Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы) - Павел Лукницкий

Чем это объяснить? Может быть, среди других причин было и чувство некоторой безответственности которым был напоен воздух 20 - 21 года...

АА: "Это мое упорство так подействовало... Подумайте: 4, а если считать с отказа в 5-м году, - 5 лет! Кто к нему теперь проявлял упорство? Я не знаю никого... Или, м. б., советские барышни не так упорны?"

АА грустит о Николае Степановиче очень, и то, чему невольно была виной, рассказывает как бы в наказание себе.

АА рассказывает, что на даче Шмидта у нее была свинка, и лицо ее было до глаз закрыто - чтоб не видно было страшной опухоли... Николай Степанович просил ее открыть лицо, говоря: "Тогда я Вас разлюблю!" АА открывала лицо, показывала.

АА: "Но он не переставал любить!.. Говорил только, что я похожа на Екатерину II".

Телефон.

"Павел Николаевич! Николай Николаевич (Пунин) вас обидел очень сегодня, сейчас он будет с Вами говорить, просить у Вас извинений..."

Я возражаю: "Анна Андреевна, зачем это. Это совсем не нужно!.. Я совершенно не обижен, я вполне понимаю, что Николай Николаевич сказал это, вовсе не желая обидеть меня... Мне просто неприятна такая постановка дела".

АА, решительно: "Нет, Павел Николаевич! Он Вас обидел и будет просить извинений. Я говорила с Мандельштамом по телефону, он так же решил, что это нужно сделать... И я прошу Вас извинить и меня, это в моем доме произошло. Я передаю трубку Николаю Николаевичу".

Пунин просит прощения: "Это я по глупости, вы не обижайтесь!.. Я же знаю, что то, что Вы делаете, очень нужно и ценно... Простите меня... Мы ведь будем с Вами по-дружески", - и т. д.

Этот случай еще раз подчеркнул мне благородство АА, ее исключительное внимание к человеку, ее высокую тактичность в самых мелочах...

Совершенно откровенно создаюсь, что на слова Пунина я с первого момента не обратил никакого внимания, ни о какой обиде не могло быть и речи. Какая может быть обида? Человек, поступая нетактично, чернит этим только самого себя. Поэтому я испытал только чувство неловкости за Пунина, и мне было жаль его, потому что я видел, как он искренно огорчился своим неудачным словам...

Я не знаю его, но мне кажется, что за грубоватой его внешностью скрывается хорошая сущность, и он мне как-то симпатичен, несмотря на ту, созданную уже совершенно другими причинами, от него не зависящими, неприязнь к нему.

АА упомянула, что у Николая Степановича был роман с дочерью архитектора Бенуа, но что это нужно держать в строгой тайне.

Ей посвящено стихотворение "Средневековье".

Для донжуанского списка АА необходимо знать об Иде Наппельбаум. Я думаю, что было. АА не знает.

Я: "Когда мне теперь приехать?"

АА: "Неужели вам не скучно со мной, такой больной?"

Когда я, Мандельштам и Пунин сидели на диване, АА села в кресло перед зеркальным шкафом. Взглянув в зеркало, я поймал ее взгляд, обращенный на меня.

20.04.1925. Понедельник

Делаю визиты. Между прочим - захожу к Пунину. Он передает мне записку от АА:

"Милый Павел Николаевич, сегодня я получила письмо из Бежецка. Анна Ивановна пишет, что собрала целую пачку писем Николая Степановича. Шура просит меня узнать адрес Л. Микулич. Вы, кажется, этот адрес записали. Пожалуйста сообщите его Шуре.

И сегодня я не встану, температура очень низкая - оттого слабость. До свидания.

Ахматова, Царское. 20 апр. 1925".

Пунин вернулся из Ц. С. сегодня утром.

21.04.1925. Вторник

"Что мне с тобой теперь делать?"

АА говорит о своей "беспримерной откровенности" со мной...

О романе О. Мандельштама с О. А. Ваксель.

Я укоряю АА - зачем она заставила Пунина звонить мне и просить у меня извинений... АА очень серьезно, даже строго отвечает - что она в 1/2 часа довела его до полного раскаяния, что при создавшемся положении единственно что можно было сделать - это, чтоб он мне позвонил по телефону, что он должен был это сделать... АА вчера, после моего отъезда, очень разволновалась объяснением с Пуниным и плохо себя чувствовала.

О моих стихах - о стихотв. "Оставь любви веретено", АА говорит: "Хорошее стихотворение".

С поездом 11.30 еду в Царское Село. Застаю у АА Н. Я. Мандельштам. Привез АА лекарство (заходил также к Пунину за рецептом, и взял лекарство в аптеке).

Вчера у АА была Галя (А. Е. Пунина).

Вчера у АА были сильные боли, хотя температура и не особенно высокая была. Сегодня - болей нет. Температура - утром 36,9; днем - 37,1; в 7 часов вечера - 37,3.

Сегодняшний день распределяется так: до 1 дня у АА Н. Я. Мандельштам. От 1 часу дня до 4-х - кроме меня, никого. Часа в 3 АА вызывают по телефону - Эльга Каминская просит разрешить прийти в 5 часов. АА не знала, что звонит Каминская, иначе не подошла бы к телефону. А тут ей пришлось дать согласие.

До 4-х я говорю с АА о Николае Степановиче - о "Заре", об "Ягуаре" - в стихотворении "Измена" и в IV "Открытия Америки", о "Романтических цветах", о "Пути конквистадоров" и т. д.

В 4 часа приходит Н. Я. Мандельштам, и мы придумываем план быстрого избавления от Э. Каминской. План составлен: я с ее приходом уйду, Н. Я., когда Каминская постучит в дверь, выйдет и скажет Каминской, что состояние АА таково, что у нее нельзя быть больше 10 минут. Роль АА сводится к тому, чтоб лежать возможно смиреннее и быть почти безмолвной.

Эти предосторожности необходимы, потому что присутствие Э. Каминской доставляет АА минимум удовольствия, потому что Каминская совершенно ни с чем не считается и способна своими разговорами совершенно удручить.

Э. Каминская уже по телефону сказала АА, что она едет за границу и придет к АА за "новым материалом" для выступлений.

АА очень не хочет давать Каминской стихотворений и сказала ей, что со времени "Anno Domini" она ничего не писала. Тем не менее, ей пришлось обещать дать Каминской 2-3 стихотворения.

АА: "Ну я ей дам одно..." - АА хочет отделаться стихотворением "Клевета", напечатанным в "Фениксе"...

Наконец, Каминская приходит. Все делается, как было решено. Я ухожу.

Иду к Вал. Кривичу, не застаю его дома, тогда иду на Малую, 63. Управдом дает мне домовую книгу, но о Николае Степановиче нет ничего. Есть только одна запись, касающаяся приезда А. И. Гумилевой. Иду на чердак дома. В мусоре и грязи роюсь часа 1 1/2 - 2. Нахожу одно стихотворение Николая Степановича - "Твоих единственных в подлунном мире губ" (на обороте листка рисунок) - и собираю целую пачку грязных, оборванных бумаг, не просматривая их внимательно. Грязный и пыльный, торжественно возвращаюсь к АА, предварительно захожу в ванную, моюсь...

Наконец, вхожу к АА. У нее Н. Я. Мандельштам. АА удивлена моим долгим отсутствием и называет меня "пропавшей грамотой"... Я торжественно вынимаю всю грязную пачку, завернутую в тоже грязный кусок обойной бумаги. Говорю: "Это с чердака".

АА быстро приподнимается на постели, поспешно схватывает пачку, кладет ее на постель и начинает ее рассматривать - перебирает все.

Я прошу ее не пачкаться, говорю, что все это в таком ужасном виде...

АА: "Ничего!.. Этот нищий будет богатым..."

К моей печали, в этой пачке нет почти ничего интересного. Почти все эти бумаги не имеют отношения к Николаю Степановичу, и большую часть придется выкинуть.

АА находит письмо от ее отца к матери (1911 г.)... Оставляет его себе.

Затем я приношу АА воду, ставлю умыв. чашку на стул, и АА моет руки.

Рассказывают мне о посещении Каминской.

Каминская была отвратительна. Начала с того, что прочла рецензию о себе - глупо хвалебную, потом говорила, что у нее всюду такой успех! Потом сказала: "Я хочу Ваш вечер устроить, потому что мне сказали, что Ваши стихи будут иметь успех... Дайте мне материал".

По этому поводу АА шутит - что сказал бы Сологуб, если б Каминская ему прочитала рецензию о себе (АА говорит медленно, не допускающим возражения тоном, подражая речи Сологуба):

"Это дурной тон читать о себе... Если б Вы были настоящая артистка Вам бы не пришло в голову это сделать. Вы не настоящая артистка... Вы стоите на уровне окончившей среднее учебное заведение... Вот, вы знаете Пифагорову таблицу..." (и т. д.).

АА при Каминской лежала, совсем как умирающая, одеяло натянула до подбородка и руки заложила за голову...

Н. Я. смеется: "Чисто сделано было все..."

АА тоже смеется, оправдываясь: "По-моему, я лучше, чем Сологуб, сделала..."

Каминская говорила АА, что ее стихи она читает в полутемной комнате как будто садится в мягкое кресло, кутается в мех - такие интимные у АА стихи...

АА: "А я ей сказала, что читаю стихи при полном освещении, выпрямившись и не закутываясь с мех!.. - и уже серьезно: - Так вообще нужно читать стихи..."

АА говорит, что, в сущности, стихи вообще нельзя читать с эстрады, что нет таких стихов, которые можно было бы читать на эстраде...

Затем опять шутки. Н. Я. изображает, как Э. Каминская будет читать стихи АА на вечере в Берлине. Скажет: "Я перед отъездом видела Анну Андреевну Ахматову. Она была умирающей и она читала стихи - может быть, в последний раз читала... Эти стихи я вам сейчас прочту. Очень интимный разговор был... Я, конечно, не могу вам передать его содержания, но очень интимный..."