Пфитц - Эндрю Крами

— Эстрелла?

— Разумеется. Я не хотел, чтобы моя жена с нею встречалась, и в то же самое время знал, что мне такой встречи не избежать. Поэтому, когда мы с женой вошли в здание, я попросил ее пойти поискать на полках нужную мне рукопись, сказав, что сам я немного задержусь по некоторым неотложным делам.

Я стоял в коридоре, ожидая, что преследовательница появится с секунды на секунду, однако ее все не было. Да и моя жена что-то уж слишком долго искала рукопись, за которой я ее послал. У меня мелькнула мысль, что Эстрелла могла воспользоваться другим входом, найти мою жену, и тогда… Охваченный ужасом, я ворвался в библиотеку, выкрикивая на бегу имя жены, и бросился прямо к тому месту, где стояли на полке рукописи Спонтини.

Моя жена бездвижно лежала на полу, с кинжалом в груди. Я принялся громко звать на помощь, словно мои крики могли чем-то помочь женщине, которую я любил больше собственной жизни. Я кричал в смутной надежде, что Эстрелла вернется и довершит свое преступление, убив и меня. Но она уже ускользнула.

— Ее арестовали?

— Позвольте мне объяснить вам, в чем состояла дьявольская хитрость ее замысла. Меня нашли рядом с убитой женой; я держал ее за руку и бормотал что-то совершенно нечленораздельное — столь велико было сразившее меня горе. Я сообщил полицейским об Эстрелле, однако она изобразила полное недоумение, сказала, что абсолютно со мною не знакома. Никто из моих друзей даже не подозревал о какой-то между нами связи, зато они знали, что последнее время мое поведение стало беспокойным, что меня снедала какая-то тревога. И еще они были свидетелями того, как, несмотря на все их стремления к обратному, писания Спонтини постепенно становились все более горячечными, неуравновешенными, так что в конечном итоге Биографический отдел был вынужден сделать его сумасшедшим. В довершение всего у них давно уже сложилось впечатление, что Спонтини убьет свою жену, убьет из ревности. Замысел Эстреллы увенчался полным успехом: все указывало на то, что это я убил свою жену.

Не видя никакой возможности доказать свою невиновность, я сослался на временное помрачение ума, и это обстоятельство было принято во внимание. Меня отправили в сумасшедший дом, где врачи достаточно быстро убедились, что я совершенно нормален. Через два года, когда история эта подзабылась и страсти утихли, они решили, что теперь можно без особых опасений выпустить меня на свободу. Теперь я мог попытаться исправить хотя бы некоторые последствия совершенных злодеяний. Жену мою ничто уже не оживит, но у меня оставалась возможность доказать вину Эстреллы и тем восстановить свою репутацию — равно как и репутацию Спонтини.

— Что вы имеете в виду?

— Убийство его жены было подстроено Эстреллой. Она подставила его точно тем же способом, что и меня. А теперь у меня создается впечатление, что она хочет использовать вас для сокрытия своих преступлений. Дело в том, что, согласно составленной ею биографии Спонтини, убийство произошло в ррайннштадтской ночлежке, именуемой «Рыжая лисица»…

— Где остановился граф Зелнек!

— Да, и именно в его номере. Более того, он является единственным очевидцем. Теперь, когда Эстрелла пишет биографию графа, ей нужно только обеспечить, чтобы он действительно видел, как было совершено это преступление, и тогда ее лживые измышления получат статус твердо установленных исторических фактов.

— Но почему имя Спонтини было стерто с плана графского номера? И откуда там взялся Пфитц?

— Я не знаю такого персонажа.

— По просьбе Эстреллы я пытался найти хоть какую-нибудь о нем информацию, но не смог и был вынужден изобретать ее сам. Вот и сейчас, перед вашим приходом, я писал для нее очередную часть его истории.

— Возможно, все это тоже как-то входит в ее темные замыслы. Но тут появляется и некая возможность их сорвать…

— Она хочет, чтобы я его убил.

— Я не совсем еще понимаю, каким образом мыслит она завершение своих планов, но вы должны сделать так, чтобы присутствие Пфитца — кем бы там он ни был — помешало убийству этой женщины, жены Спонтини. Однажды ночью она придет к графу.

— Почему?

— Потому, что боится своего мужа — опасения совершенно беспочвенные, непропорционально раздутые в его биографии. Так или иначе, она будет искать убежища и найдет его в комнате графа.

— И Пфитц там тоже будет?

— Вам нужно как-нибудь все это увязать. Потом появляется Спонтини, между ним и графом завязывается ссора, все остальное в ваших руках.

Шенк был потрясен услышанным. Так, значит, он был безвольным орудием в гнусных интригах Эстреллы, успевших уже принести такие кошмарные плоды, как гибель ни в чем не повинной женщины и двухлетнее заточение ее мужа. Сами собой всплывали в памяти тревожные происшествия последнего времени — «несчастный случай» с Грубером, нападение в переулке, спрятанный за пазухой нож. Леденящий ужас мешался у ошеломленного картографа с печалью по прежней, невинной вере. Какой-то частью своего сознания он продолжал любить Эстреллу, сколько бы боли она ему ни причиняла. И все равно он был обязан взять себя в руки, найти силы.

— Я помогу вам всеми доступными мне средствами, — сказал Шенк. — Сегодня вечером у меня встреча с Эстреллой; как, по вашему мнению, должен я себя вести?

— Слушайте меня внимательно. Во-первых, устройте так, чтобы граф ни в коем случае не стал свидетелем убийства. Это хотя бы помешает Эстрелле в дальнейшем распространении всей этой лжи. Попытайтесь раскрыть ее намерения, но при этом не упоминайте меня и ничем не выказывайте свою осведомленность. И будьте готовы к тому, что она может на вас напасть. Имейте в виду, что женщина она сильная, так что справиться с нею будет совсем не просто. Теперь я должен вас покинуть. Крепитесь. Желаю вам удачи.

Вайсблатт ушел, оставив Шенка в полном оцепенении. Разоблачить, Эстреллу? А вдруг она исхитрится и его бросить в застенок, как этого несчастного писателя?

Теперь «Афоризмы» становились гораздо понятнее. Группа писателей старалась создать обычный, безобидный роман, а их руководитель терзался сомнениями в правильности своих поступков. Сумасшествие Спонтини — неизбежное, ужасающее последствие действий обезумевшей от ревности женщины. Отложив на время Пфитца, Шенк достал из сумки «Афоризмы», раскрыл их где-то посередине, чтобы окунуться в самую гущу причудливо вьющегося рассказа, и начал читать.

Глава 16

Река превратилась в бурный поток. Это из-за дождей, который уже день поливающих город и все вокруг, вплоть до далеких гор, где она берет начало. Дождь еще не прекратился, но теперь это уже не ливень, а легкая морось — вполне, впрочем, достаточная, чтобы до костей промочить любого, кому достанет смелости — вернее, глупости — прогуляться сейчас по улице. За эти дни река вздулась и стала коричневой, а в самых мелких местах — желтой, цвета пергамента или стариковской кожи. Я смотрю, как вода проносится подо мною, вижу неподвижные гребни и складки, образующиеся там, где течение сжато каменными устоями моста, их рисунок похож на сложно сплетенную и уложенную прическу; неизменная структура вечно сменяющейся воды.

Не я автор этих слов. Я, Винченцо Спонтини, есмь сросток писателей, муравейник идей. Мое творение (оно так и останется ненаписанным) есть сплав вкусов, стилей и интересов тех, чьи идеи стремятся заполнить пространство, отведенное мне как литератору. Спонтини, который наливает себе стакан вина, который идет по обсаженной тополями аллее, который наслаждается красотой заката, все это разные люди, каждый из них отделен, каждый существует лишь кратчайшее мгновение либо сосуществует в хрупком согласии с другими.

Я заметил, что мир проявляется через множественность форм. Охарактеризуем эту множественность, сказав, что каждая личность есть бесконечная совокупность личностей, каждая точка пространства есть бесконечная совокупность точек, каждый рассказ есть бесконечная совокупность рассказов.

Существует точка зрения, что слова соотносятся с миром, как хорошо подобранная перчатка с рукой. Для каждой вещи есть слово, ее именующее, для каждой вещи есть слова, которые объемлют ее и определяют, описывают и изображают. Слова, соответствующие ей и не соответствующие. Я же считаю иначе. Слова образуют свой собственный мир; их контакты с миром чувственного опыта хрупки и неопределенны; связь между словом и объектом тонка и непрочна, как паутинка; каплями утренней росы висит на этих паутинках груз личных ассоциаций, неоднозначностей и индивидуально понимаемых условностей. Слова не обволакивают вещи, не вмещают их, но лишь намекают на перспективу, ненадежную и бесконечную.

Это уподобление паутине имеет свои ограничения (как и любое рассуждение по аналогии), но есть у него и преимущества. Мы можем смотреть на язык как на сеть, сплетенную нами в надежде поймать нечто, вечно от нас ускользающее. И мы должны хранить неусыпную бдительность, дабы не попасться в нами же созданную ловушку.