Еще одна из дома Романовых - Елена Арсеньева

Великий князь Сергей, который, конечно, очень хорошо знал столицу, рассказал жене, что этот уголок Санкт-Петербурга называется Коломна.

«Наш очаровательный дружеский треугольник превратился в четырехугольник!» – храбро шутила в письмах Элла, пытаясь и этой храбростью, и шуткой скрыть, сколь много значили эти слова.

Сначала она говорила: треугольник превратился в квадрат, но потом перестала употреблять это слово. Оказывается, квадратами называли убежденных противников тех, кого немцы насмешливо именовали Schwule. Конечно, в присутствии Сергея это могло показаться оскорбительным намеком, поэтому Элла упоминала теперь именно о четырехугольнике.

…Среди ее любимых фотографий была одна, сделанная в Париже, где они с мужем и Павлом заказали новые дорожные туалеты, а потом отправились в ателье, чтобы сфотографироваться в них. Один снимок был сделан сзади: они, Сергей, Павел и Элла, стоят спиной к камере, держась под руки – Элла между двумя братьями. Самый настоящий треугольник! И не странно ли, что Сергей отстранился от Эллы, а Павел стоит совсем рядом, почти прижавшись?!

О нет, внешне все так прилично – создается впечатление, что они с Павлом вдвоем рассматривают Сергея чуть издали… Кому придет в голову вдуматься, что чувствуют в это время Элла и Павел, наконец-то получившие возможность прижаться друг к другу?!

Эта фотография… Она точно так же правдива и так же лжива, как то письмо, которое Элла готовится отправить в Лондон.

Ее всегда удивляло, что ее слова могут выражать одни чувства – и в то же время таить другие. Как если бы после каждой фразы стоит запятая, а потом – хитрое, лукавое «но»!

Если бы Элла могла позволить себе быть правдивой, то дорогая бабушка была бы потрясена тем, что на самом деле думает, о чем мечтает и чего желает ее милая, послушная, скромная внучка! Так вот если бы Элла могла позволить себе быть правдивой, ее письмо выглядело бы так:

...

«Александра мне очень нравится (но я была бы счастлива никогда ее больше не видеть). Я вам уже писала, дорогая бабушка, что она двоюродная племянница Сергея (но не только его, а также и Павла). Она такая милая девушка, просто прелесть (но, во-первых, ее красота ужасно груба, в ней нет утонченности и одухотворенности, а во-вторых, она скоро увянет, ведь Александра совершенно не умеет за собой следить)! Ее ум весьма оригинален (но ведь так всегда выражаются воспитанные люди, если не хотят прямо назвать человека глупцом). Мы с Сергеем всячески стараемся выразить ей свою любовь (но на самом деле мы ее терпеть не можем, ведь мы оба страшно ревнуем к ней Павла, однако понимаем, что показать это нельзя даже друг другу). Мы оба надеемся, что они с Павлом будут очень счастливы (но это только слова, а каждый из нас думает только, чтобы Александра куда-нибудь исчезла из нашей жизни)! К тому есть все условия, как известно (но как нам было хорошо втроем, без нее, я отдала бы все на свете, чтобы вернуть прошлое)!»

Ах Боже мой… ну до чего нелепо все выходит в жизни! У французов есть выражение objet d’amour – предмет любви. Это тот, кого ты любишь. Но если он – предмет, почему нельзя запереть его, как любой предмет, на замок, спрятать в шкатулку, чтобы охранить от чужих взоров, а главное, самому ему не дать видеть окружающий мир?! Почему мужчина так нелепо создан, почему ему нужно физическое обладание любимой женщиной?! Почему он не ценит только любование цветком красоты, для чего нужно непременно сорвать его и вобрать в себя его аромат? Ведь цветок после этого завянет и не сможет уже радовать!

Элла не замечала, что противоречит сама себе. Objet d’amour, который она мечтала спрятать от всего мира, и мужчина, который жаждет сорвать цветок ее любви, – они были одним и тем же существом. И ужас этого противоречия как раз и заключался в том, что они с Павлом не имели никакого права любить друг друга – но едва дышали от любви и желания любви.

Брат Сергея, ее мужа, а значит, все равно что ее брат, Павел – был так красив! Это была иная красота, чем у Сергея, не красота никогда не тающего льда, а красота живого огня. Как чудесно было поначалу играть с огнем, всегда зная, что в любую минуту можно отдернуть руку и охладить ожог льдом. Но все чаще наступали мгновения, когда не хотелось руку отдергивать, а хотелось… сгореть!

И, конечно, это не осталось незамеченным мужем, который любил Эллу – так, как умел любить только он. Сергей испытывал страсть к красивым вещам и ненавидел, когда посторонние – даже брат! – брали в руки его любимые вещицы: статуэтки, украшения, книги. Он не был жаден – это можно назвать обостренным чувством собственности. Точно так же он не вынес бы, если бы его любимая вещь – жена – оказалась принадлежащей брату. Да и любому другому! Как-то раз в приливе высокомерного великодушия он сказал, что позволяет Элле завести любовника, ибо у него самого любовники есть, однако это были всего лишь слова, чтобы проверить ее, и Элла это прекрасно понимала.

Да даже если и не слова! Ей никто не был нужен, ни один мужчина, кроме ее мужа… и его брата!

Часто бывало, что, стоило Элле подумать о Сергее, как он непременно оказывался поблизости. Вот и теперь за дверью раздались его неторопливые легкие шаги, а потом и он сам появился на пороге – очень высокий, очень стройный, с точеным лицом и холодным взором.

– Сударыня, – сказал Сергей, входя в комнаты жены – великолепные покои бельэтажа, отделанные в стиле рококо, драпированные шелками с цветочными узорами. В мраморном камине мерцало пламя, которое тоже казалось шелковым. – Сударыня, я хотел поговорить с вами.

Элла подняла на мужа глаза, опустила зеркало, которое держала в руках. «Как же ты прелестна!» – снова и снова повторяло зеркало, и Элле никогда не надоедало его слушать. Вообще их покои тут и там были отделаны зеркалами, и однажды Константин, бедный поэт, осыпавший Эллу стихами (о, само собой разумеется, гораздо лучшими, чем те, которые сотворил неуклюжий рифмоплет Фет… возможно, потому, что объект и впрямь был достоин восхищения, а потому вдохновлял на подлинную поэзию, на стихи, которые словно нисходят с небес, а не высасываются с превеликим трудом из пальца?), однажды Константин что-то сказал на тему зеркального изобилия, а Сергей гордо заявил, что красота ее высочества достойна многократного отражения!

– Слушаю вас, друг мой, – ответила Элла, взяв письмо, сложив его и принявшись надписывать конверт.

– Мне чудится или вы стали реже видеться с Александрой? После нашего первого визита в их новый дворец вы там не появлялись уже два месяца! Вы даже не были со мной на освящении их новой домовой церкви!

– Я плохо себя чувствовала, – проговорила Элла, не поднимая глаз.