой – мнемостимулятором – фоторобот делали...

– Да, вот он тут у меня... – Роше взял из рук Кима распечатку. – Это

– водитель. Уровень достоверности низковат... А это – тот, второй, которого вы, вообще, видели мельком. Тут просто не о чем и говорить... Тут уж совсем – кто угодно мог быть. Исключить можно только грудных младенцев и калек. Вы – вот что – постарайтесь-ка припомнить лучше что-нибудь из деталей поведения того – первого, что был за рулем. Ну, может быть, он о чем-нибудь говорил вам – такое, что вам как-то запомнилось, или что-нибудь что-то такое характерное у него в поведении было... Ну, знаете, кто носом пришмыгивает, когда говорит, кто покашливает, кто, извините, репу чешет беспрерывно...

Николай только поморщился.

– Меня тут об том же самом битый час расспрашивал кто-то из ваших – еврейчик такой симпатичный, в очках... Так ничего путного и не удалось припомнить. У меня тогда, правда, башка и вовсе не варила...

Ну что тут сказать можно... Ну, вообще-то, я на него – на водителя – особого внимания, как на зло, не обращал вовсе... Ну он из англоязычных – это однозначно... Так их много таких здесь... Но это, в общем, не типично для водилы. И волосы... Думаю, что то парик был... А так...

– Посмотрите вот на эти снимки, – Ким через плечо Роше протянул Братову увесистую пачку распечаток из папки, на которой второпях фламастером было начертано: «Г. Гопник – знакомые и клиентура».

Братов уселся в койке поудобнее и принялся сосредоточено тасовать разного качества портреты. Это заняло довольно много времени – у адвоката Гопника была наредкость обширная и разношерстная клиентура и не менее широкий и разнообразный круг знакомств. Поскольку сей персонаж уже не раз участвовал в переговорах, не афишируемых властями, фотографировали всех, кто так или иначе входил в контакт с Гонсало, давно и систематически. На оборотах снимков, по запросу Роше, компьютер педантично отметил, имеет ли данный фигурант собаку и если да, то какую.

– Вы бы уж сразу мне весь город на просмотр лучше дали бы, – с досадой вздохнул Братов, перебрав первые два десятка фото. Здесь кого только нет. Уж негров-то и баб могли бы и откинуть...

– Дам? Гм... Знаете, всякое бывает... – Роше неопределенно пошевелил в воздухе пальцами. – Не торопитесь, лучше потерять с полчасика, чем...

Потерять пришлось побольше, чем полчасика. Дождь шумел за окнами, неимоверно хотелось спать – очень уж поздняя ночь была на дворе.

Может, уже раннее утро...

Наконец Братов протянул Роше тонкую – с пол-дюжины – пачку снимков.

– Вот... – устало вздохнул он. Эти – еще туда-сюда... А остальные здесь – ни к селу, ни к городу...

Роше принялся тасовать снимки, всякий раз заботливо заглядывая на оброротную сторону каждого портрета. Отложил три.

– Гм... Вот эти двое – Ганс Фрай и Петр Левада. Оба имеют собачек...

А про этого – информации нет... Присмотритесь к этой тройке, господин Братов.

Братов добросовестно присмотрелся. Устало вздохнул и протянул снимки комиссару.

– Не стану вам голову морочить, любой из них, вроде похож... А так...

Он, мученически морщась, пожал плечами.

– Ну, тогда – последний вопрос, – в свою очередь вздохнул Ким. – Скажите, у вас не сложилось впечатления, что Гость – Торвальд Толле

– он... Ну, допустим, что он уже знаком был с этим человеком за рулем?

– Да ну... Что вы...

Братов вяло улыбнулся.

– Он никого и ничего не знал здесь – наш Гость. Он, вообще, чудак, по всему судя: только и делал, что головой крутил да вопросы задавал. Глупее – некуда...

– Ну хорошо... Отдыхайте... – Роше поднялся и бросил на дежурного многозначительный взгляд. – Если что вспомните – немедленно свяжитесь с нами – вот через вашего доктора...

Он повернулся к Киму и постучал пальцем по циферблату часов:

– Гната Позняка уже везут в Ратушу. Мы только и занимаемся тем, что не даем спать людям... Но давайте потеряем еще с десяток минут.

Пройдемте в главный корпус – здесь переход по второму этажу. Володя Чертоватых через полчаса заканчивает дежурство... Стоит-таки уточнить, что все-же было с собакой у того паренька – у Леона...

В коридоре они с Кимом на минуту задержались, рассматривая снимки.

– Кто-то из этих трех пробормотал Роше. – Или – ни один из них: Петр Левада, Ганс Фрай и Энтони Пайпер.

* * *

Упомянутый комиссаром доцент Чертоватых занимал аппартаменты, которые в другом ведомстве приличествовали бы заместителю министра. Но на Козырной, видимо, высоко котировалась следственая психиатрия.

Кабинет почти не содержал в себе ничего медицинского, если не считать декоративных золоченых корешков многотомных трактатов, украшавших строгие дубовые полки позади рабочего стола хозяина кабинета.

Нежно окрещенный комиссаром Володей, доцент Чертоватых внешностью и манерами больше соответствовал своей фамилии, нежели мягко звучащему имени. Был он сед, носат, черноглаз и напорист. Роше – тоже крутого вида личность – против него смотрелся прямо-таки пудингом на манной каше.

– Ну и пациентика ты мне подкинул сегодня, Жан! – с чувством произнес он, разливая по цветастым чашкам крепчайший – и отвратительно заваренный – чай. – Берите печенье и расскажите-ка, если не секрет, как парнишка попал под такую обработку?

– Сначала уж ты мне, Володя, расскажи, что за такая обработка там была, – уклончиво парировал комиссар, усаживаясь в кресло и придирчиво выискивая в хрустальной вазочке какое-то особо полюбившееся печиво.