Э(П)РОН-7 Водный мир - Александр Павлович Быченин

Так что по-любому приоткрыта дверка была, потому что окна, как я незамедлительно убедился, все задраены. Впрочем, бог с ним. А пока вниз, в машинное отделение — оно тупо меньше, его тоже можно за один подход обследовать. С жилыми помещениями мороки всяко больше.

Мучимый нехорошими предчувствиями и по этой причине оттягивая поход в каюты, я повозился, сколько положено, с кремальерами и решительно сдвинул вбок очередной клинкет, отделявший закуток силового модуля от тамбура. И от второго — незапертого — клинкета, что вёл к жилью. Вот такие вот незамысловатые средства защиты от затопления. А распахнув, так и застыл на полушаге, раскорячившись над комингсом — внутри явно что-то было не так. А что именно, я сообразил уже через пару мгновений: в сформированной «нейром» «дополненной реальности» аккумуляторы, занимавшие никак не меньше двух третей полезной площади помещения и выделенные умной софтиной характерными рамками, светились тускло-синим вместо весёлой зелени или менее весёлой, но тоже приемлемой желтизны. И ни единого проблеска красного!

— Фига себе! — только и смог выдавить я, не веря собственным глазам.

Это как так вообще? Получается, что все аккумы разряжены в ноль? Вычерпаны досуха? Посажены в хлам? Да что с ними нужно было делать, чтобы до такого состояния довести?! Это же физически невозможно! Турбопарус даже в стояночном режиме и при почти полном отсутствии ветра вращается, пусть и крайне медленно! Но коэффициент полезного действия генератора таков, что за прошедшую неделю даже доведённые до красной зоны накопители должны были подзарядиться минимум процентов на десять! Минимум! А тут полный трындец… кстати, а почему я ни в рубке, ни на «летящем мостике» на это внимание не обратил? Приборы же должны все вырубиться… впрочем, гоню — там у каждого ещё и стационарный фотоэлемент в резерве. А вот всё остальное таки да, в отрубе. Хорошо, что день ещё только-только начинается, и нет нужды шариться в потёмках. Но, чёрт возьми, как?!

Отступив к дверному проему, я с удвоенным вниманием принялся обшаривать отсек взглядом, но, кроме каких-то странных помех в трёх или четырёх точках, так ничего и не обнаружил. Впрочем, один плюс в этом был — хладный труп Евгения Викторовича как минимум в машинном отделении отсутствовал. Я даже на всякий случай подошёл поближе к моторной установке и осмотрел подозрительные места сначала через «нейр», а потом и собственными глазами, но так ничего и не увидел. Ровная поверхность, не более. На ощупь тоже пусто. А в «дополненной реальности» легчайшая рябь, на самой грани перехода к графическим артефактам, сиречь «квадратикам».

— Занятно… — хмыкнул я себе под нос, потом пожал плечами, мол, фигня случается, и выбрался в тамбур, аккуратно прикрыв за собой клинкет.

Здесь тоже надолго задерживаться не стал — прислушался, не зовёт ли Лерка, убедился, что всё тихо, да и потянул загодя разблокированную дверь в сторону, на подсознательном уровне страшась того, что откроется моему взгляду.

Как незамедлительно выяснилось, страшился я зря: коридор был пуст. Я бы даже сказал, возмутительно пуст. Ни тебе мусора, ни разбросанных шмоток. Такое ощущение, что незадолго до исчезновения профессор Эйген устроил на «Наваге» генеральную уборку. Разводы сканер таки нашёл, но исключительно от мокрой тряпки. И да, отпечатков кровавых пятерней или хотя бы брызг ни на одной из четырёх дверок, что вели в каюты, и единственном овальном люке, за которым скрывалось помещение, традиционно именуемое форпик, не наблюдалось. Ни в видимом спектре, ни в каком-либо другом диапазоне.

Насколько я помнил с нашего первого путешествия, старый профессор обитал в каюте под номером один, то есть первой от меня по правой стороне. Каюту напротив — ту, что номер два — занимала Лерка, ну а по соседству с Евгением Викторовичем, так сказать, под чутким присмотром, проживал ваш покорный слуга. Впрочем, данное обстоятельство абсолютно не мешало нам с Валерией Николаевной заниматься всякими непотребствами, в том числе и посреди белого дня. Улыбнувшись с лёгкой грустинкой воспоминаниям, я толкнул вбок дверь профессора и сунул любопытный нос в жилое помещение. Первичный, он же беглый, осмотр ничего не дал: ну да, бокс жилой, но покинули его довольно давно. Более пристальный взгляд тоже ни за что не зацепился. В плане скрытых следов, я имею в виду. Так-то всё понятно: аккуратист-профессор и здесь после себя бардака не оставил. Койка заправлена, шкафчики прикрыты, иллюминатор задраен. Но зато на всё ещё разложенном столике и вскрытая пачка влажных салфеток, и любимая кружка, и — ну надо же! — планшетный компьютер. Надо отметить, что к путешествию на Гессиону Евгений Викторович подготовился весьма тщательно — видимо, с присущей ему въедливостью загодя изучил фактуру и наши нравы. А потому и проблем особых с адаптацией не испытывал, в отличие от той же внучки, расхлябанной и легкомысленной.

Сделав зарубку на память — по возможности ознакомиться с содержимым планшетника — я перебрался в каюту напротив, то бишь бывшую Леркину, но и в ней меня с первого же взгляда постигло разочарование: данное помещение было тщательнейшим образом законсервировано. Вся мебель сложена и закутана в полиэтилен, на всех доступных поверхностях, включая иллюминатор — порядочный слой пыли. Ну и свежие следы, наверняка Леркины. Как нетрудно догадаться, абсолютно аналогичный результат ждал меня и в оставшихся двух каютах, разве что в «четвёрке», необитаемой изначально, Евгений Викторович устроил импровизированный склад, завалив свободное пространство снедью и бутилированной водой. Ну и плюс какие-то ещё кофры, непонятного на вид назначения. Впрочем, разбираться с ними прямо сейчас я поленился и вернулся к люку в носовой переборке — тому самому, за которым скрывался форпик, разделённый пополам: в одной половине санузел и кухня, чтобы коммуникации далеко не тянуть, в другой — что-то вроде походной лаборатории, которую старый профессор обустроил за время пути. Надо же было чем-то занять целых две недели, как он позже объяснил. А так-то там по проекту обычный чулан для хранения всякого. Тех же харчей, например.

И если уж быть до конца честным, то на лабораторию каморка не тянула. Ну какая-такая приборная база у ученого-этнопсихолога? Электронный микроскоп с выводом картинки в «дополненную реальность» «нейра» или на экран планшетника, плюс цветной принтер с высоким разрешением и довольно сложная приблуда в виде затейливой рамки с направляющими, по которым перемещалось здоровенное увеличительное стекло. Что характерно, прямоугольной формы. Как там её проф называл? А, точно: штативная лупа! Самая натуральная, физическая, никакого цифрового зума. И всё это на откидном столике, переделанном из койки. Ну и помимо всего прочего, нормальный стул со спинкой.