Белый кафель, красный крест - Ника Муратова

А под утро смотрю – в себя вроде пришёл и на волю запросился. Мне-то что, жалко, что ли? Вот только на улице минус двадцать. Бомжик же – в свитерочке сиротском, штанах с кедами и, плюс–минус, всё. Я ж не зверь, выдал ему, что Б-г послал, а другие амбулаторные больные побрезговали. Шапку какую-то, шарф, даже перчатки нашёл. А он стоит и мямлит. Пригляделся – а мужика-то конкретно колбасит. Трясёт так, что у меня сейф ходуном ходит. Это вам не интеллигентское похмельное томление с трёхсот граммов андроповки. Тут клиника с патогенезом, всё по-взрослому. Короче, человека надо спасать. А как? В тумбочке шаром покати – бойцы из пьяной травмы заходили харчиться. Следовательно, одеколона можно даже не искать. Спирт отделенческий – тоже, как бы это помягче... Да и не распространялось моё человеколюбие так далеко – спирт на бомжей переводить. Самим не хватает. Но делать что-то для спасения человеческой жизни надо! Пошёл скрести по сусекам.

Нашёлся сиротливый, пыльный флакон дезодоранта «Круиз» производства братской Болгарии. Далее остро встал вопрос чисто технического свойства – как? Hе под язык же пшикать. Да и не было твёрдой уверенности, что ночной кошмар балканских парфюмеров внутрь можно. Вон, даже народ из спецухи побрезговал, а это о многом говорит. Сижу в раздумьях. И тут бомжик, осторожно так, флакон у меня из рук извлекает и оглядывается. По глазам вижу – стакан ищет. Даю. Дальше – иллюзион. Куском пластыря заклинивает пимпочку на флаконе, в стакан его опустив предварительно, и с видом превосходства мастера над практикантом просит ещё один стакан. Для запивки. Степенно так, уже без ажитации. Водички из-под крана набрал и лицом зашевелил хищно, в предвкушении.

И тут в воздухе запахло... Mеня аж чуть из помещения не вынесло! Карбофос нюхал, изонитрилы нюхал, метилмеркаптан! Но «Круиз» – это я вам доложу...

– Ты, козёл!– говорю. – Мне ещё смену напарнику сдавать! Он же меня в сортире утопит!!! Ему тут сутки сидеть без вентиляции!

В этот момент дезодорант себя исчерпал. Чёрт с ним, с запахом, но неужели выпьет?! В отчаянной решимости досмотреть этот триллер до конца затихаю и жду развязки.

И тут этот лишенец заглатывает дезодорант, даже флакон из стакана не вынув, лишь пальцем его аристократично придерживая. И, степенно так, водичкой осаживает. Дальше – как в кино. Руки трястись перестают, сам розовеет, взгляд проясняется. Ожил человек! А вы говорите – суррогаты, суррогаты. В общем, «жизнь в очередной раз победила смерть неизвестным науке способом».

Он мне на радостях весь отсадник так от продуктов жизнедеятельности отскрёб, хоть комиссию из горздрава приводи! И ушёл. B честно заработанных перчатках.

Опять же, поскольку половина контингента поступала либо в наручниках, либо со справкой об освобождении, с правоохранительными структурами приходилось контактировать постоянно, от ДПС до прокуратуры. То они нас защищали, то, наоборот, изо всех сил от них защищаться приходилось. Странны и запутанны были наши отношения.

Привозят мужика по «скорой». Что характерно, из ментовки. Mужик – никакой совсем. Кома – два. То есть на внешние воздействия ещё реагирует, но неохотно и вяло. И выхлоп от него такой, что аж глаза ест.

И вот не нравится он мне, и всё. Ну, сами посудите. Одет очень пристойно, даже дорого. Ни денег, ни документов, ни прочих материальных ценностей жёлтого металла. А судя по хабитусу, должны бы быть. Ну, хотя бы гайка типа «перстень-печатка», граммов на семьдесят. А нету. И запах какой-то подозрительный. Как будто менты «скорую» вызвали, сдали его, а он уже в машине граммов девятьсот опростал. Или даже литр. Cвежий уж больно выхлоп. До перегара ещё часов пять. Вот вы спросите – а твои какие проблемы? Есть больной, лечи. Нет, тут не так просто всё.

Дело в том, что менты (плохие, естественно, которые оборотни в погонах) что делали? Берут человека с улицы, лишают имущества, огуливают рукавицей с песком по затылку пару раз, стакан водки (или чего не жалко) в рот, и в «03» звонят:

– Мы тут невнятного товарища подобрали, а от него пахнет. Не иначе, отравление! Суррогатами алкоголя!

Очень модное слово было. Даже лосьон «Пингвин» им обзывали. А народ пил и нахваливал. Апельсиновый ликёр в чистом виде, только вдвое крепче. Деликатес, если кто понимает, конечно.

В итоге – лечишь интоксикацию, а там череп. Больной помер, а ты отписывайся, почему такой мудак и от черепа его не лечил. А это вообще не наш профиль, на это травматологи есть.

Стараясь не дышать, заглядываю я этому деятелю в глаза. Ну, что и требовалось доказать. Один зрачок больше другого раза в два. Анизокория[4]. Соответственно, череп. Причём ментовского авторства явно.

Теперь быстро. Вызваниваю дежурного лекаря, объясняю про ментовский череп. Тот прилетает, весь в мыле, я звоню в нейрохирургию, все забегали, все при деле. И тут смотрю, доктор заскучал как-то, огонь в глазах погас, даже плечи поникли. Я аж вспотел.

– Что, всё?..

– Серёжа, иди на хрен. Я уже вторые сутки на работе, а ты меня дёргаешь. Даже пожрать не успел.

– A череп? Там же анизокория такая, что...

– Слушай, ты эту свою анизохерию нашёл, ты её и лечи.

– ???

Подскакиваю к каталке. Веки мужику раздвигаю, смотрю. Так вот же она! Не делась никуда. Не ошибся, не показалось. Клиент живой ещё, слава Б-гу.

И тут усталый доктор, с тоской на меня глядя, подходит к товарищу с другой стороны.

Дальше попробуйте поставить себя на моё место.

Врач, склонившись над телом больного, медленно достаёт из кармана психиатрический ключ. (Hа самом деле, ручка дверная обыкновенная. Страшная вещь в умелых руках.) Медленно раздвигает больному веки. Медленно, но сильно, бьёт его ключом в глаз. Tихий, надтреснутоглухой звук заметался между стен приёмного покоя...

Глаз был стеклянный. Соответственно, анизокория у него была хроническая. По жизни. А я начитался учебников и полез спасать человечество, не дав доктору нормально пообедать. За что и был наказан, схлопотав наряд вне очереди в виде командировки за портвейном по морозу.

Напряжённее всего работалось в праздничные дни.

Pасскажу, как мы новогоднюю смену работали. Году в 88-м. Или 87-м. Не помню точно, да и не важно это. Какие-то отдельные моменты ужe и не вспомнить, но атмосферу праздника передать попробую.

С утра – подготовка. Все топчаны из отсадника вон, каждый квадратный сантиметр на счету. Сейф вычищен. Ручки шариковые, пять штук. Должно хватить. Так, мешки для одежды, зонды, диагнозорасширитель, ремни. Чего забыли?

Ага, маркеры. Вроде всё.

– Лар, времени сколько?

– Три.

– Ну, сейчас начнётся.

Накаркал, однако.

– Серёга, принимай. Интоксикация алкогольная.

– Понеслась!

...

– Алё, «скорая», охренели совсем! Куда тащишь! На пол клади!

– Сергуня, в дальний угол его, перегружать замахаешься потом.

– Лар, записывай! Неизвестный номер одиннадцатый, ватник синий, брюки коричневые, без обуви.

– Я те сейчас повыступаю, а ну лёг!

– Эй, четвертая станция, чё за бабушка? Какое сердце?!! Это не к нам, это за угол, не мешай...

– Серёж, сколько машин в очереди?

– Семь вроде. Не, вон восьмая.

– Перекур, позвони, чтоб чаю принесли.

– Да сами вы обалдели чай пить, не колышет меня твой вызов! Да на, только он без сахара.

...

– Ларк, пиши. Неизвестный номер... Стоп. Как фамилия? Ларис, Михайлов он, говорит.

– Да по мне хоть Пердыщенко-Задунайский, лишь бы утром вспомнил, кто он.

– Двадцать вторая, это что за фигня? Какой суицид? До завтра подождать не могла? Ну ё.., двенадцать машин в очереди.

– Сколько у нас всего?

– Сорок шесть, двадцать семь неизвестных.

– Намана... Эй, у вас клиент убегает! Хехе, шутка! Сам туда иди! Угу, и тебя с праздничком!

– Ларис, отсадник полный.

– Кого можно – на бочок, ноги заплети, ещё влезет. А нет – вторым слоем.

– Времени сколько?

– Полвосьмого. Вечера.

...

– Чего у вас? Ага, привет. Так, мужик, быстро раздевайся. Что? Дома будешь женой командовать!!

– Да ты чё! Я ж водила из бригады. Суицид вон привезли.

– Извини, братан, не признал. Так, мужик, быстро раздевайся. Что? Дома будешь женой командовать!!

...

– Ларк, неизвестный номер пятьдесят один, куртка чёрная, джинсы, ботинок один, чёрный.

– Стильный мужчинка. Вон в уголок его, где ещё не наблёвано.

– Да тут везде наблёвано.

– Неизвестных – шестьдесят четыре. Штабелем. Отпустили сколько?

– ХЗ, утром проверим. Ты где номера писал?

– Да где придётся. На руках, на лбу. Маркеры хорошие, несмываемые. Разберёмся.

– Полпятого утра. Скоро выписывать начнём.

– Не говори. Давай хоть по бутерброду съедим.

...

Девять утра. На полу – последний мальчик из выписных. Лет шестнадцати. В костюме. С галстуком. Хороший, домашний, только никакой. Бывает, первый раз, наверное, так нажрался. Ну да ладно, папа ему, бедолаге, дома всё объяснит.

– Эй! Давай-ка вставай! Всё, домой! Домой! Ножками! Алё-о!