Любовный недуг - Анхелес Мастретта

– Я не стану, Диего. Мне только не хватало судачить о Боге. Ты способен на все, лишь бы я сменила тему разговора. Девочка будет очень страдать, и виноваты в этом будем мы.

– Мы не виноваты, что она сама выбрала себе судьбу.

– Она сама не знает, чего хочет, – сказала Хосефа.

– Не надо ее недооценивать. Она знает, что любит Даниэля.

– Тут она ошибается, как китаец.

– А как ошибаются китайцы? – спросил Диего.

– Они ошибаются так, – ответила ему Хосефа, вздыхая, – как ошибается Эмилия. Но виновата в этом я. Я разрешила тебе отвести ее на репетицию в дом семьи Куэнка.

– На какую репетицию? – спросил Диего.

– На которую она не хотела идти, потому что ей приснилось что-то страшное накануне.

– Хосефа, я думал, что мы все выяснили одиннадцать лет назад.

– Ничего мы так и не выяснили. Мы продолжаем спор одиннадцатилетней давности, и я снова тебе говорю: сын доктора Куэнки опасен.

– Который из? – спросил Даниэль, выходя из ванной с сияющим взглядом и вечной дьявольской улыбкой на лице. Его мокрые спутанные волосы падали на лоб.

– Ты, – бросила ему в лицо Хосефа.

– Тетя Хосефа, – сказал Даниэль, подходя и гладя ее по щеке, – я знаю, что я не лучшее из того, что могло произойти с Эмилией, но и не худшее. Загибай пальцы! Я не пьяница, не игрок, не бабник, у меня нет гонореи. Я умею играть на флейте, на скрипке и на кларнете. Я знаю историю, английский, много читаю, не верю в так называемую неполноценность женщины по сравнению с мужчиной и испытываю глубочайшее почтение к этой конкретной женщине.

– Бог сказал бы, что он хороший, мама, – сказала Эмилия, которая появилась вся розовая, с расческой в руке и полотенцем на голове.

Не спрашивай у нее, какой бог, – посоветовал Диего насмешливо.

– Вы думаете, что это игра. Вы ведь с детства всегда ходили в обнимку. Но готов ли ты иметь детей? – спросила Хосефа у Даниэля, который все еще держал ее за руку, на которой они загибали пальцы, перечисляя его достоинства.

– Думаю, они должны у меня неплохо получиться, – ответил Даниэль, целуя эту непримиримую воительницу, доставшуюся ему в тещи.

– Где ты научился играть на кларнете? Не думаю, что это дает тебе право плодить детей, – упрекнула его Хосефа.

– Мама, тебе понадобилось целых двенадцать лет, чтобы родить дочь, – вмешалась Эмилия, встав прямо перед матерью.

– А если ты пошла в бабушку?

– Это опасно, – сказала она, садясь поближе к отцу, где было светлее. – Но я ведь могла пойти и в тетушку Милагрос и тогда не забеременею никогда.

– Перестань говорить глупости! – воскликнула Хосефа, глядя на нее, сама того не желая, с гордостью. Любовное зелье, выпитое ее дочерью за эти дни, добавило ее взгляду уверенности в себе, которой не было еще на прошлой неделе. – Пойду приготовлю отвар корицы, а там как Бог рассудит, – вздохнула она, проходя мимо, с прямой спиной и талией балерины, что Эмилия, по мнению Даниэля, унаследовала от нее.

Диего посмотрел на Хосефу и подумал, что ее доводы были разумными, но поостерегся соглашаться, когда она на ходу повернула к нему голову и предупредила, указывая на него пальцем:

– А ты не смей меня спрашивать, какой именно бог.

– Я не сумасшедший, – ответил Диего, встав с кресла и последовав за ней на кухню.

Так, без всяких формальностей, Даниэль поселился в доме Саури и в течение следующих дней перевернул его вверх дном. Эмилия перестала работать в лаборатории. Хосефа перестала читать, но стала изобретать на кухне новые рецепты блюд с пылом новобрачной. Волнистый попугайчик Флоберто сошел с ума, пытаясь привыкнуть к утренней тишине и ночному шуму. Кошка Кассиопея, компаньонка Хосефы по чтению, была выставлена из гостиной, где Даниэль и Эмилия резвились, хотя время завтрака уже давно прошло. Черный пес Футуро, с которым Эмилия гуляла по вечерам, был вынужден терпеть, что его хозяйка забыла о нем и держала его взаперти.

В доме царила суматоха. Ночные разговоры, возникавшие стихийно, продолжались до рассвета, обедали всегда не раньше пяти, а завтракали порой в четыре смены.

Многочисленные клубы, оспаривавшие лидерство в антиперевыборной борьбе, помимо приверженности Мадеро, объединяло еще одно: уважение к независимой позиции, которую твердо отстаивала группа друзей, собиравшихся вот уже Двадцать лет в доме доктора Куэнки. Может быть, поэтому, а может, благодаря смелости Даниэля и умению мирить людей, Мадеро выбрал его для подготовки своего визита в Пуэблу.

Но поскольку юноше было опасно открыто появляться на улицах, Диего Саури предложил проводить собрания и переговоры представителей разных клубов, поддерживающих Мадеро, у них дома. Так что несколько дней подряд с семи утра и до поздней ночи, пока все не засыпали прямо за обеденным столом, дом осаждался самыми разнообразными посетителями, озарялся светом грандиозных планов и был благословен тем, что служил приютом ни от кого не прячущейся страсти.

– Эмилия, тебе непременно нужно то и дело дотрагиваться до Даниэля в присутствии Ахиллеса Сердана? – спросила однажды Милагрос Вейтиа свою племянницу, отведя ее в уголок, чтобы не мешать тем, кто обсуждал, хватит ли сторонников, чтобы встать в оцепление вдоль железнодорожных путей.

– Абсолютно необходимо, – ответила ей Эмилия.

– Почему? – не унималась Милагрос.

– Потому что в присутствии этого человека начинаешь чувствовать себя немного странно, грустно, что ли. Когда я хочу избавиться от этого чувства, мне нужно прикоснуться к Даниэлю.

– А как часто тебе нужно избавляться от этого чувства?

– Да буквально каждую секунду, тетя, – заверила ее Эмилия с мимолетной загадочной улыбкой.

XII

В следующий вторник, вечером, прибыл Мадеро. Целая толпа встречала его на станции, приветствуя криками и заряжая демократическим пылом на этой самой крупной демонстрации антиперевыборных сил в городе.

Волной этой толпы Эмилию оторвало от руки Даниэля. Она даже не попыталась удержаться. Она поцеловала его прямо посреди улицы долгим поцелуем, чтобы запомнить вкус его языка. Потом без единого упрека отпустила его. Когда толпа сомкнулась за его спиной, она повернулась, чтобы найти утешение в глазах и на груди Диего Саури.

– Хочешь кофе? – спросил Диего, обнимая ее за талию и чувствуя себя бесполезным как никогда.

– Пойдем на митинг, – сказала Эмилия с улыбкой.

Как и полагали с самого начала, власти не дали разрешения на проведение публичной демонстрации. Поэтому погоня, случившаяся несколькими днями раньше, во время раздачи листовок в квартале Сантьяго, сослужила свою службу; так как в результате был организован подпольный митинг, на который собралось столько народу, что вскоре после его начала любой мог бы сказать, что в данном случае слово подполье имеет значение «шумное веселье».

Речей было несколько, участников, впавших в эйфорию, – множество, жалоб и проклятий – хоть отбавляй. Как только Мадеро произнес последнее слово, Эмилия и ее отец отправились домой пешком, неторопливо и почти в полном молчании. Диего не хотел своими жалобами о политике мешать дочери грустить, а Эмилия решила, что отец, наблюдавший ее душевные муки, не должен вдобавок еще и слышать о них. Только когда они переступили порог гостиной и Диего встретился взглядом с глазами Хосефы, в которых был немой вопрос, требующий немедленного ответа, он позволил себе поделиться своей досадой.

– Какой ужас! – сказал он, падая в кресло. – С этим человеком мы попадем в такую переделку, из которой даже он сам так легко не выпутается. Он не знает, чего хочет. У него сплошные добрые намерения, намеки и благородные цели. В то время как людей сажают только за то, что они с восторгом произносят его имя, этот господин не хочет испортить отношения с Церковью, с бедными, с богатыми, с проститутками и с дамами Сан-Висенте. Какая гнусная речь! Мне хотелось провалиться сквозь землю.

– Ты преувеличиваешь, – сказала Хосефа, которая предпочла остаться дома, чтобы не вцепиться в лицо Даниэля, когда тот будет уезжать.

– А ты что скажешь, дочка?

– То же самое, – ответила усталая и сонная Эмилия.

– Но она так говорит от ревности, а я – объективно, – сказал Диего Саури.

– Вот еще! Ничего и не от ревности. По мне, так Даниэль может сопровождать любого коротышку на собрание любой комиссии, клуба или секты, какой только захочет, – сказала Эмилия, падая рядом с отцом.

– К тебе приходила Соль, – сообщила Хосефа, стараясь отвлечь ее. – Она сияет как медный грош.

– Она наконец-то освободится от своей матери, – объяснил Диего.

– И от отца, – добавила Эмилия, в шутку покусывая за щеку своего.

– Ты к ней не зайдешь? – спросила Хосефа. – Она выходит замуж на следующей неделе, а ты ее совсем забыла.

– Я вышла замуж на прошлой неделе, а ее тоже со мной не было. Свадьба – это дело двоих, мама.

– Не всегда, доченька, – ответила Хосефа.