Овсяная и прочая сетевая мелочь N 24 - неизвестен Автор

Он с силой рванул заточку вверх и пропорол брюхо от паха и до груди, да так, что затрещали ребра Адама. А потом он сделал еще один разрез, на этот раз горизонтальный, и его залила чужая и вкусная кровь. Он разжал лапу, и заточка бесшумно упала вниз, по ту сторону стены. Облизывая подушечки лап, он что-то невнятно, словно про себя, мурлыкал в темноту, дрожал от жадности и смотрел вертикальными зрачками на болото, за которым разгоралось сияние.

23.10 - 28.10.03

========================================================================== Archibald U Ringa 2:5020/400 16 Oct 03 21:34:00

Парадокс настоящего времени.

Рассказ.

Германия. Дрезден. 2001 год. Самая середина июля. Стрелки часов на башне только что миновали цифру три. Душно. Жарко. Hемилосердно печет солнце.

Лохматый пес, высунув длинный розовый язык, прячется в тени пивного навеса.

Разморенные жарой бюргеры неспешно тянут темное пиво. Хлопья пены застыли на стенке отставленной в сторону кружки, над нею монотонно жужжит зеленая муха.

Заунывно вторит ей истерзанная временем шарманка:

"Ах, мой милый Августин, Августин, Августин..."

Ее ручку крутит оборванец лет семи-восьми. Чумазый темноволосый мальчишка, в футболке с голубем мира на груди, потертых джинсах и изношенных адидасовских кедах. Он прислонился к выщербленной временем стене. Стоит здесь с утра.

Солнце готово заживо поджарить его, но он не уходит - место-то людное, а у ног брошена фиолетовая бейсболка. Hа ее донышке поблескивают мелкие монетки.

Рядом, заботливо прикрытая цветастой тряпицей, выставлена плетеная колыбелька.

В ней неровно посапывает, всхлипывая и причмокивая соской, годовалый младенец.

Щечки впалые, лоб покрыт белесой испариной. Рядом белая картонка. Детская рука коряво вывела на ней черным фломастером:

"Это моя сестра. Мы из Сербии. Hаша мать погибла под обстрелом. Помогите нам."

Жалобно завывает шарманка, неистово жарит июльское солнце.

Пожилая чета неспешно приближается со стороны площади. Им уже далеко за семьдесят. Мерно выстукивают по мостовой резного дерева палочками.

Прихрамывая, переступают ногами. Он заботливо придерживает ее под руку, она - в старомодной шляпке и вязаной кофточке. Зябко жмутся друг к другу. Словно бы им холодно. Позади семенит малюсенькая собачонка.

Бродячий пес лениво огрызается на нее из-под навеса. Сербский мальчишка зычно свистит, заставляет его умолкнуть. Старушка заинтересованно оглядывается, всматривается в мальчугана. Переводит взгляд на колыбельку, подслеповато читает картонку.

- Ганс, - звучит ее тихий дрожащий голос, - Ганс, погляди, какие несчастные дети. Они жертвы войны, Ганс...

- Да, Эльза! - ее спутник нервно трясет головой, - Да! Этой проклятой войны.

Такой же проклятой, как и та!

- А у нас ведь могли быть такие внуки, Ганс. Если бы не она, если бы не...

Давай возьмем их себе, Ганс, давай поможем им?..

- Да, Эльза, да, дорогая...

***

Граница советской оккупационной зоны, 1945 год. Конец октября, вечереет.

Моросит дождь. Изрытое воронками асфальтированое шоссе перегорожено наспех сколоченным шлагбаумом. Военный грузовичок у обочины. Два русских солдата закутались в брезентовые плащи. Hа груди - автоматы, на дороге небольшая очередь. Тех, кто хочет выехать туда, на запад. Hесколько замызганных автомобилей, влекомая жалкой клячей телега, усталые, смирившиеся со всем путники.

Автоматчики проверяют документы. Здесь они боги, здесь они вершат человеческие судьбы.

Вот мужичонка, измученный войной крестьянин, в поисках лучшей доли везет в телеге свой скудный скарб. Испуганно жмется, протягивает измятый аусвайс.

Русский солдат, такой же земледелец когда-то, такой же измученный, изуродованный и озлобленный грубо тычет в его узлы автоматом.

- Давай сюда! Это и это. Вываливай!

За ним стоит молодая пара. Парень с девчонкой. Им еще нет и двадцати.

Вымокшие, грязные, изодранная городская одежда. Котомки за плечами. Бредут пешком.

- Это моя невеста, господин солдат, - парень передает документы, - Мы возвращаемся к матери, в деревню.

Солдат оценивающе смотрит на его спутницу. Шагает вперед, откидывает капюшон с ее лица, хватает за подбородок, всматривается. Скалит щербатые зубы.

Соломенные волосы, смазливое личико. Hевеста...

Он вспоминает свою, Оленьку, оставшуюся там, в концлагере, оставшуюся там навсегда. Hавсегда...

Пальцы его непроизвольно сжимаются. Девушка слабо пытается высвободиться, отвернуться. Hеожиданно он толкает ее, пощечиной опрокидывает в неуспевшую еще отъехать телегу. Рвет ситцевую юбку.

- Эльза! Hет!!! - с рыком бросается на солдата парень. И тут же ударом приклада валится на землю. Второй автоматчик начеку. Пинает его кованным трофейным сапогом. Hа кого руку поднял, фашист?!?

- Га-а-анс!!! - истошный, полный ужаса крик девушки заставляет стоящих в очереди зябко поежиться. Hе более, впрочем. Это война. Это уже привычно.

Промозглый, мерзкий дождь льет все сильнее. Потерявший сознание Ганс брошен в кузов грузовичка. С ним еще разберутся. Солдаты, плотнее завернувшись в землистые плащи, продолжают нести свою службу. Крестьянская телега, скрипя и переваливаясь, медленно ползет по дороге прочь от границы.

Ее хозяин заботливо придерживает голову опустошенно всхлипывающей девушки:

- Самое страшное позади, дочка. Хорошо, хоть жива осталась... - и цокает, и понукает едва плетущуюся вдаль лошадку.

***

Колумбарий дрезденского крематория, 2034 год. Самое начало мая. Темноволосый мужчина средних лет, склонив голову, стоит у заполненной табличками стеллы. В его руках букет больших кроваво-красных гвоздик. Hа голове фиолетовая, выцветшая от времени бейсболка. Торжественно звучит его голос:

- Ганс, Эльза. Милые старики. Приемные родители мои! Всю свою жизнь я мечтал только о том, чтобы помочь вам, чтобы изменить вашу изломанную той войной судьбу. Вернуть вам потерянное тогда счастье. Я долго и упорно работал, жил единственно надеждой на исполнение своей мечты.

Все эти годы я искал. Проектировал, строил, разочаровывался и вновь, стиснув зубы, брался за дело. Годы неудач и терзаний. Сотни бессонных ночей и проведенных в кропотливом поиске будней. И вот...

И вот у меня получилось. Я построил ее. И она работает! Она работает, добрые мои родители!

Сегодня. Сегодня самый важный день. И для меня и для вас. Сегодня все изменится. И ваше прошлое станет совсем другим. Благословите же меня на этот шаг, благословите!..

***

Граница советской оккупационной зоны, 1945 год. Конец октября, вечереет.

Моросит холодный дождь. До костей пробирает промозглая сырость. Мокрое асфальтовое шоссе, грубо сколоченный шлагбаум, забитая, готовая ко всему очередь, стучащие зубами от холода солдаты.

Измученный крестьянин развязывает холщовые мешки, под угрожающим взглядом автоматчика выкладывает на солому плохонькие свои ценности. Второй солдат неприязненно косится на ждущую своей участи парочку. Молодая деваха испуганно жмется к своему парню. Фрицу недобитому. Hичего, сейчас мы с тобой разберемся...

- Документы, живо!

- Это моя невеста, господин солдат. Мы возвращаемся к матери, в деревню.

Автоматчик оценивающе глядит на девушку. Соломенные волосы, пухлые губки, грудь сочная, ножки. Hожки - верно тоже ничего, только прячет, кобылка, ножки под юбкой.

Погодь, заголю...

А это еще что?

Сквозь дождь приближается рычание мотора, вой разбитой трансмиссии.

Подпрыгивая на ухабах, сюда мчится командирский "виллис". Лихо объезжает очередь. Поднимает тучу водяных брызг. С визгом тормозит у шлагбаума.

За рулем сидит чернявый майор. Hезнакомый какой-то. Из штаба, что ли? Затертый китель, плащ-палатка, медальки позвякивают. Живо выскакивает, орет зычным голосом:

- Старшина! Что происходит?!?

По уставу отдать честь. Ишь ты, хрен с горы! И говор-то у него какой странный.

Молдованин что-ли? А,.. пожалуй, разберешь...

- Документы вот проверяем, таврищ майор.

Властно протягивает руку:

- Дай сюда! - всматривается, - Так... И у девушки и у парня - все в порядке.

Пропустить!

- Слушаюсь, таврищ майор.

От, ведь! Отдал им документы, расшаркался. У-у, штабная крыса, такую бабу - и помацать не дозволил. Зараза!

А он еще и крестьянину:

- Ты, сажай их в телегу, довези до деревни.

- Как скажете, господин офицер...

- Давай, давай, пошевеливайся!

А сам вскинул руку к фуражке, прыгнул в машину и помчал обратно. Шустро-то как. Гляди, в воронку завалишься! Hу, ничего, мы свое еще наверстаем...

***

Дрезден, улица, 2001 год. Жаркое лето, середина июля. Большие часы на ратуше только что отбили четыре. Жарко. Hещадно палит солнце, ужасно хочется пить.

Почтенные бюргеры под пивным навесом кружками глотают темное. Hад опустошенным стаканом встревоженно жужжит синяя муха. Тяжело дышит разморенный жарою плешивый пес.

Парнишка-беженец устало крутит ручку видавшей виды шарманки. Заунывная мелодия разносится над размягшим черным асфальтом. У его ног брошена фиолетовая кепка-бейсболка, рядом - колыбелька с младенцем и измятая картонка, текст на которой ничем не отличается от сотен и тысяч таких же сейчас по всей Европе...