Двор Карла IV. Сарагоса - Бенито Гальдос

— Заяц всегда выскочит там, где его не ждут. Вот увидите, увидите, — сказал я, стараясь изобразить на лице таинственную важность.

Старик был ошеломлен, а я вернулся к Инес — мне не хотелось оставлять ее рассерженной. К моему удивлению, малышка уже ни чуточки не сердилась — она заговорила со мной вполне спокойно, с той поразительной ровностью, которая так привлекала в ней. На прощанье я снова пообещал вечно ее помнить, а она была приветлива и ласкова, будто ничего не произошло. Видимо, эта высокая, благородная душа, которую я тогда еще не понимал, неколебимо верила в мое скорое возвращение.

Через день хозяйка моя сказала, что они с Амарантой договорились и я могу переходить на новую службу. Собрав свои скудные пожитки, я отправился в дом маркизы. Там меня нарядили в ливрею, после чего я сел в экипаж для слуг; мы поехали вслед за господской каретой, в которой находилась маркиза и ее брат, дипломат, и к вечеру прибыли в Эскориал.

XII

Оказалось, что в Эскориале происходят события чрезвычайной важности. И тут будет не лишним привести мою беседу в пути с дворецким маркизы, слова которого, как потом выяснилось, имели пророческий смысл.

— Кажется, во дворце творится что-то из ряда вон выходящее, — сказал он. — Нынче утром в Мадриде говорили… Но скоро мы все узнаем — еще часа три с половиной, и, даст бог, станем на якорь в Лонхе.

— А что говорили в Мадриде?

— Видишь ли, народ там любит принца, родителей же его терпеть не может, а они с некоторых пор отдалили от себя бедного юношу, что ему весьма обидно. Я сам видел: лицо у него такое грустное, смотреть жалко. Говорят, родители его не жалуют, и, по-моему, это сущая правда. Сколько я знаю, король никогда не берет его с собой на охоту, не сажает за свой стол — словом, относится к нему совсем не так, как полагалось бы любящему отцу.

— А может, принц замешан в каких-нибудь интригах или заговорах? — спросил я.

— Весьма возможно. Как слыхал я на прошлой неделе во дворце принц стал настоящим бирюком — ни с кем не говорит, все о чем то размышляет, ночи проводит без сна. При дворе очень встревожились, решили, кажется, даже наблюдать за ним — не замышляет ли чего.

— А мне говорили, что принц занимается литературой и по ночам делает переводы, не то с французского, не то с латинского, точно не помню.

— Да, так говорят в Эскориале, но правда ли это, одному богу известно. Кое-кто уверяет, будто принц замыслил большие дела и будто армия Наполеона вступила в Испанию вовсе не за тем, чтобы воевать с Португалией, а чтобы поддержать сторонников принца.

— Ну, это чепуха! Бедняжка Фернандито, небось, только и занят своими книгами да переводами.

— Кажется, последний его перевод родителям не понравился, потому что в той книге речь шла о революциях, и теперь он что-то другое переводит. А я думаю, не плетет ли он тайные козни, чтобы корону заполучить.

В таком примерно духе шла наша беседа до самого приезда во дворец. Дипломат и его сестра вышли из кареты, мы, слуги, тоже. Господа намеревались поселиться во дворце, в апартаментах Амаранты, которая прибыла накануне, и дворецкий повел нас туда по бесконечным лестницам, галереям, внутренним дворам и коридорам. В королевской резиденции чувствовалось необычное оживление: по коридорам и залам, несмотря на позднее время — было уже десять часов, — сновало множество народу. Маркиза спросила, в чем дело, но ей ответили так неопределенно, что ничего нельзя было понять.

Мы начали устраиваться в отведенных нам комнатах, я помогал другим слугам раскладывать вещи, как вдруг вошла Амаранта. Она была очень взволнована, пришлось немного подождать, пока она собралась с силами, чтобы ответить на вопросы дяди и тетки.

— Беда! — наконец воскликнула она. — Творится нечто ужасное! Заговор, революция! В Мадриде, когда вы уезжали, ничего не было заметно?

— Ничего. Все было спокойно.

— А здесь… О, это чудовищно! Не знаю, доживем ли мы до завтра.

— Но, дорогая, говори яснее.

— Раскрыт заговор, хотели убить короля и королеву, во дворце все было подготовлено для свершения переворота.

— Какой ужас! — вскричал дипломат. — Не зря я предупреждал, что под личиной верных слуг короля тут скрывается немало якобинцев.

— Якобинцы ни причем, — возразила моя хозяйка. Самое поразительное, что душою заговора был принц Астурийский.

— Не может быть! — воскликнула маркиза, горячая сторонница его высочества. — Принц не способен на такую подлость. Да, все получилось, как я предсказывала. Враги решили его погубить клеветой, раз ничто другое не удается.

— Готовилась революции пострашнее французской — продолжала Амаранта, — и собирались мятежники в кабинете принца, там нашли всякие бумаги. Говорят, замешаны каноник дон Хуан де Эскоикис, герцог дель Инфантадо, граф де Оргас и Педро Кольядо, бывший водонос из Берро, а теперь слуга принца.

— По-моему, милая племянница, — сказал маркиз, задетый тем, что она сообщает нечто ему неизвестное, — ты просто поддалась своему пылкому воображению и придаешь этим событиям чрезмерную важность. Полагаю, я мог бы их объяснить с помощью неких фактов и сведений весьма секретного рода, об источнике коих я обязан молчать.

— Расскажу то, что слышала. С недавних пор принц ночи напролет сидит один, запершись в своем кабинете. Его августейшие родители полагали, что он трудится над переводом французской книги. Но вот вчера его величество обнаружил у себя на столе запечатанный конверт, на котором было написано: «Срочно, срочно, срочно!» Король его вскрыл, там оказалась анонимная записка такого содержания: «Берегитесь, во дворце готовится переворот. Трон в опасности, королеву Марию-Луису собираются отравить».

— Иисус, Мария, Иосиф! — ахнула маркиза, в ужасе прикрывая глаза. — Не иначе, как сам сатана пробрался в Эскориал!

— Вообразите смятение нашего бедного государя. Сразу же заподозрили принца и решили осмотреть его бумаги. Долго колебались, как бы это проделать, наконец король согласился самолично учинить обыск в кабинете сына. С томиком стихов, которые он будто бы хотел подарить сыну, король вошел в его комнату. Фердинанд при виде отца смертельно перепугался и невольно выдал место, где были спрятаны бумаги. Король взял их, между отцом и сыном, вероятно, произошел крупный разговор, потом Карл в сильном негодовании удалился, запретив сыну выходить из кабинета и принимать кого бы то ни было. Тотчас призвали министра Кабальеро, вместе с королевской четой он произвел осмотр бумаг. Что в них нашли, неизвестно, но, видимо, что-то очень серьезное, ибо королева ушла к себе вся в слезах. Говорят, что среди хранившихся у принца бумаг были наброски злодейских планов, и, как полагает Кабальеро после беседы с их величествами, принца Фердинанда следовало бы приговорить к смерти.

— К смерти! — возмутилась маркиза. — Да они с ума сошли! Приговорить к смерти принца Астурийского!

— Пока я не вижу оснований для тревоги, — молвил дипломат с обычным своим самодовольством. — Надеюсь, эти бумаги будут показаны нам, дабы узнать наше суждение, и тогда, изучив их со всем тщанием, мы решим, как надлежит поступить.

— Неужели еще неизвестно, что было в бумагах? — спросила маркиза.

— Во дворце ходят самые различные слухи, никто не знает точно. Королева нам ничего не сказала, только всю ночь плакала горькими слезами и сетовала на неблагодарность сына. И еще она говорила, что не позволит причинить ему зло — он-де не виноват, виноваты бессовестные честолюбцы, что вокруг него увиваются.

— Не будем судить о событиях слишком поспешно, — сказал маркиз. — Дайте срок, и я выясню, была ли то интрига недругов принца или же попросту самый настоящий заговор. Но заранее прошу, когда я все разузнаю, не вздумайте меня расспрашивать — ведь вам известен мой принцип.

— Кажется, решили начать дознание, чтобы установить соучастников, — продолжала Амаранта. — Вероятно, принцу сегодня же вечером придется предстать пред Кастильским советом.

На этом беседа, весьма для меня занимательная, оборвалась, — мы услышали странный шум, словно поблизости от нашей комнаты двигалось много народу. На меня никто не обращал внимания, дел особых не было, и я, подстегиваемый любопытством, выскользнул за дверь. Спустившись по лестнице, я оказался в просторной, обитой гобеленами зале, к которой с обеих сторон примыкали другие, такой же величины и так же убранные. По ним торопливо шли придворные, все в одном направлении, я последовал за общим потоком и, пройдя две-три залы, не обнаружил ничего примечательного — только кое-где придворные, собравшись в кучки, оживленно беседовали вполголоса.

Я был очень горд, что нахожусь во дворце, — сама мысль, что ноги мои ступают по этому полу, придавала мне в моих собственных глазах особый вес и возвышала над прочими смертными. Все мы, в чьих жилах течет благородная испанская кровь, склонны к тщеславию; я тоже возомнил о себе, и захотелось мне встретить своих прежних знакомых из Мадрида или Кадиса, чтобы по моим речам и осанке они увидели, какой важной персоной я стал. К счастью, во дворце я никого не знал и, таким образом, не дал повода над собой посмеяться.