Дикие земли - Роджер Желязны

Но некоторое время спустя он поднял голову, повернулся и посмотрел назад, чтобы окинуть взглядом пройденный путь, оценить, как далеко сумел уползти. Гряда холмов, к которой он так долго и мучительно стремился, – где она теперь? Отыскав ее наконец глазами, Хью нахмурился и поднял руку. Какой же крошечной она стала, ее вполне можно закрыть ногтем мизинца.

Значит… Невозможно поверить в то, что он преодолел такое расстояние. Хью не мог отвести глаз. Значит…

Он улыбнулся, зная теперь, что сможет двигаться через Желтые холмы и дальше, за ними. Столько, сколько нужно. Отвернулся от гряды на западе. Огляделся. Все-таки далеко…

Пополз. Через впадину. Через перевал. Вниз. К желтым холмам.

Вниз ползти оказалось легче. Дело пошло быстрее, порой он почти скользил, движение не требовало таких усилий, как прежде, каждый толчок оставлял за спиной метры и метры.

Приподнятое настроение оставалось с ним, пока дорога шла. под уклон, весь вечер и начало ночи. Нога продолжала болеть, ныли плечи и поясница, временами ломило грудь. Тем не менее сейчас страдания плоти как бы отделились от разума, пребывающего на гребне эйфории от осознания того, что ему удалось совершить.

До темноты ему не удалось отыскать приметных ориентиров, и Хью продолжил движение по звездам. В ту ночь от гордости за собственный успех они казались ему особенно яркими, и он полз еще довольно долго, пока усталость окончательно не свалила его. Устроившись на привал, он быстро провалился в сон без сновидений.

Когда он пробудился, висел серый день, и холод пробирал до костей. Вокруг стелился туман, колеблемый студеным ветром. Голод был тут как тут, но холод выбил из головы мысли о еде, и Хью отправился в путь, чтобы разогнать кровь и немного согреться.

Для выбора курса у него теперь не было ни ориентиров, ни звезд, ни даже солнца. Он определил маршрут по положению тела, в котором застал его сон. Из-за холода движения стали резкими.

Туман. Шевелится. Это было непохоже ни на ночь, ни на день, а скорее напоминало те мечты, сквозь которые он так часто полз в последние дни. Конечности двигались механически, холод понемногу выходил из тела, и Хью все меньше стал осознавать себя, впадая в монотонное дремотное движение в фантазиях, а скоро и вовсе слился с ними, стал частью их причудливого танца. Они вплывали в водоворот его ощущений, он пробирался теперь сквозь поляны своего детства в далекой Пенсильвании, слыша чей-то плач. Чей? Его? Или чей-то еще?

Конечно. Это был Джеми. Но почему парень плачет? Хью не мог вспомнить. Внезапно он заметил, что слезы текут по его щекам. Каким-то образом они оба плакали одними и теми же слезами. Он не знал, почему так происходит. Да это было и неважно. Он полз, всхлипывая, сквозь туман и, когда успокоился, почувствовал себя совсем разбитым. Он думал о том, что Джеми лежит где-нибудь мертвый. Он боялся, что ри вышли на тропу войны и наткнутся на него. Он думал о какой-нибудь трещине, которую можно заметить слишком поздно и провалиться.

Теперь Хью полз сквозь страхи, ощупывая землю перед собой и тяжело дыша во время привалов. Отдыхать слишком долго он позволить себе не мог, давал знать холод. Он полз уже все то время, которое можно было назвать утром, а завеса тумана не рассеивалась. Он полз. Вернулась жажда, а голод и не исчезал. Порывы ледяного ветра стали сильнее.

Навалилась тоска и отпустила, ветер завывал голосом Джеми. Вчерашнее ощущение победы стало таким далеким, словно привиделось в каком-то сне наяву, вроде детства в Пенсильвании или призрачного медведя. Страх теперь накатывал неожиданно, и был беспредметным. В такие минуты Хью либо лежа дрожал от ужаса, либо двигался в бешеном темпе.

Туман не редел. Однажды над самой головой ему послышались крики гусей. Почва поднималась и опускалась. В низинах ветер стихал. А когда приходилось карабкаться по склонам, он возвращался и терзал его. Поэтому когда туман потемнел, превращаясь в ночь, Хью для ночлега выбрал низину. Все же теплее.

Заснул под стоны ветра. Ему снилась еда, которую он ел последний раз.

Проснулся, окоченев от холода. Рассвет был молочно-белый. Вокруг все так же низко стелился туман. Царила великая тишина. Хью не двигался. Часть сновидений осталась с ним. Запрокинув голову, он увидел ветви, склонившиеся под тяжестью слив, ожидающих, чтобы их сорвали. Он знал, что это сон и пытался усилием воли перенести их в мир, где лежало его коченеющее тело. Он не спускал с них глаз до тех пор, пока проснувшийся голод не заставил его двигаться.

С первым же движением вернулись телесные боли. Но он позабыл о них, когда понял, что сливы отказываются исчезать. Серо-зеленые пятна над головой, которые он принимал за склон холма, оказались листьями сливового дерева. Хью приподнялся и обнаружил, что многие ветви были в пределах досягаемости.

Слезы навернулись на глаза, когда он ухватился за плод и сорвал его. Проспать всю ночь, не зная о том… Хью принялся есть.

Дневной свет пронизал белизну, туман начал редеть. Когда видимость прояснилась достаточно, он увидел, что заснул в самом начале долины. Воздух становился все прозрачнее, прилетел теплый ласковый ветерок.

Внизу, в долине, виднелась тонкая линия, похожая на ручеек. Оценив рельеф местности, Хью решил, что ручей скорее всего течет к Моро, которая в свою очередь впадает в Миссури. Оставалось только следовать по течению.

Пока он ел, свет и тепло продолжали окутывать его тело. Сорвав все сливы, что смог, он развернулся и направился вниз в долину. Бедро сильно болело от напряжения вчерашнего дня и переохлаждения; суставы онемели. Первые же движения заставили его застонать, но впереди лежала надежда, облегчая боль одним своим существованием.

Взявшись за дело с новыми силами, Хью заметил далеко впереди чахлую зелень. Как он и предполагал, там оказался ручеек, бьющий из ключа. А растительность сопровождала ручей его русла.

Вода. Надо тице. Засыпая, ощущал запах жаркого. Перед глазами стояли куски крольчатины, оленины, птичьи ножки, бизоньи отбивные. Каждый раз, когда Хью выкапывал хлебный корень или глотал пригоршню ягод, это оказывалось даже хуже, чем ничего. Голод только усиливался, заставляя думать о еде, по-настоящему желанной, – белках, форели, беконе, семге. Дни шли своим чередом, и он чувствовал, что теряет силы. Жалкая пища давала ему небольшой заряд энергии, но каждый раз, взглянув на руки, он понимал, насколько сильно истощен. Его могучие бицепсы и тяжелые предплечья усохли, сухожилия торчали, словно шнуры. Разглядывая свое отражение в воде, Хью едва узнавал себя, из ручья смотрел некто изможденный, с заострившимися чертами тощего лица, обрамленного густыми волосами, с глубоко запавшими глазами, расплющенным носом и темной полосой рваной раны над, бровями. Голод и злоба теперь слились в единое целое, да и источник у них был один – Джеми и медведь. Хотя медведь, упорный, сильный, сам дал ему многое из того, что имел, тогда как Джеми только забрал. Переход через равнину отнял у Хью почти все силы. Остался только самый примитивный животный инстинкт. Он весь превратился в голод, и целью его было мясо.

Джеми – теплая кровавая сытость… Хью продолжал ползти и чувствовал, что ему становится жарко, хотя ветерок был холодный и двигался он в тени. Он понял, что его лихорадит, но это уже не имело значения. Он будет пить и ползти, потеть, слышать голоса из прошлого, говорить забытые слова о каких-то местах, где бывал давным-давно. Вот он плавает в Карибском море, играет на полянах Пенсильвании. Борется, охотится и пирует с сиу.

Временами казалось, что вернулся туман, а когда он прояснялся, Хью полз по городским улицам, и прохожие не замечали его, над ним нависали странные ярко освещенные здания невероятной высоты, и причудливые экипажи без упряжек проезжали прямо по его телу… Иногда было лето, иногда зима, дождь, снег, все вокруг меняло цвет в зависимости от времени года. Он полз сквозь годы, сквозь страны, и казалось…

…А голод оставался с ним даже тогда, когда в небе проносились удивительные машины и странно одетые люди шли мимо. Двигаясь вместе с речкой, он слышал собственный голос, но не. понимал своих слов, да это и не имело значения. Вперед, вперед с течением воды.

Поток продолжал расширяться, подпитываемый случайными ручейками. Зеленая полоса вдоль него становилась больше, деревья выше. Порхали птицы, щебетали и пели, охотились за насекомыми.

Лихорадка ослабла, Хыо надолго погрузил лицо в воду. Собрал жиденького салата, поел, пополз дальше. Чуть позже упал и заснул.

Проснулся опять от холода: одежда промокла от пота. Попил еще и снова пополз. Долина начала сужаться, углубляться, становилась все более каменистой. Теперь он все время полз в холодной тени, земля, казалось, проваливалась, утаскивая его с собой. Травянистая пойма сменилась на усыпанный острой галькой берег.

В неярком свете облачного полдня Хью достиг резкого поворота ручья. Берега вдруг расступились, и глазам предстал плоский, обрамленный деревьями и тростником берег Моро, в которую низвергалась с высоты его речушка.