За голубым Сибирским морем - Петр Гагарин

Быт человека разнообразен. Он рождает столько тем, что подчас просто удивляться приходится.

А время бежало, как горная река.

Павел Грибанов урывал кусочки времени и для любимой своей темы о музее, хоть этих кусочков с каждым днем становилось все меньше: дежурства, собрания, заседания, сессии, активы… Оставались только ночи.

Иногда начинало стучать в висках, и Павел совал голову под холодную струю водопроводного крана, пил кофе и снова садился за рабочий стол.

2

Он перелистал, перечитал десятки книг, множество брошюр, статей из журналов и пожелтевших газет, статистических сводок и отчетов разных времен, изучил по карте пути русских землепроходцев, собрал яркие материалы о том, как русские люди и Петр Первый, в частности, развивали в этом крае промышленность.

В специальном разделе «Рождение металла» у Павла было записано:

«На востоке постепенно вырастал новый промышленный район России, рвущейся в шеренгу передовых держав мира.

Петр Первый всячески поощрял рудоискательство, первооткрывателей переводил в «детей боярских», награждал. Потянулись люди…

В 1704 году по велению Петра нерчинский воевода Мусин-Пушкин на реке Алтагаче открыл первый в России большой серебряный завод.

Трудно было пионерам цветной металлургии. Тяжелый ручной труд, невыносимые условия жизни. И русских мастеровых, и местных жителей беспощадно эксплуатировали.

В казну России все больше и больше текло цветных металлов. С 1704 по 1721 год в Забайкалье было выплавлено 118 пудов серебра и свыше 16118 пудов свинца, а в 1774 году — 629 пудов серебра…

Цветная металлургия вызвала к жизни и другие отрасли промышленности — вокруг заводов развивались гончарное, кирпичное, деревообделочное, слесарное производства, выросли железоделательные заводы Телембинский и Петровский.

С ростом экономики вырастают и города, развивается торговля».

Многое вычитал, записал Грибанов и о развитии в этом крае сельского хозяйства.

«1653 год. Русские казаки дошли до реки Нерчи… Весной 1654 года казаки проложили здесь первую борозду.

В Селенгинском остроге в 1670 году за хлебопашество взялся казачий десятник Любим Федоров. Он собрал богатый урожай. На следующую весну уже 20 крестьян получили семена от Федорова. Кроме того, он часть хлеба употребил на корм ясачным»[6].

В развитии сельского хозяйства крупную роль сыграли декабристы. Они развели здесь огородничество, табаководство, бахчи. Братья Бестужевы завезли в этот край мериносовых овец, пчел.

Русские научили местных жителей косить сено, строить дворы, содержать скот в лучших условиях, с большей продуктивностью.

…Необходимые материалы были изучены. Осталось просмотреть всего лишь один том.

Прямо из редакции Павел зашел в городскую библиотеку, где ему теперь выдавали даже редкие издания, получил нужную книгу и домой.

Ликующий вбежал в комнату и, потрясая пожелтевшей от времени книгой, заговорил:

— Нашли, Аннушка, нашли! Последний том материалов «Высочайше учрежденной под председательством статс-секретаря Куломзина комиссии для исследования в Забайкальской области».

— Хорош, хорош, — с обидой сказала Аня, — то пропадаешь вечерами, то дома торчишь над книгой. И на улицу тебя не вытащишь.

— Аннушка, это последняя книга, кончаю.

Садясь за стол, вполголоса декламировал любимые стихи:

Неведомая, дикая, седая,Медведицею белою Сибирь,За Камнем, за Уралом пропадая,Звала, звала в неведомую ширь…[7]

Шуршала бумага, скрипело перо… Прочитал последнюю страницу, протер уставшие глаза и задумался.

«Старший брат вел младшего за руку, учил жить, учил, а ты?!.»

Павел уже представлял, как он снова придет к директору музея Веткову, к этому вылощенному толстяку с серыми, прищуренными глазками и выложит свои доказательства.

«Обо всем напишу, уважаемый товарищ Ветков, обо всем. Теперь уж… Прошлое, настоящее. А отдел «Социалистическое строительство?» Вас лень задавила. Пусть люди это знают».

Павел давно уже вынашивал в мыслях заголовок: «Краеведческий музей — на ложном пути». Написал его, потом порылся в папке, нашел вырезку из «Правды», прочитал ее и начал писать.

«В день 25-летия Бурят-Монгольской Автономной Советской Социалистической Республики трудящиеся Бурят-Монголии заявили:

«До присоединения Забайкалья к России бурят-монголы систематически подвергались набегам диких орд монголо-маньчжурских, ханов и феодалов. Эти набеги повторялись столь часто, что бурят-монгольскому народу грозило полное истребление. Присоединение Забайкалья к России спасло бурят-монголов от этой участи…»

Пишет, перечитывает, находит лишние слова, вычеркивает их и снова пишет.

«…Ведь только при помощи русских в первой половине XIX века вырос выдающийся бурятский ученый Доржи Банзаров.

…В годы строительства социализма в нашем крае… Однако краеведческий музей и его руководитель т. Ветков…»

Аня уже несколько раз звала его ужинать. На этот раз сердито крикнула:

— Не хочешь есть, что ли?

Она все еще сердилась на Павла за те вечера.

За все время ужина Аня так и не улыбнулась ему сегодня. У Павла настроение тоже упало. Начал работать, но прежней легкости в письме уже не было.

Кончив кухонные дела, Аня вымыла себе морковку, изрезала ее на длинные дольки и улеглась на диван. Читала «Огонек» и потихоньку хрустела морковкой.

Павел вначале как бы не замечал этого приглушенного, но методически повторяющегося хруста, потом невольно стал прислушиваться: хрум, хрум, хрум, хрум… Вот перестала.

В комнате — настороженная тишина. Проходит минута-две. Павел соединяет концы разорванных мыслей, начинает развивать их, вести повествование, но в этот миг снова: хрум, хрум… Он пытался не слушать, но неторопливый, крадущийся хруст, не спрашиваясь, настойчиво лез в уши, и Павел никак не мог сосредоточиться.

И Павлу начинало казаться, что Аня нарочно так ест, чтоб позлить его. Он склонился над книгой, заставляя себя читать. В комнате раздавался тот же хруст, раздавался совсем близко, рядом, вот здесь, возле самого уха.

Павел несколько раз порывался сказать «перестань», но не хотелось огорчать ее, она и без того уж… А нервничать ей нельзя.

Он вышел на кухню. Налил чашку густого чая, выпил. Снова сел за стол и стал перечитывать рукопись.

Аня услышала шепот мужа, догадалась. Отодвинула тарелку с морковью, посмотрела на Павла — пишет. Брови сдвинуты, на лбу складки. Вот перестал писать, подумал, что-то прошептал, и снова его рука строчит. Слышно, как, шурша, бежит по бумаге новенькое, острое перо.

Резкий толчок сына заставил Аню встрепенуться. «Подойти к Павлу… прервется, заодно отдохнет… Устал, наверно».

Но она так и не решилась, хотя ей очень хотелось мужу сказать, как их озорник бушует.

3

С машинки получилось больше пятидесяти страниц. Павел за голову схватился: куда тут в газету — целая брошюра. Тогда он решил эту рукопись предложить лекционному бюро, а для газеты оставить самые «выжимки».

Еще три вечера потратил. Пытался сделать подвальную статью — не вышло. После безжалостных сокращений осталось десять страниц. Прикинул: примерно, три коленки на газетной полосе. Это допустимо.

Утром шел в редакцию возбужденный, не чувствуя земли под ногами, словно на крыльях. Перед его глазами то появлялись, то исчезали страницы истории.

…Караваны в Китай движутся… Россия вышла к океану!..

Нет, не зря перечитал горы книг, исписал стопы бумаги… Сколько радости, однако, дает человеку труд!.. Интересно, как Ряшков воспримет статью?

В коридоре Грибанов встретил Шмагина, радостно сообщил:

— О музее кончил.

— У-у, брат! Поздравляю.

— Сегодня сдам редактору.

Павел направился было в свой кабинет, но Шмагин взял его за рукав, придержал:

— Один щекотливый вопрос есть, поговорить надо.

— Сдам материалы в номер, зайду.

…Сначала Шмагин заговорил о делах. Спросил, сдал ли статью, сообщил, что рудничный вопрос в Москве все еще не решен, но предложением заинтересовались, рассматривают, значит, дело стоющее.

— Недаром переживали! — Он улыбнулся, но тут же посерьезнел.

— А теперь вот о чем, Павел Борисович. Ты жену любишь?

— Разумеется…

— И Ружену тоже?..

— Я не понимаю.

— Как это не понимаешь? — Шмагин ткнул пальцем в дужку очков и уставился на Павла. — Две любви в одном сердце. Ах, какое оно у тебя большое! Будешь ходить этаким многолюбом…

Павел вспыхнул.

— К чему это ты? Допустим, что что-то и было. Но это вас не должно беспокоить. Сам переживаю, сам разберусь, сам все улажу.