Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И так хочется долго жить. Но мать ничего не говорит.
«Ну, давай: за маму, за папу». Да хоть за кого, брось хоть что-нибудь.
Важно перебирает спицами, и, судя по конструкции вязки, скоро у Гриши появится новый свитер.
– Ходили в зоопарк?
Мать кивает.
– Понравилось?
Она изображает все-таки счет петель, а я разглядываю жижу супа и не знаю, что делать. Сегодня лучше не говорить. Глотаю ложку за ложкой и все норовлю ударить о край тарелки до булькающего звона – мать раздражает этот звук. Специально крошу хлеб в тарелку, чтобы бульон пропитал мякоть, смягчилась зачерствелая корочка.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Мою посуду. Вода жужжит, шумит и жалобно посвистывает кран. Стонет и стонет, надо бы собраться и починить, что ли.
– Спокойной ночи, – говорю, дожидаясь прощального ответа.
Мать все молчит, сосредоточившись на свитере. А потом заявляет:
– Гришу нужно отдать в садик.
– Зачем? – н е понимаю.
Матушка оставляет спицы. Смотрит на меня в упор, и я, как школьник, отвожу взгляд, будто нашкодил в классе, завалил четверть и пытаюсь теперь как-то оправдаться.
– А затем, дорогой мой сынок, что детям нужно ходить в сад. Особенно если у этих детей нет нормальных родителей.
Она ждет, когда стану выкручиваться, убеждая, что отец я нормальный, просто сегодня опять случилась тревога, и вообще – надо понимать, что я не работаю, а служу, а интересы государства выше интересов семьи. По крайней мере, так считает руководство.
Но оправдываться не собираюсь, потому что мать права.
– Ему в садике будет лучше.
– Даже если так, надо спросить Гришу.
– Надо спросить Гришу? Ты послушай себя, сыночек, ты себя послушай. А лучше самого себя спроси, как ты планируешь жить дальше?
– Нормально планирую.
Разговор не нравится ни мне, ни матери, но иногда приходится говорить, пока не кончатся слова и не останется ничего, кроме правды.
– Планирует он. У тебя ребенок, а ты не пойми где шляешься.
– Я работал.
– Работал он, рассказывай, ага. Давно ли у вас опять начались пьянки на работе?
– Могу же расслабиться.
– Не можешь! – топает ногой. – Не мо-жешь! – шипит она, не позволяя властному голосу вырваться и разбудить Гришу. – Теперь не можешь! Теперь ты должен учиться быть отцом!
– То есть ты считаешь, что я плохой отец? – завожусь не с пол-оборота, а по праву, словно отец я самый лучший, а в тройке по математике виноват учитель.
– По-моему, ты сам знаешь, – добивает мать.
Судорожно хватается за тряпку и начинает протирать стол, смахивает пыль с покошенных дверок навесных шкафчиков, сыплет в ржавчину раковины бестолковый порошок – нам ничто не поможет, мы просто должны замолчать.
– Разумеется, – соглашаюсь, – все знаю. Думаешь, мне это все нравится? Думаешь, мне безразлично? Может быть, я виноват, и все такое. Может быть, из-за меня все так получилось. Но я люблю ее, понимаешь? Я ее всегда буду любить!
– Помолчи!
– Не помолчу! В жизни всякое случается, но это временные трудности. А ты устала. Мама, помоги. Мама, посиди с Гришей. Мама – одно, мама – другое. Если невмоготу, не приходи. Я сам разберусь.
Она швыряет тряпку в мусорное ведро и говорит:
– Воспитала, кого я воспитала, Господи. Кого я воспитала…
Закуриваю прямо в кухне. У меня припрятана пачка за хлебницей. Мать выключает свет, осторожно прикрывает дверь, которую давно пора смазать, потому что хрипит и скрипит и вот-вот развалится, как вся моя жизнь.
– Дурак, – добавляет она.
Курю в форточку. Зрелая ночь никак не пройдет. Все тянет и тянет смоляной тоской, и звезды на этом густом полотнище блещут совсем не к месту, почти как редкие слезы на щетинистом лице взрослого мужика.
3
Я докладываю, что в ходе ночных отработок проверялись ранее судимые, а также лица, ведущие антиобщественный образ жизни. В подтверждение сую восемь рапортов и несколько объяснений от жульбанов местного разлива.
Бумаги аккуратно подшиты белой канцелярской ниткой в четыре дырки, сквозь которые пробивают редкие осенние лучи. Преломляясь, сверлят они мясистое лицо начальника, поглаживая мохнатую опушку усов и разрешенную по статусу густую бородку.
Полковник долго вчитывается, хмурясь, почесывая переносицу – никак не разберет мой угловатый почерк. Выгнет шею, прошепчет, выдергивая знакомые слова из контекста невыдуманной истории.
Сегодня я бледный, а предвкушение от скорой прокачки вовсе желтит и зеленит, пошатываюсь, повторяя движение часового маятника, прикованного к стене.
Начальник спокоен.
– Ты – молодец. У меня к тебе вопросов нет. Но результата тоже нет, ты понимаешь?
– Товарищ полковник, я разберусь.
– Я еще раз повторяю: мне нужен результат! Результат! Мне нужен результат, – говорит он механически точно и сдержанно. – Я понятно объясняю?
– Так точн…, тарищ полков… – б урчу, сглатывая окончания, спаянные слюной трепета и страха.
– Сколько ты служишь? Скажи мне, сколько ты служишь? – повторяет, словно с первого раза бывалый опер не поймет.
– Почти десять лет.
– Почти десять лет. Очень хорошо. Так вот, послушай. Если найдешь детей, я тебя начальником розыска сделаю. Понял меня?
Я киваю.
– На самом деле, у нас есть перспектива. Мы сейчас проведем обыски. Скорее всего, кое-что узнаем. Мы доложим к вечеру.
Полковник молчит, и кажется, что сейчас, преклонившись перед заслуженным опытом и почетной выслугой, скажет: «Свободен. Занимайся».
– А где твой Гнусов?
И он тут как тут.
– Товарищ полковник! Разрешите, товарищ полковник? – уверенно бьется в косяк здоровым кулаком и, не дождавшись одобрительного кивка, вступает в разговор.
– Вот он, – хмыкает начальник.
И здесь начинается та физическая близость, о которой не принято говорить за стенами типичного отдела полиции.
Ладно, Гнусов, раздолбай и халявщик, но я же опер с десятилетним стажем, отличник боевой и служебной подготовки, и мы оба терпим невозможный, почти интимный офицерский кач.
– Вот у тебя есть дети? – кричит он Гнусову.
– Никак нет, – с непонятной гордостью и одновременной радостью отвечает Леха.
– Плохо, Гнусов! Стыдно! А у тебя?
Киваю спокойно, потому что за последние двадцать минут это единственный положительный ответ, который я мог дать руководству.
– И что ты думаешь?
– Я думаю, мы справимся.
Мы должны справиться, товарищ полковник. Мы обязательно справимся, потому что не бывает таких пропастей, откуда мы не выбрались бы с Гришей. Хотите, расскажу о сыне – мой сын вам всем покажет. Вот как полетит в космос, как помашет рукой в прямом эфире, как передаст мне привет и скажет: «Папа, папа, папа…», вот посмотрим тогда, вот тогда посмотрим.
– Только попробуйте не найти.
Получив блаженную
- Пообещай мне весну - Мелисса Перрон - Русская классическая проза
- Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт - Историческая проза / Русская классическая проза
- Акарат а Ра, или Исповедь военного летчика - Сергей Михайлович Крупенин - Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Очистим всю Вселенную - Павел Николаевич Отставнов - Научная Фантастика / Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Изгой - Сергей Сергеевич Бирюков - Русская классическая проза
- Том 3. Городок - Надежда Александровна Лохвицкая - Русская классическая проза
- Пардес - Дэвид Хоупен - Русская классическая проза
- Три лучших друга - Евгений Александрович Ткачёв - Героическая фантастика / Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Оркестр меньшинств - Чигози Обиома - Русская классическая проза