Еще одна из дома Романовых - Елена Арсеньева

– Ах, барыня Ольга Валерьяновна, наконец-то вы изволили проснуться! Я уж не знала, как вас добудиться, стучу, стучу в вашу спальню, а вы не отворяете…

– Да что случилось? – спросила Леля, на лету принимая подсказку и зевая. Изображать ей ничего не приходилось, потому что спать вдруг захотелось ужасно, несмотря на вспыхнувшую тревогу. – Что за шум? Что случилось?! Дети здоровы ли?..

– Курьер прибыл из Красного Села, – сказала Анюта, сочувственно глядя на барыню. – С его благородием беда…

Леля только и успела всплеснуть руками, как из освещенной гостиной показался человек в конногвардейской форме:

– Сударыня, я прислан из Красного Села сообщить вам, что супруг ваш тяжело пострадал и находится сейчас под наблюдением врачей. Говорят, желательно было бы, чтобы вы прибыли незамедлительно. В город перевозить его боятся, поскольку состояние тяжелое…

Курьер говорил быстро, сочувственно, а Леля как стояла, прижав руки к горлу, так и двинуться не могла. Как же ей еще на улице в голову не пришло, что курьер мог прибыть не к Ивакину, а к ней? Да просто потому, что она вообще забыла в эту ночь о существовании в ее жизни мужа. Вот и сейчас… Она должна была испытывать страх за жизнь Эрика, да и страх за себя – а если с ним и в самом деле все плохо, как же она останется – вдовой с тремя детьми?! Как будет их поднимать?! Легко ли?!

Но тревога мигом улеглась. Как если бы кто-то всеведущий посулил ей, что все будет хорошо, и не просто посулил, а клятвенно пообещал, да еще печатью заверил!

Леля пролепетала, что нынче же отправится в Красное Село, и приказала кухарке напоить курьера чаем и накормить завтраком на кухне. Та отправилась спешно раздувать самовар, истопник поспешил к плите. Потом Леля спросила у нянек, как дети. Все трое малышей спокойно спали. Да и неудивительно: на часах едва пробило пять.

Леля отогнула штору, посмотрела в окно: рассвет уже разгорелся вовсю, пышный июльский рассвет…

– Анюта, мне надо прийти в себя, – чуть слышно пробормотала Леля, помня о том, что ее могут услышать обе няньки и вторая горничная. – Это известие меня… подкосило. Начните собирать мне вещи в дорогу, пусть наймут карету… хотя нет, я поеду поездом. Анюта, погляди, во сколько можно выехать?

Анюта ринулась в прихожую, где в столике под зеркалом лежали расписания Балтийского и Московского путей сообщения.

Железную дорогу до Красного Села открыли уже больше десяти лет назад, однако Леля не любила поезд. Но если посылать за извозчиком (собственного выезда у Пистолькорсов не было, слишком дорогое удовольствие, довольно того, что три коня стоят в гвардейской конюшне, к тому же в Петербурге так много извозчиков, что легко нанять в любую минуту!), то можно выехать хоть через полчаса. Поезд же отправляется по расписанию, и не раньше восьми утра…

– В половине девятого отправление, – выглянула из прихожей Анюта. – А следующий – в одиннадцать часов пойдет.

– Извозчик пусть к половине восьмого тут будет, – велела Леля. – Слышите? Анюта, собирай и свои вещи, поедешь со мной. А мне надо… мне надо немного полежать, это известие меня подкосило… – Она пошатнулась, хватаясь за стену, потом слабым голосом велела сказать ей, когда пробьет семь, и побрела в кабинет Эрика. Упала на жесткий волосяной диван, на который даже не садилась никогда, настолько на нем было неудобно, и, натянув на себя плед, которым никто прежде не покрывался, до того он был колюч и груб, уснула без всякой подушки, уснула так крепко и сладко, будто спала в самой мягкой, самой удобной на свете постели.

Кое-как Анюта добудилась ее в назначенное время и помогла собраться. Ушлая субретка ни о чем не спрашивала, хотя любопытство ее так и разбирало. Однако Леля даже с ней не собиралась делиться тайнами своих ночных приключений! На извозчике она клевала носом, в вагоне дремала, и даже когда ей сообщили в красносельском лазарете, что конь штабс-ротмистра Пистолькорса на полном скаку споткнулся, упал вместе с седоком, да так, что всей тяжестью своей по седоку еще и перекатился, а лука седла пришлась как раз в низ живота, причинив сильные внутренние повреждения, – даже в эту минуту Леля едва сдерживала зевоту.

…Судьба, впрочем, оказалась к Эрику достаточно благосклонна. Он не умер от внутреннего кровоизлияния, чего опасались врачи, а довольно скоро начал поправляться, наотрез отказавшись выходить в отставку и взяв только непродолжительный отпуск для лечения. Организм у него оказался поистине богатырским! Вскоре он вернулся к службе; казалось, ничто не напоминало о падении, кроме… кроме того, что мужские функции его организма оказались подорваны. Отныне Леля могла не опасаться новых беременностей.

Сначала она была этому так рада, что едва могла изображать жалость к мужу. Потом почувствовала, что ей Эрика и в самом деле жаль. Потом она поняла, что жалеет, скорее, себя, а не его… Потом поняла, что ей все же многого недостает в жизни.

А впрочем… А впрочем, ведь и раньше от супружеской жизни у нее было ощущение, что она встает из-за пиршественного стола голодной! Но тогда хоть и была – пусть призрачная – надежда хоть когда-нибудь насытиться. А теперь такой надежды не осталось. Эрик навсегда останется импотентом.

Разумеется, Леля никому ничего не рассказывала. Предполагалось, что доктора тоже соблюдают врачебную тайну. Оставалось только диву даваться, каким образом об ущербности штабс-ротмистра Пистолькорса стало известно всем в полку и даже за его пределами, если судить по шуточкам великой княгини Марии Павловны!

А между прочим, Эрик Пистолькорс даже мысли такой не допускал – что над ним могут посмеиваться. Он был крепко прикрыт броней своей важности и самоуверенности! Каким-то неведомым образом ему удалось внушить себе мысль, что супружеские обязанности его больше не влекут потому, что служба всецело занимает его существо, что она подчинила себе всю его жизнь до такой степени, что ничему больше там нет места.

А между тем это ощущение физического голода, эта неутоленная чувственность придавали Леле особое, почти неодолимое очарование в глазах мужчин. Она ощущала их желание постоянно, тем более что теперь, освободившись от изматывающих беременностей, восстановив здоровье, она буквально нырнула в светскую жизнь – разумеется, не в жизнь шпаков, а жизнь полка. Теперь вокруг всегда были мужчины, смотревшие на нее жадными глазами. Все было почти как прежде, когда она, девушкой, могла вскружить голову любому кавалеру. Но тогда от нее требовалось только находиться рядом с мужчиной. Теперь, однако, Леля отлично понимала, чего ждут от нее многочисленные поклонники! Тем не менее пока ни один из них не возбудил в ней такого желания, чтобы она решилась забыть об осторожности. Кроме того, она безотчетно надеялась, что та волшебная встреча может повториться…