Духовный мир преподобного Исаака Сирина - Алфеев Иларион

Если сохранишь язык твой, то от Бога дастся тебе, брат мой, благодать сердечного умиления, чтобы при помощи ее увидеть тебе душу свою и посредством ее войти в радость Духа. Если же преодолевает тебя язык твой, то… ты никак не сможешь избавиться от омрачения. Если сердце у тебя нечисто, пусть чисты будут хотя бы уста[380].

Жизнь в безмолвии и молчании, согласно Исааку, ведет к пробуждению в отшельнике того «сокровенного сердца человека в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа», о котором говорил апостол Петр[381]. Этот процесс происходит в соответствии со степенью отмирания «внешнего человека», живущего среди борьбы и страстей мира сего:

Как сказал святой Василий, светильник всего мира, «безмолвие есть начало очищения души»[382]. Ибо когда во внешних членах прекратятся внешний мятеж и забота о внешнем, тогда ум от внешних забот и парения возвращается в себя и успокаивается в себе, а сердце пробуждается к исследованию внутренних душевных мыслей. И если человек устоит в этом, приходит он понемногу в состояние шествовать к душевной чистоте… И если чистота есть не что иное, как удаление от несвободного образа жизни[383] и оставление его привычек, то как и когда пожелает очиститься душой тот, кто, своим ли действием, или чьим — либо чужим, постоянно обновляет в себе память о старых привычках?.. Если сердце ежедневно оскверняется, когда очистится оно от скверны? И если человек не в силах противостоять воздействию внешней силы, не тем ли более не сможет он очистить сердце, когда стоит среди воинского стана и ежедневно ждет известий с поля брани?.. Если же удалится от этого, то может постепенно прекратить первоначальные внутренние волнения… Когда придет человек в безмолвие, тогда душа может различать страсти и разумно изыскивать свою собственную мудрость. Тогда и внутренний человек пробуждается на духовное дело и день ото дня все более ощущает сокровенную мудрость, произрастающую в душе его… Безмолвие умерщвляет внешние чувства и воскрешает внутренние движения. А занятие внешним производит противоположное этому — возбуждает внешние чувства и умерщвляет внутренние движения[384].

Мы видим, что Исаак весьма последователен в подчеркивании приоритета внутреннего делания над внешней активностью. В то же время он ясно дает понять, что без внешнего молчания языка, чувств и помыслов, невозможно достичь внутреннего безмолвия ума. В главе VII мы подробнее остановимся на «молчании разума» как одной из характеристик мистической жизни человека. Сейчас лишь подчеркнем еще раз, что «умолкание по отношению ко всему» есть, согласно Исааку, первый закон духовной жизни. Без этого подвижник не может не только достичь совершенства, но даже начать свое шествие по пути к Богу.

Монашеское восхождение к Богу

Исаак Сирин рассматривает христианскую жизнь как путь, целью которого является союз с Богом.

Вслед за апостолом Павлом[385], он использует образ бегуна на стадионе для изображения того, как ум человека движется к духовному наслаждению Христом, которое является венцом отшельнической жизни[386]. Иногда духовная жизнь сравнивается с плаванием по морю, как в вышеприведенном тексте об Арсении Великом[387]. Однако чаще всего Исаак описывает духовную жизнь как восхождение по лестнице[388] — весьма традиционный образ для христианской аскетической литературы[389]. Согласно Исааку, это восхождение не имеет конца:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Поистине невозможно человеку в шествии своем достигнуть предела, ибо и святые не дошли в этом до совершенства. Пути премудрости нет конца: она восходит выше и выше, пока не соединит последователя своего с Богом. То и составляет ее признак, что постижение ее беспредельно[390], потому что Премудрость есть сам Бог[391].

Единственным путем восхождения, с которым Исаак был знаком по опыту, являлось монашество и отшельничество; неудивительно поэтому, что его аскетические советы обращены по преимуществу к монахам. Так он говорит, что началом пути подвижника является заключение завета (qyama) с Богом, то есть обещание удалиться от мира:

Ибо человек, когда приходит к Богу, заключает с Богом завет воздержания от всего этого, а именно обещает не засматриваться на лица женщин, не смотреть на красивые вещи, на великолепных людей и их роскошь, на хорошо одетых людей и их наряды, не смотреть на общество мирских людей, не слушать их слова и не любопытствовать о них[392].

Речь идет не столько об иноческих обетах, даваемых при вступлении в монастырь, сколько о внутренней решимости отречься от мира и всего мирского, об исходе из мира как совокупности страстей.

Тема завета с Богом — одна из основных тем сирийской прото — монашеской литературы. Она получила особое развитие в духовности «сынов завета» (bnay qyama), о которых мы упоминали во Введении. Одной из характерных черт этой духовности была идея отделения «избранных» от «прочих», перешедшая в сирийскую монашескую традицию, к которой принадлежал Исаак. Согласно последнему, монашество занимает особую позицию по отношению к миру как некое сообщество сынов и избранников Божиих:

Тем и отличаются сыны Божии от прочих, что живут они в скорбях, а мир веселится в наслаждении и покое. Но не благоволил Бог, чтобы возлюбленные его покоились, пока они в теле, но более захотел, чтобы они… пребывали в скорби, тяготе, трудах, скудости, наготе, одиночестве, нужде, болезни, унижении, оскорблениях, сердечном сокрушении, утружденном теле, отречении от сродников, печальных мыслях; чтобы они имели вид иной, чем у всей твари, жилище не похожее на обыкновенное человеческое — жилище иноческое, которое безмолвно, незаметно для человеческого взгляда и лишено чего — либо увеселяющего в этой жизни. Иноки плачут, а мир смеется; они воздыхают, а мир веселится; они постятся, а мир роскошествует. Трудятся они днем, и ночью предаются подвигам в тесноте и трудах[393].

У монашества особая роль и внутри Церкви, особая миссия по отношению к прочим христианам. Каждый монах, — считает Исаак, — должен быть во всем безупречен, тем самым подавая пример мирянам:

Иноку (ihidaya) во всем своем облике и во всех делах своих следует быть назидательным образцом для всякого, кто его видит, чтобы, по причине многих его добродетелей, сияющих, подобно лучам, и враги истины, глядя на него, даже и невольно, признавали, что у христиан есть твердая и непоколебимая надежда на спасение… Ибо монашеская жизнь — похвала Церкви Христовой[394].

Монашеская жизнь, по Исааку, является невидимым мученичеством ради получения венца святости[395]. Она есть «взятие креста», и потому несовместима с исканием покоя: «Путь Божий есть ежедневный крест. Никто не восходил на небо, живя прохладно»[396]. Взятие креста означает соучастие в деле Христовом: «Ты, подвижник и подражатель страданиям Христовым, подвизайся сам в себе, чтобы сподобиться тебе вкусить славу Христа. Ибо, если со Христом страдаем, то с Ним и прославимся[397]. Ум не прославится с Иисусом, если тело не страдает с Ним»[398]. Вся земная жизнь воспринимается монахом как самораспятие: