Крайние меры - Алексей Макеев

Что до наглости, то – конечно же! – наличествовала наглость, питаемая глубоким презрением ко всему роду человеческому. А может быть, и к самому себе. Это еще страшнее.

Да, Белоед знал его, как думалось, неплохо… Бывший однокурсничек представлял породу тех людей, которые ради достижения своих целей готовы разнести в мелкие дребезги все мироздание. И разнесли бы, если б могли. Хвала всевышнему – бодливой корове он рог не дает.

"А если дает? – спросил себя Степан Владимирович. – Тогда придется их пообломать! Теперь мне понятно, почему я вместо стали 09Г2 получал низколегированное дерьмо, почему цемент приходил не пятисотый, а трехсотый, в лучшем случае. Но куда смотрел Валерка, подписывая накладные и процентовки? Куда смотрел Рада Бояновский?"

– Вот туда и смотрели, – будто бы ответил ему чей-то ехидный голос. – Не на тебя же, старого наивного чижика, им смотреть! Нет, ты вспомни, вспомни историю появления двух македонцев! Кто их тебе сосватал? Кто навязал, а?! Вспомни, дурачина-простофиля, в каком состоянии был Егоров весь последний год! Что, до сих пор не догадываешься, почему? Сложи два и два, не стесняйся, хотя бы перед собой!

– Я не хочу верить, – вслух начал спорить с мерзким голосом Степан Владимирович, – верить…

– В то, что тебя предавали? – насмешливо раздалось в ответ откуда-то изнутри раскалывающейся от боли черепной коробки. – Ах, не хочешь!.. Ах, какие мы… Нам обидно! Христа, голубчик, и того предали. Чего уж про тебя говорить.

"Куда же я сам смотрел? Что же я, на старости лет совсем из ума выжил? – подумал Степан Владимирович. – Или полный дурак от природы?"

Белоед в ярости треснул по столу кулаком так, что чашка с недопитым «Липтоном» свалилась на пол. Еще хуже получалось, господа!

Он, по всему выходит дело, оказался не просто дураком, а дураком с инициативой, да к тому же страдающим манией величия. Как же, будущий глава могучего холдинга! Господин директор, мать-перемать… Да-а… Хуже и опаснее подобных типов только самозваные благодетели человечества, которых хлебом не корми, – дай только осчастливить народы… Славно, что хоть на народы у него фантазии не хватило, замах мелковат оказался, спасибо тебе, господи! Но уж московских строителей… Тех он бы точно облагодетельствовал! Леонид Рашевский куда умнее оказался, а ведь и половины не знал того, что знал он. Какой позор, стыдобища какая! Ладно еще, только двумя трупами дело обошлось.

"Впрочем, обошлось ли? – мрачно усмехнулся Степан Владимирович. – Если я не ошибаюсь в своих подозрениях, а выясню я это прямо сегодня, то нам с этим господином станет весьма тесно на одной земле. Кому-то из двоих придется переселиться в очень отдаленные места. И полковники уголовного розыска, хотя бы и симпатичные, здесь ни при чем! Сами справимся!"

Белоед подошел к углу между капитальной стеной и гипсолитовой кухонной перегородкой. Все же хорошо, когда владеешь всеми основными строительными специальностями… Вот, к примеру, удобный тайничок собственными силами оборудовать – так нет проблем! Пойди отыщи.

Он нажал на два чуть заметных пятнышка, теряющихся среди пестрого узора обоев. Подпружиненный кусок гипсолита послушно отъехал влево и вверх, открывая небольшую нишу в стене.

Степан Владимирович Белоед не любил оружия. Держак сварщика, мастерок «каменного», терка штукатура, нивелир, астролябия и теодолит были ему как-то более по руке. Но…

"Времена не выбирают, – вспомнилось ему стихотворение Кушнера, – в них живут и умирают…" Мне бы лучше монтажным пистолетом орудовать, которым дюбеля заколачивают".

Но… Раз уж пошли такие времена… Нет, господа хорошие, умирать мы подождем. А вдруг умрет кто другой? И потому придется…

Вот он лежит, завернутый в промасленную ветошь «глок-17». Ах, какая славная австрийская машинка! Полуавтоматический, самозарядный, в коробчатом магазине десять патронов. Наши патроны, родные, девять на девятнадцать.

Степан Владимирович который раз тихо порадовался, что не пожалел в свое время денег и прикупил-таки по случаю машинку. Чистенькую, непаленую, еще в заводской смазке.

Белоед еще и еще протер пистолет ветошью, это занятие успокаивало Степана Владимировича. Затем вздохнул и, как бы сжигая за собой мосты, решительно передернул затвор, досылая патрон.

А вот зря он это сделал! Точнее, дослав патрон, нужно было передернуть затвор еще один раз – «глок-17» все-таки не привычный «макар» или до сей поры любимый широкими бандитскими массами "Тульский Токарева", механика малость посложнее. У австрийской машинки есть одна отличительная особенность: перед выстрелом ударник находится в полувзведенном положении. Чтобы его взвести до конца, нужно передернуть затвор. Но это только в первый раз!

Дело в том, что ударно-спусковой механизм этого пистолета не имеет – в отличие от родимых «ПМ» и «ТТ» – ручных предохранителей. Зато включает три автоматических. Причем роль первого играет рычажок на спусковом крючке, откинутый вперед и блокирующий спуск. Первое передергивание затвора как раз и ставит рычажок в такое положение. И теперь, чтобы выстрелить, нужно вторично отвести затвор назад – на половину его хода, если желаешь одиночными. На полный – это если короткой очередью. Степан Владимирович Белоед этого не знал.

Положив пистолет в карман куртки, Белоед почувствовал себя увереннее. Стоит ли позвонить в офис? Э, нет! Там сейчас македонцы, а если его подозрения оправданны… Лучше, чтобы Рада с Иваном не знали, куда он собрался. Нет его, заболел, запил, загулял. Пусть думают что хотят. Он даже Сашу Забугина предупреждать ни о чем не станет.

Может быть, перед решающим разговором позвонить полковнику Гурову? Так, для страховки? Тоже – нет! Вот после их с "С.Х." окончательной разборки – пожалуйста. Если ее участники останутся живы…

Замечательно, что свою «восьмерочку» он продать не успел, хотя не миновать этого: всех доходов – одни долги. Больно уж далеко добираться: самая окраина Москвы.

"Как же я прошляпил, наивный лопух, – подумал Степан Владимирович, выруливая на Варшавское шоссе, – что прямо у меня под носом варится такая поганая каша, такое зловонное месиво, что и гиена побрезговала бы? Не-ет! С шеф-поваром я разбираться буду сам. Он мне за все ответит. И за всех".

* * *

А хорошее выдалось утро! Веселое мартовское солнышко пригревало уже вовсю, сгоняя серебристый узор изморози с ветрового стекла гуровского «Пежо». Выругав себя за то, что никак не соберется упросить Станислава отрегулировать движок, Гуров вырулил на Садовое кольцо. До редакции – всего ничего, пять минут, если в пробку не попадешь. Как раз хватит времени, чтобы решить: что, собственно, он хочет узнать от Татьяны Дубравцевой?

Она была не до конца откровенна со Станиславом? Да, скорее всего. А с какой бы стати ей быть откровенной до конца? Может быть, ей есть чего бояться? Его задача сейчас – убедить любовницу Рашевского в том, что он ей не враг. Что враги – если она действительно знает что-то важное – совсем другие люди, которые для нее могут стать не в пример опаснее. Неужели Татьяна не знала, чем Рашевский занимался весь последний год? Странно!.. А еще более странно, что уже от трех человек он слышал весьма негативные отзывы о Дубравцевой… Но ведь что-то нашел в ней Леонид Рашевский! Если неглупый мужик его возраста – а уж дураком покойный журналист не был – влюбляется в женщину, то она, как правило, этого заслуживает.

"Тут самое ошибочное, – повторял себе Гуров, настраиваясь на встречу с Дубравцевой, – сразу отнестись к человеку предвзято, с антипатией. Люди сразу чувствуют это, особенно – женщины, и особенно неглупые. После чего начинают относиться к тебе так же, замыкаются, выставляют защитные барьеры. Которые хрен пробьешь. Так что отбросим временно все, что говорили про Дубравцеву "друг и соратник", дама с собачкой, старший брат Леонида. Попробуем взглянуть на эту женщину глазами убитого журналиста. Это даст фору в психологической дуэли".

Гурову почти удалось задуманное: Дубравцева понравилась ему, по крайней мере, внешне. Высокая, стройная, с волнистыми темно-русыми волосами, оттеняемыми очень бледной кожей лица. Голос низкий, с хрипотцой:

– Я же говорила вчера вашему… коллеге? сослуживцу? – Она досадливо пожала плечами. – Мне нечего сообщить вам. Поймите, мне больно и тяжело. Зачем ворошить прошлое, то, что было между нами? Тем более с вами, людьми посторонними? Вы что, патологически любопытны? Поверьте, это не я убила Леонида. Так чем же я могу вам помочь? А вы мне?

"Ах, как ты ошибаешься, – подумал Лев. – Прошлое? Людям часто свойственно считать, что их прошлое умерло. Кому приятно любоваться разлагающимся покойником? Над прошлым торопятся насыпать могильный холм. Только эти похороны всегда оказываются преждевременными: наше прошлое не умирает, пока мы сами не умрем. Или не умрет тот человек, с которым было связано слишком многое. А еще наше прошлое умеет жестоко мстить за брезгливое пренебрежение к себе, за попытки вычеркнуть его из памяти".